Как же тяжело быть чудовищем среди обычных людей. Люди такие хрупкие. Почему люди такие хрупкие?..

Почему они живут как бабочки, половину жизни проводя словно во сне, а вторую — словно спотыкаясь, еще не проснувшись.

Член у Пата был горячим, огненным, куском угля в моей ладони. Нежная кожа, влажные звуки, и запах, запах. Секс пахнет чем-то вытащенным из глубин, напополам со смертью: сырой землей, мускусом (это еще осколок жизни) и растолченными семенами кардамона. Пат, к тому же, пахнет всегда растопленным темным шоколадом в кружке. Он настолько горячий, что, кажется, я и сам гореть начал, но никак не мог загореться в полную силу. Мне не хотелось секса самому, меня тошнило от всего, что связано с жизнью, ибо смерть шла в эти дни со мной рука об руку.

Как ты там говорил: я чувствовал, что умираю, что смерть кладет меня на лопатки.

Смерть била раскрытой ладонью мне по беззащитным лопаткам и выбивала сухой надрывный кашель, похожий на кусок невозможной истерики, невозможных слез.

Через пару минут Пат кончил, я вытащил руку и облизал ладонь. Сперма у Пата почти ничем не пахла. И это было странно. Я вытер остатки спермы о черную футболку Пата, открыл дверь и молниеносно смотался, пока Пат не успел очухаться.

Привет, я тоже рад тебя видеть.

========== Глава 14 Кризис ==========

Привет или прощай. «Чао» с итальянского — и то и другое.

Я не знаю, когда всё стало хуже, даже хуже, чем было. Или оно медленно зрело, чтоб стать «хуже» с большой буквы: «Хуже». Таким очень большим и мясистым «хуже». Вонючий плод созрел и упал нам прямо в руки.

Всё покатилось, сметая на своем пути, переламывая нам шеи, снимая позвонки как костяшки с четок. Голова моя висит на тоненькой шее и ничего не соображает.

Голова моя отказывается соображать. Голова моя не верит. А сердце превратилось в склизкий комочек неадекватных сомнений.

Где мои руки и ноги, где мое тело, где моя больная голова. Я всегда был худым. В тот период, когда пил — даже тощим. И я всегда ненавидел свое тело. Что такое человеческое тело? Это сборище всякого бреда под прикрытием физиологии: околоплодные воды, грудное молоко, пот, слизь, сопли, сперма, кровь. Жир, кости, мясо. На разделку. Бог, мы все готовы, чтоб нас разделали — сало, грудинка, ребрышки, бедрышко. Можешь приступать. Но вот дело в том, что тебе даже не нужно мое разрешение: ты возьмешь, когда захочешь.

Я тело. Я не тело. Я не хочу быть телом. Но я — всегда — тело. Пока живу.

Я такой маленький и слабый. И не бессмертный.

***

Через пару недель я сделал вторую попытку поговорить с Айви. Дни мои были наполнены бесцельной, маятной пустотой, убеганием от всего и вся. Я спал или шатался по городу в одиночестве. Жизнь моя напоминала часовую бомбу, но я не был сердцем этой бомбы: я был лишь связан с ней, и знал, что когда рванет, то меня первым разорвет на куски. А пока же я пытался заспать время и отсрочить свой конец, интуитивно делая то, в чем не отдавал себе отчета.

Пришел к ней в один из дней, встал на колени перед алтарем и попросил бога, чтоб он нас больше не жрал. Вслух попросил.

Айви обернулась ко мне в шоке:

— Что с тобой, Марек?

Я повернулся к ней, коленями размазывая грязь после дождя, что мы с ней оба натаскали. Уселся задницей на пол.

Молчу.

— Ты никогда не задумывалась, что жизнь — это пожирание?

Айви пожала плечами.

— Я отказалась от таких категорий.

— Бог нас жрет, и мы его тоже. Вспомни: кусок облатки на язык и ты ощутил себя каннибалом.

— Это ритуал.

— Суть данного ритуала приводит меня в ужас.

Айви встала с колен и подошла ко мне, села рядом:

— У тебя задница околеет.

— Не околеет.

— Застудишь себе что-нибудь.

— Отстань.

Она засмеялась:

— Вообще-то ты сам пришел сюда со мной поговорить. Только не пойму — о чем.

Я задумался:

— Может, об ужасе?

— Ты слишком глубоко копаешь.

