— Я думаю, — сказал Марик. — Напиши врачам бумагу, что берешь заботы по моему выздоровлению на себя, я хочу завтра больницу покинуть. Я навещу Инспектора, поговорю с ним. Ты сделал глупость, но все решаемо.
— Я сделал выбор, — с нажимом сказал Антон.
Марик прижался к нему и положил голову ему на плечо.
— Ну и кем ты себя видишь через пять лет? — насмешливо спросил он — Кем, если не полицейским?
— Как будто другой работы нет, — буркнул Антон и обнял его.
От его присутствия даже успокоительное не так сильно глушило. Марик закрыл глаза, кончиком носа дотронулся до шеи Антона и невесомо поцеловал его.
— В органах — нет. В охране — нет. В приличных местах — нет. С выговором ты устроишься продавцом.
— Ферму заведу, — упрямо сказал Антон.
— Ну да, Пространству нужны простые работяги, конечно… Не смеши.
Антон насупился.
— Умеешь утешить.
К вечеру на руках у Марика было разрешение идти на все четыре стороны после сдачи утренних анализов и осмотра врача. Он дотрагивался до щеки, куда его поцеловал на прощание Антон. Только в щеку — и ничего больше. Объятия — боязливые. Вот так запросто Марик упустил свой единственный шанс. Стоит ожидать, что Антон отдалится от него еще больше, может, даже назло ему уйдет из полиции…
Пальцы дрожали. А он ведь себя считал сильным, выкованным из стали. И в результате его лишил спокойствия и уверенности один человек — даже не отказом, а всего-то легкой отчужденностью. К хорошему привыкаешь быстро. Отпускать не хочешь.
Марик, ворочаясь на больничной постели, взял смарт и вызвал Оливера. Его номер до сих пор в памяти, можно вручную набрать… Долго сыпались в ухо гудки, и Марик уже отчаялся, как прозвучало:
— Слушаю тебя, Марий.
Наверно, Оливер пытался говорить надменно и строго, но прорывалась его извечная усталость.
— Олли, мне жаль. Я думал, ты меня поймешь.
— Ничего ты не думал, — сердито ответил Оливер. — Просто пытался закопать свои делишки в песочек. Понравилось за моей спиной тихушничать?
— Олли, пожалуйста, не говори так, — взмолился Марик. Ответа не было, и Марик сказал то, что и так Оливеру было известно: — Я не мог по-другому, я изо всех сил пытался тебя не подставить. Кто же думал, что он… она выстрелит? Я бы с ней поговорил… или сдал ее Альянсу… Олли, кто она?
— Не трать мое время, — холодно сказал Оливер.
— Не клади трубку. Я прошу прощения, слышишь? Не бросай меня. Я не выдержу, если ты исчезнешь из моей жизни.
— Ах, старый-добрый эгоизм, — прошипел Оливер. — Ты думаешь только о себе. Я тебе нужен — ты мурлычешь и ластишься, у тебя нет проблем — тебе не до меня. Уже поздно, — хлестко сказал Оливер. — Я, — он выделил это слово, — хочу спать.
И он отключился.
Марик сунул смартфон под подушку и укрылся одеялом с головой. Хотел свернуться клубком, но пробитая грудь не позволила. Ему стало холодно — так холодно, что тело забила дрожь, и даже успокоительное не помогало. Он так всех потеряет. Лайла, Мишель. Оливер и Антон. И мама, мама тоже его не примет после всей его лжи, а если и возьмет под крылышко, то ему тошно с ней будет. Прошли времена, когда она могла его утешить и закрыть от всего мира. Теперь он один — и пустота вокруг. Это лишь вопрос времени, очень короткого времени, когда у него не останется ни одного близкого. Ни единого.
Утром он собрал немногочисленные вещи: смарт и браслет. Сообразил, что не попросил Антона привезти одежду вместо больничной (его костюм пропал, да и зачем он нужен теперь — дырявый и в пятнах крови), а тот, в свою очередь, не догадался попросить ключи от квартирки в жилом блоке.
