У жилого блока завибрировал смарт. Высветился портрет Оливера, его широкая улыбка. Марик сбросил. Спустя пару шагов его догнало сообщение: «Приходи, как будешь готов, кино смотреть». А Марик полагал, что видео допроса ему уже не покажут… Пойти прямо сейчас? Нет, в пижаме и с сальными волосами перед всем участком он не появится…

Все равно торопиться больше некуда. Льва — а точнее, львицу, нужно к этому привыкать, — уже увезли в Альянс, и о ней больше никто ничего не узнает. Оливер, раз уж решил поделиться допросом, покажет его в любой момент — минуты, дни и часы не играют никакой роли. Так что нет смысла лишать себя удовольствия и избегать душа… Его ожидает лишь ретроспектива, какая-то девчонка, влюбленная в Спилеца, мстившая за него. Спилец в тюрьме или уже мертв. Беспокоиться не о чем. Он свой долг выполнил. Так почему ему не плевать? Почему кажется, что он упустил нечто важное? Он же сделал то, чего желал: передал убийцу в руки закона. Да, ничего толком не узнал, но цель заключалась не в этом. Интерес не в допросе. Весь смысл — в охоте.

Чертов репликант все еще действовал, но уже терпимо — основное он зарастил и создал заново. А ребро отзывалось болью, и поднимать руку было неприятно. Резкая боль прострелила лопатку, когда он потянулся к верхней полке за шампунем, и Марик замер, пытаясь отдышаться. И никто не потрет ему спинку… Он развеселился. Что ж, мать он смертельно обидел, отказавшись от ее бесполезной заботы, Оливер ему вчера сказал, что думает о явлении эгоизма, а Антон… Антон покинет его, как и все остальные, и с его потерей будет смириться сложнее всего. Особенно сейчас, когда Марик узнал, какое счастье приносит ему этот человек. Самое большое счастье и огромную боль.

Интересно, отец чувствовал то же по отношению к матери? Содрогался каждый раз, когда она была холодна, и молил о прощении, даже если вины его ни в чем не было? Презирать его было легко, и его пример научил, что нельзя ни под кого стелиться, даже если любишь человека больше жизни. Никто этого не оценит.

После душа он оделся. Хотел по привычке накинуть на плечи рубашку, но передумал. В конце концов, на больничном он или нет? Он нацепил серую толстовку, о которой не вспоминал пару лет, и отправился на кухню. И после не самого лучшего в его жизни, но вполне удачного завтрака, он пошел в участок.

Лазарро — и как она ухитряется постоянно торчать рядом со своим кабинетом вместо того, чтобы работать? — смерила его взглядом, но промолчала. После первой перепалки она не удостаивала его даже вежливым кивком в качестве приветствия, и он охотно отвечал ей тем же. Марик миновал коридор и остановился у двери Оливера, помедлил и вошел без стука.

Оливер, подняв на него глаза, велел:

— Подожди, — и продолжил увлеченно тыкать в планшет. Его вихрастая русоволосая макушка вызвала у Марика странный приступ тоски. Потерял ли он друга? Наверняка. А ведь Оливер был одним из столпов, на которых держится уверенность Марика. Здорово знать, что у тебя есть друг. Теперь… теперь он сам по себе. Закончив, Оливер сказал: — Пойдем в переговорную.

Марик подчинился.

Переговорную делил пополам стол, в торцовой стене висела плазма. Оливер закрыл дверь, и Марик спросил:

— Между нами все? Мы больше не друзья?

Оливер закрыл на окнах жалюзи и, выключив свет, сел напротив плазмы. Марик осторожно опустился рядом. Едва уловимо пахло сладким дымом, словно Оливер порой курил здесь свою электронную сигарету.

— А ты всерьез считаешь меня тем человеком, который бросает близких раз и навсегда? Особенно беспомощных и больных на голову? — с любопытством спросил Оливер.

Марик пожал плечами.

— Я знаю, что всех вас достал. Так что ничему не удивлюсь.

— Ну что ты, солнышко, ты меня не достал. А вот твои шуры-муры с Антоном до белого каления довели. Вы чем там в кабинете занимаетесь, а? Уборщик от вас все время выползает с разряженной батареей. Шутка, шутка это, — отмахнулся от возражений Марика Оливер и включил плазму. — Вот что меня выводит из себя по-настоящему, Марий. Выслушай внимательно и запомни. Ложь твоя мне побоку: не впервой, а вот поза жертвы и жажда страдать — да, эта твоя особенность угнетает…

— Олли, я люблю тебя, ты знаешь? — тихо сказал Марик.