— Да я и сам понимаю, что дальше некуда. Верчусь в яме с червями, закусывая иногда ими же.

Айви поглядела на меня внимательно:

— Ты что-нибудь ешь? Из обычной пищи?

— Почти нет.

— Запой?

— Я почти не пью. У меня экзистенциальный кризис. Я не понимаю, что творится. Я трахнул Пата, не занимаясь с ним сексом. А теперь его избегаю.

Айви кашлянула:

— Помедленнее.

— Я занимался сексом с Патом. А теперь его избегаю. Мне надо как-то доказать, что он невиновен, но я ничего не делаю. А Джон скоро возьмет его в оборот как подозреваемого, — я замолчал. — Я вообще ничего не делаю, Айви. Вообще. Ничего. Прихожу в участок и туплю. Отказался искать с парнями шайки детей-нормалов, которые, возможно, видели маньяка. Джон на меня орет. Говорит, что уволит, если не начну шевелиться. А я не могу.

Айви без слов обняла меня одной рукой, голову мою положив себе на плечо. Она медленно гладила меня по волосам, пока я бормотал, то затихая, то снова продолжая.

— Я прихожу домой и запираюсь у себя в комнате. Бабка думает, что я ем что-то или колюсь. Дед того же мнения. Он даже предложил мне сходить с ним в клуб, выступить вместе, показал мне платье. Сказал: один раз попробуешь — понравится. Я уже даже думаю, что это не такая уж и плохая идея. Уйду из полиции, буду отплясывать на пару с дедом.

— А что Пат?

— А Пат — ничего. Он каждый день приходит ко мне домой, сидит на кухне с Марико. А я не хочу с ним разговаривать. Закрываю дверь перед его носом. Не отвечаю на его вопросы. Он беспокоится, но мне плевать. Я ничего не выдерживаю. Ничего. Следствие я завалил. Пата объявят маньяком. Ему уже недолго осталось ходить по улицам свободно. Все улики против него.

Айви задумалась.

— Скоро двадцать пятое апреля.

— Ага, — мрачно согласился я.

— Ты из-за этого так переживаешь?

— Может быть, — туманно ответил я.

— Боишься узнать, что в том письме?

— И это тоже. Но я уже не хочу знать, — я убрал ее руку и встал, — Пропади оно всё пропадом.

Айви осталась сидеть, посмотрела на меня снизу вверх.

— Он жив, Марек, — вдруг сказала она.

В грудь бахнули: один точный удар кулаком. И всё побелело.

— Нет. Не надо так шутить.

— Я не шучу, — Айви спрятала взгляд, — Он улетел через Космопорт, не знаю куда точно.

Я отступил на шаг.

— Мы нашли его труп, Айви, — сказал я медленно, — Мы сожгли его тело в крематории. Татуировка на пальце, Айви.

Айви ничего не ответила.

— Айви, он мертв.

— Он нашел парня, которому сделал такую же татуировку, и столкнул того парня в канал.

— Нет, — я всё еще не верил, — Нет. Этого не может быть.

— Может.

— Если он жив, то почему он сделал так?.. — начал я с другого конца, — Почему он бросил нас всех?

Айви тоже встала и принялась отряхиваться.

— Наверное, по той же причине, по какой тебя сейчас мучит экзистенциальный кризис.

— А подробнее?

— Всё — в письме.

— Айви, — позвал я, понизив голос, — Почему вы все знали, один я ничего не знал?..

Айви повернулась, чтоб уходить, но остановилась. Ее понурые плечи выражали вину и боль:

— Долгая и тяжелая история. Спроси у Пата. Он расскажет лучше, чем я.

— Ты так думаешь?

Айви показала неопределенную печальную улыбку:

— В конце концов, он в этом замешан.

— Он, ты, Летиция?

— Да, Марек, да.

Она открыла дверь церкви, чтобы уйти, но я снова ее окликнул:

— Айви, почему он меня бросил?

Она долго молчала. Затем тихо ответила:

— Потому что именно тебя он любил больше всех.

***

Далее я поехал домой. Чувствуя себя роботом со стеклянными деталями, мучительно хрупким, я постарался тихо дойти до комнаты с намерением отключиться, чтоб переварить новость. Бабку удар хватит. Деда… Тоже, наверное.

Как он, блин, мог. Как. Он. Мог.

Как-то да смог. Просто сделал, оставив меня и всю оставшуюся семью в таком раздрае, который специально даже не придумаешь.