Можно признаться себе в желании мести. В желании уничтожить, растерзать, стереть с лица земли Патрика Мэдсена. Когда-то моего близкого друга. Лучшего друга Дерека, более близкого, чем ему был я. И я добьюсь правды.
А всё потому, что Пат был последним, кто в ту ночь видел Дерека живым. Я знаю это с точностью до часа.
========== Глава 2 Жертва ==========
Мы познакомились, когда он своровал яблоки. В очередной раз. Повадился, как соседский кот, забираться, перелезая через забор, к нам во двор и хозяйничать. Однажды задницей зацепился за гвоздь, оставил кусок потертой джинсовой ткани. Ему было семь лет. Мы с Дереком ненамного младше.
Детство для меня пахнет разгоряченными солнцем яблоками, их истекающей сладостной плотью: вот ты вгрызаешься в желтоватый бок, и сок течет по лицу, а его размазываешь ладонью. Мир был простым и нежным, как утро, как день, как вечер. Мир казался не больше, чем дом, двор, улица, кусок района, по которому шатаешься с пацанами-друзьями. Уже случился первый Исход, но он был далеко от нас, какие-то люди, какая-то чужая планета (расстояния мыслились в необозримых категориях, и потому невозможных). Существовали только «я», «ты», «он», «они». И кто-то мимо проходящий, взрослый, стареющий, слабый. Я был сильным или скорее привык таким быть — выхолощенная, приглаженная цепочка генома, ни одной вылезшей нитки. Собственная кожа, как удобная одежда, носилась с удовольствием и царственной гордостью: я имею право, и, значит, я могу.
В один из дней Пат не успел сбежать, и Дерек, размахнувшись, кинул камень ему в спину. Пат упал навзничь и лежал, оглушенный болью, хватая ртом воздух. Через много лет он скажет: «я чувствую, что умираю, чувствую, как моя смерть кладет меня на лопатки и целует в лоб». Он говорил не про этот конкретный судный день, но для меня почему-то день знакомства и слова Пата навсегда сцепились воедино. Странная штука — память, иногда она цепляет совершенно не связанные между собой вещи.
Дерек подошел тогда и наклонился над ним.
— Ты мог бы просто попросить.
Улыбку Дерека я не помню. Помню только выражение лица Пата. Смесь уходящего страха, облегчения и острой нервозности.
Где-то в тот же период, у нас был кот, который периодически ловил и приносил в дом мышей и птиц. Однажды он сцапал воробья, в моих воспоминаниях птица агонически верещит, и я до сих пор слышу ее крик. В потемках поздней ночи мы ловили кота, чтобы спасти несчастную пичугу, но, когда добрались до него, было уже поздно: кот сжал челюстями хрупкий позвоночник воробья. Птица сразу стала легче и уже наполовину принадлежала другому миру. Она стала словно бумажной, искусственной. Особенность материи — изменяться. Из живого легко сделать мертвое, но из мертвого, увы, до сих пор невозможно сделать живое. Исчезнувшая клетка не возродится.
Также и Пат: он был такой же, как мы, но и другим одновременно. Он боялся и стеснялся нас. Смотрел на нас с заискивающим выражением, ловя каждое слово Дерека. Я обычно держался где-то поблизости, ни там, ни здесь, рядом. Брат обрел в лице Пата поклонника и жреца, устроил религиозный культ на двоих, куда мне, в общем-то, ходу не было. Потому что Пат был другим, он не был мной. Дерек был котом, а Пат — пичугой. Но кто же, тогда я?..
Ревновал ли я к Пату? Не знаю. Возможно, да. Но не сразу, а лишь много позже я смог дать чувствам определение, смог их принять.
***
Участок встретил меня шумом и гамом. Наши парни мотались туда-сюда, коммутаторы разрывало от звонков. Ночью опять что-то случилось.
— Марек, ты где прохлаждался?! — рявкнул Джон Райдер-Смит, мой начальник. Он — крупный мужик с грубо вытесанным саксонским лицом и копной каштановых волос. Как обычно, он одет в клетчатую рубашку (у него их масса, различных расцветок, форменные не носит) и штаны из эло-кожи, на ногах огромные форменные боты на шнуровке. В первое мгновение Джон производит впечатление гневного, придирчивого и, в общем-то, недалекого чувака, самодура, дорвавшегося до власти. Но это далеко не так. Джон справедлив и может помочь в случае чего, вытянет тебя из любой передряги.