— И опять ложь, — хмыкнул Оливер. — Ладно, закрыли тему. Смотри, — приказал он.

И Марик, чувствуя себя уже не таким разбитым, уставился на экран.

Сначала камера снимала в упор. Львица стояла перед ней, держа табличку с именем Кары Войнич. По просьбе полицейского, находившегося за кадром, она отложила табличку в сторону и взяла со стола маску. Та прилегала столь плотно, что сомнений не было: экосилик отливали конкретно под эту девушку. Она коснулась сенсора, и по маске, поначалу белой, быстро прокатилась волна. Теперь в камеру смотрел Спилец. По команде она сняла маску, и перед камерой опять стояла коротко стриженная русоволосая девушка с небольшими глазами и носом-пуговкой, лет восемнадцати на вид.

— Кара Войнич, …78 года рождения, — глухо сказала она на камеру и повернулась в профиль.

Следующая запись была из комнаты дознания. Напротив Кары сидели два детектива, задавали вопросы, а камера снимала слева и чуть сверху. В один момент Кара подняла голову и глядя четко в камеру, сказала:

— Я не давала разрешения на съемку.

— У вас нет права отказа, — сухо сказал один из детективов.

У них в руках были распечатки с биографией Кары. Попеременно детективы, один — кучерявый, моложе Марика, вторая — за пятьдесят, с крепким пучком каштановых волос на затылке, зачитывали избранные отрывки вслух и просили Кару подтвердить информацию.

Отец — неизвестен, мать — скончалась, когда девочке было четыре года. Детдом. Школа для отстающих, перевод в обычную через год, перевод в углубленку с пятого класса. Кара кивала.

— На втором допросе она более разговорчива, — сказал Оливер. — Сейчас… промотаю…

Детективы сменились. Кара все также сидела с прикованными к середине стола запястьями.

— Мой отец — Грегор Спилец, — мрачно сказала Кара, глядя на детективов исподлобья.

— Он вас научил всему? — подхватил детектив.

— Сама. Он меня поздно нашел.

— Верни биографию, — попросил Марик.

…По-видимому, встречаться с отцом Кара стала сразу после смерти матери. Спилец навещал ее в приюте раз в полгода, а когда ее успехи в школе стали очевидными для всех, то их встречи участились до одной в месяц. После школы — колледж по инженерным сетям. Учебу она совмещала с работой в Эйракорпе. Денег ей отчаянно не хватало: львиная доля уходила на наркотики. Интеллектуальным способностям ее зависимость не мешала. После того, как Спилеца поймали, Кара вступила в подпольное движение «Бесправил». Эти-то ребята и надоумили ее устроить ограбление магазина техники. Она подошла к затее творчески, заодно и убедилась, что ее навыки достаточны для взлома высокоуровневой защиты.

Детективы не знали, что делом Спилеца занимался Марик. Видимо, им поступил сигнал отбоя, и они оставили Кару. Она сидела в одиночестве минут десять, и за это время ни разу не двинулась, не перевела дух, так и смотрела с угрюмостью в стол. На ней была темная роба. Грудь у девушки все же присутствовала, значит, прикидываясь Спилецем, она носила утяжку… Марик рассматривал ее, жалея, что не имел возможности приглядеться к ней раньше. Теперь он видел узкую грудную клетку и тонкие плечи, тощие запястья и лебединую девичью шею. Хотелось дать себе пощечину. Стоило догадаться по телосложению раньше, что перед ним девушка. А он, думая о мужчине с головой льва, счел ее парнем. Едва ли ему помог при поисках ее пол, но эта мелкая деталь служила укором: он растерял хватку. Отстранение от службы в Альянсе его испортило.

Следующим к ней пришел сам Оливер. Расстегнув верхнюю пуговицу пиджака, он опустился напротив нее и вкрадчиво спросил:

— Ты взламывала сеть Альянса?

Кара только ухмыльнулась.

— Но ведь ты знаешь, кто руководил поимкой твоего отца.

— Мне это приснилось, — с издевкой ответила Кара. — Как хорошо — впервые выйти в город на дело и увидеть его…