Он торжествовал. Предсказание мамы об огромном успехе в тридцать лет начинало сбываться. Еще каких-то два года — и он будет праздновать юбилей. Честно скажет друзьям, что не забыл, каким никчемным слабаком был в школе. Держа бокал с безалкогольным шампанским, поведает, как он сам себя сделал, выковал свою волю, закалил тело. Все будут слушать его и делать восхищенные лица, потому что как можно отказать имениннику в бахвальстве? Он умолчит лишь об одном. О том, что до сих пор порой срывается, залезает в Сеть и гуляет по всем виртуальным страницам Антона, в которого влюбился пятнадцать лет назад, судорожно выискивает информацию о его личной жизни, листает его фотографии и изучает каждый пиксель до сих пор любимого лица. Уже незнакомого. В кого вырос Антон, Марик не представляет. Но внутри все равно то и дело просыпается сосущая пустота и проглатывает его.

Мечты не сбылись. Спустя месяц после триумфального заключения Спилеца под стражу, спустя две недели после того, как Спилецу назначили смертельную инъекцию, Марика заковали в наручники и привели в камеру. Охрана отводила глаза. Им было неловко запирать офицера там же, где обычно ожидали своей участи обвиняемые. Марик был так шокирован, что даже не сопротивлялся. Он служил Альянсу безупречно, он всем сердцем был предан своему руководству и Премьеру. Он жизнь бы отдал, потребуй от него этого обстоятельства!.. Но сказать это было некому. Он ждал в слабо освещенной камере хоть кого-то, кто объяснит ему, в чем дело.

Прождать пришлось несколько часов. Потом спустился его бывший наставник Мишель, сел на услужливо придвинутый охранниками стул напротив Марика и поведал фантастическую историю. Оказывается, Марик никогда не учился в спецтехе, не участвовал в военных действиях на юге, не получал степень по нейросетям. Марик — самозванец, пробившийся в офицеры обманом.

Марик только почесал шрам на заднице, куда во время второй его практики в поле угодил осколок. Неглубоко, он даже не заметил его поначалу, но след остался.

— Мишель, — сказал он тогда, — вы же меня еще солдатом знали.

— По документам — не знал, — развел руками Мишель.

Он был очень терпелив, он, наверно, действительно любил Марика и считал своим учеником, раз просидел рядом с ним всю ночь и проговорил. Кто-то влез во внутреннюю сеть Альянса, это было очевидно. Кто-то испортил послужной список Марика и удалил все бэкапы. Восстановить информацию можно, если собрать данные о школе, спецтехе, опросить преподавателей и сокурсников… На это уйдет полгода, а если накинуть запас на неповоротливую машину закона, то год. Но тогда бы вышло, что в Альянсе целый год служит чужой человек. Глубоко укоренившаяся в Пространства организация не могла пойти на такое. Сетью Альянса занялись лучшие специалисты, стали зашивать дыры и укреплять защиту, но для Марика это не значило ровным счетом ничего.

По крайней мере, ему повезло, что из камеры его к утру выпустили с неловкими извинениями и твердым заявлением, что в Альянсе он пока остаться не может. Марик не сдержался и высказал, что думает обо всем этом лживом товариществе, о пустых словах Премьера, раз его, честного офицера, выгоняют лишь потому, что на него совершили покушение. Не физическое, нет. Хуже.

Бывшие коллеги тоже лишь развели руками.

Для него сделали самое большее, что могли: сунули в полицию. Оливер, единственный, кто всерьез сочувствовал ему, горячился и обещал, что за месяц продвинет его до своего заместителя. Марик слушал и не верил. Смотрел, как Оливер хлебает алкоголь, и потягивал сок из стакана. Даже перестав быть служащим Альянса, он не мог начать пить. Алкоголь был под запретом с самого первого дня в спецтехе, и Марик боялся, что от первой же капли спиртного вырубится. Или, того хуже, начнет откровенничать и плакать на плече у Оливера.

— Я дам тебе в напарники моего лучшего парня, — твердил Оливер. — Я позабочусь, чтобы ты ни на что не жаловался. Понял? Марик, ты меня вообще слушаешь?