Я посмотрел на Джона исподлобья и уныло, но честно ответил:
— Провалялся на свалке. Затем мылся.
Джон, похоже, не ожидал такого ответа и воззрился на меня как
разъяренный бык:
— Ты, чо, ополоумел?
А да, забыл сказать, еще Джон разговаривает как парень из трущоб. Он нормал, но генетически почти идеален, у него хорошее образование, он имеет заслуженную должность, но разговаривает он как бродяга из низов. И его это ни капельки не смущает.
Мне казалось, Джон вот-вот задышит тяжело и ринется на меня, дыбы продырявить мной стену. Но он только пожевал губы и махнул рукой:
— Мне плевать, чем ты там занимаешься в свободное время, но на работу надо вовремя приходить, — и без лишних промедлений припечатал: — У нас убийство на пересечении Гагарина и Армстронга.
В последние лет пятьдесят ринулись переименовывать улицы в честь деятелей космоса. Космос — это наше всё.
Убийство, значит. Я опять всё проспал. Или прогулял.
Джон показал на коммутатор:
— Техники уже выехали. У тебя пять минут на сборы.
Вот здесь и начинается моя история. Моя, Пата и штуки под названием «кроний». Привет, меня зовут Марек Виленски, мне 22 года, и я полицейский. Я потерял брата. В его смерти замешан наш общий друг Патрик Мэдсен. А дело происходит на планете Земля.
***
Куртку я оставил на подступах к помойке, но парни ее подобрали и даже вычистили. Вычистил ее Томми, ему недавно исполнилось семнадцать, среди нас он самый мелкий и потому чувствует себя неуютно и всем старается угодить. Надо не забыть угостить парня хорошим пивом.
Я схватил куртку, проверил кобуру и побежал за остальными в гараж за мотоциклом. У нас нет автомобилей, топливо для них слишком дорогое, да и ремонт влетит в копеечку в случае чего. И мы вынуждены рассекать улицы на мотиках. Питаются они отходами от эло-материалов или изредка чем получше и подороже. От эло-материалов слишком много вони, но выбирать не приходится. Никто уже не думает об экологии, существует только забота о сегодняшнем дне.
Бывает, я задаюсь вопросом: зачем в нашем мире полицейские? Ну развалилось бы все медленно, перебили бы друг друга в озлоблении и отчаянии. Но наше правительство — всё же пока еще правительство, пусть и наблюдает свысока своих парсеков за нами. Нам приходится считаться с ними. У меня есть работа, неплохая сумма кредитов на счету в банке, и я делаю то, что мне нравится: навожу порядок. Как могу.
Когда мы выбрались из гаража, все разом, как по команде, натянули на головы шапочки, полностью закрывающие лица, и включили в куртках климат-контроль. Солнце жарило во всю, темечко напечет и привет, свалишься с ударом или обожжешь себе рожу. Сверху нацепили очки с сенсорами. Руки тоже обязательно в перчатки надо всунуть. И вот такие мы, наглухо завернутые, вскочили на мотики и понеслись веселой гурьбой из шести человек.
До перекрестка Гагарина и Армстронга всего пять километров ехать, рукой подать. Это наш участок, территория красных.
Бёрн-сити делится на четыре территории: красную, синюю, желтую и зеленую зоны. Синей зоной заправляет Пат, красной, нашей, — Летиция. Чернокожая дредастая коротышка с писклявым голосом, она держит известный клуб подпольных боев «Колодец» и несколько казино. Заправил называют «папочками», их партнеров — «мамочками». Но Летиция не «мамочка», а самый что ни на есть «папочка». В «мамочках» у нее ходит русский бугай Николай, а у Николая есть ручная обезьянка. А еще Летиция — хорошая подружка Айви, и, скорее всего, уже всё знает про убийство. Айви тоже, вероятно, доложили. Это мы медлительные. Реальная власть уж точно не у нас.
Перекресток только и наименовался так, на самом деле здесь было несколько полуразрушенных домов с окнами-бельмами, кучами строительного мусора и начинающимся шириться пустырем. Ничего примечательного. Идеальное место, чтоб тихо умереть или спрятать труп. Ночные патрули сюда ходили редко и с большой неохотой, я и сам здесь не особо рад бывать, особенно ночью. Удивительно, что всё же труп заметили.