Но больничная пижама его в целом удовлетворяла. Безвкусно, конечно, зато удобно. Туфли ему вернули вместе с постиранными носками, а потом, словно опомнившись, принесли и брюки. Марик сложил их и сунул под мышку. Он не рассчитывал, что его будет кто-то встречать. Ему и не требовалось. Вызвать такси он и сам в состоянии. Заполнение всех форм сводилось к тому, что он, взрослый дееспособный человек, сваливает всю ответственность за свое здоровье на не менее взрослого дееспособного партнера, а врача освобождает от своего присутствия. Ему предложили сдать пижаму. Он не глядя оплатил ее и тем самым заполучил в безраздельное пользование. Врач, курировавший его, заставил Марика раздеться, осмотрел синяк, оставшийся на груди, и заметил:
— В целом все в норме. Но не забывайте, что от ребра отошел осколок, а на лопатке трещина.
— Ну вы же все замазали и склеили, — ответил Марик, надевая пижамную рубашку обратно.
— Все равно никакого спорта и физической работы, — велел врач.
Марик, прищурившись, посмотрел на его бейдж и запомнил имя, хотя был уверен, что оно выветрится из головы, как только он выйдет из больницы.
В саду пели птички, искусственно выведенные специально для госпиталей. Их пение и вправду успокаивало и настраивало на выздоровление, и на мгновение настроение улучшилось. Но стоило приблизиться к воротам, как Марик помрачнел.
Его ждали три самых близких человека, но радости он не испытал. Оливер, прислонившись к капоту экара, стоял поодаль, скрестив руки на груди, и в своих зеркальных солнечных очках был похож не то на гангстера, не то на музыканта — кумира малолеток. Антон мялся поодаль от него, и чувствовал себя не в своей тарелке. А мама быстрым, неровным шагом подошла к нему и обняла. Марик стоически выдержал это, хотя грудь взорвалась болью. Он зло посмотрел на Антона, тот едва заметно пожал плечами.
— Как ваш руководитель, я сообщил о вашем ранении ближайшим родственникам, Марий, — громогласно объявил Оливер. — Садитесь в экар, пожалуйста, я уже опасаюсь держать вас на открытом простреливаемом пространстве…
Мама наконец-то отпустила его. Лицо у нее было бледное, без грамма косметики. Она тут же выдала мощным крещендо:
— Почему мне сообщают чужие люди о случившемся? Почему я узнаю последней?
— Потому что я в реанимации был, и сам позвонить не мог, — буркнул Марик. — Поехали, Инспектор прав, я еще одну пулю поймать не хочу.
Он потянулся было на переднее сидение, но мама схватила его за руку. В результате всю дорогу он сидел с ней рядом сзади, и она трогала его за руки, щупала за плечи. С ее губ слетали тихие бессмысленные слова — худой, больной, плохая работа среди быдла… Марик ожидал, что Оливер начнет защищать полицейских, но он молчал. К счастью, дорога не заняла много времени. Экар остановился у края трассы и мягко скатился на парковку.
— Приехали, — нарочито бодро объявил Оливер.
— Где мы? — взвилась мама. — Это не твой дом!
— Теперь мой, — раздраженно сказал Марик и открыл дверь.
— Но разве это не общежитие? — вопросила мама. — Где разместиться мне?
— Зачем? — опешил Марик.
Он придержал для мамы дверь экара. Антон, уставившись в асфальт, молчал, и уши его горели.
— Кто же будет выхаживать тебя? — изумилась мама. — Этот милый молодой человек постоянно занят, — указала она на Оливера, — а другому я тебя не доверю.
— Не надо меня доверять, — обозлился Марик и с грохотом захлопнул дверь. — Я не смертельно болен, меня поздно спасать. Ты ее привез? — накинулся он на Оливера. — Вот и увози обратно. Оставьте меня в покое.
— Я не вещь, чтобы меня увозить! — взвилась мама. — Соколенок, постой…
Она вцепилась Марику в руки, и ему стало душно от ее страха и любви.
— Не надо. Уезжай, — сказал он — Уезжай!
Он вырвался, попятился назад.
— Я вас подброшу до электры, — вполголоса сказал Антон, не отводя тяжелого взгляда от Марика. — Он не в себе. Мы присмотрим, чтобы…
— Да что вы можете! — закричала мама, но с места не сдвинулась. На высоченных каблуках, с полусогнутыми коленями она протягивала к нему руки и выглядела жалко. — Можно подумать, я его вам доверю!
— Я устал, — поморщился Марик, развернулся и пошел к жилому блоку.
Мама странно дышала, словно боролась с рыданиями, Антон увещевал ее сесть в экар. Сердце у Марика стучало так, что пульс отдавался в ушах. Еще вчера он хотел, чтобы его любили, а теперь он жаждет остаться в одиночестве и тишине. Ему стало холодно, навалилась слабость, и он побрел домой.