Марик отвечал, что слушает очень внимательно, а сам думал, что его вновь сломили. У него больше нет желания отстаивать свою честь. Кто-то целенаправленно взломал сеть Альянса, чтобы дискредитировать именно его. Кто это мог быть, Марик и помыслить не мог, потому что все озлобленные на него спецы сидели в камерах или лежали в компактной биоразлагаемой урне. Он бы, может, и разобрался, кто виноват во взломе сети Альянса, но после увольнения у него не было ни малейшего желания это делать. Он смирился, что теперь его удел — патрулировать улицы. Маме он так и не рассказал ни о чем. Снял давно скопленные деньги и отправил ее в теплые края, обеспечил ей лучший отель и решил, что постарается преподнести новости как можно позже и как можно мягче, иначе ей будет гораздо больнее, чем было ему, когда он получил приказ о собственном увольнении.

Оливер, кажется, хотел пригласить его к себе, но Марик пресек это намерение в зародыше. Оливер тогда понимающе кивнул, крепко его обнял и потребовал не обижать напарника. Он чудной, но верный, сказал Оливер и тяжело вздохнул. Видимо, любить своих верных подчиненных он уже не мог, любилка закончилась. Но и отказаться от идеалов ему тоже было не под силу. За это Марик его когда-то и стал уважать.

Он еще пару дней послонялся по своей квартире на заоблачном этаже. Все напоминало об Альянсе. Фотографии. Вещи. Награды. Дипломы. Все в этом месте принадлежало той части его жизни, которую кто-то разрушил. Растоптал. Марик, не выдержав, завыл и начал сгребать все, что дал ему Альянс, в мешок. Его трясло в сухих беззвучных рыданиях, и он ясно понял: сорвется и сделает что-то с собой. Он сорвется, если пробудет здесь еще хоть день.

Тогда он вновь связался с Оливером, зная, что тот не откажет. Уже к вечеру Марик осматривал квартирку в жилом блоке полицейского участка. Внутри все было аскетично, но, по крайней мере, ничто не травило душу. Его назначение в должность состоится завтра в восемь утра, а значит, нужно изнурить себя тренировками в зале, чтобы проспать всю ночь, а не думать часами напролет, что жизнь к нему все же несправедлива…

Марик переоделся и пошел инспектировать зал. Похуже, чем в Альянсе, помельче, кондиционер работает плохо, кулер с водой сломан, но в остальном сносно. Марик размялся под любопытным взглядом единственного посетителя, успел немного вспотеть, повис на турнике, медленно поднимая свое тело вверх. В руках приятно теплилась сила. Он подтягивался с закрытыми глазами, в голове разлился блаженный вакуум. И в какой-то момент он услышал негромкий голос:

— Марик?

Медленно выпрямив руки, Марик спрыгнул на пол и уставился на вошедшего в зал. Он стоял шагах в двадцати — крупный, плечистый, чуть выше ростом, на лице написано бесконечное неверие. Марик и сам, наверно, с таким же выражением созерцал темные, поблескивающие медью волосы, глаза, цвет которых не разглядеть отсюда, но Марик прекрасно знал: зеленые, прозрачно-зеленые. Он медленно наклонился и поднял с пола свою майку, которую сбросил перед подтягиваниями. Вытер с лица пот, судорожно ища слова.

Так и вылезала улыбка. Так и вылезала некстати осчастливившая мысль: а может, увольнение — на благо. Как бы иначе он встретил Антона? А следовало бы догадаться, что он работает в этом же участке… Марик наконец посмотрел на Антона прямо, не выдержал, улыбнулся и сказал:

— Привет.

Вышло так легко, словно они виделись только вчера, и не было извечной стены отчуждения. Да, вцепился Марик в эту идею, они теперь взрослые, это не школьные стычки, где дети — как собаки…

— Не ожидал тебя встретить, — напряженно сказал Антон. — Дай, думаю, в зал схожу, а тут ты скалишься…

Марик мгновенно перестал улыбаться. В нем что-то щелкнуло, будто его перенесло обратно в детские годы, и он язвительно ответил:

— Я специально тебя поджидал, дорогуша, чтобы заранее расстроить. Но ты не беспокойся, мне обещали в напарники хорошего парня, а значит, мы с тобой больше не увидимся…

Антон дернулся и неприязненно ответил:

— А я и забыл, что ты меня иначе как дорогушей и не величал.