Или: «Прости, друг, я сломал тебе руку. А еще я, бывает, хочу вбить тебе зубы в глотку»?

— Я сломал тебе руку, потому что я мудак, — пробормотал я.

Пат повернулся ко мне:

— Что? Не слышу! — он наклонил ухо и притворным жестом показал здоровой рукой, насколько же он глухой. А я опять сам с собой разговаривал.

— Прости, говорю, — рявкнул я ему прямо в нежное на просвет ухо, с длинной болтающейся сережкой-цепью. Пат дернулся и заржал.

Бабочка может дружить с пауком, но паук ей все крылья переломает и сожрет в конце, читала мама одну из своих сказок. То кошка с птичкой, то бабочка с пауком. Зоопарк какой-то.

Я всегда забываю, что Пат слабее меня. Он обычный человек. А я, хоть и инвалид, но синтет и могу запросто не рассчитать свою силу.

Я всегда забываю, что, несмотря на то, что Пат поднялся так высоко, ему будет очень больно падать. Он намного слабее меня. И у него ничего и никого нет. Даже мертвых, вставших уродливым крестом, которых стоило бы поливать слезами из грязного чайника.

У Пата нет никого, кроме меня, Летиции и Айви.

Кроме выстроенной им самим империи. Маленький принц-император и его королевство, полное недоброжелателей, готовых свалить Пата, лишь только он покажет слабину.

И кто-то нашел его единственную слабость и давит на нее.

— Вот теперь я тебе верю.

Пат улыбнулся, пока медик накладывал на его сломанную кисть гипс. Эту же руку я недавно самолично промывал антисептиком.

— А до того не верил?

Я кивнул.

— Всего детства тебе было мало, значит.

— Детство вообще ничего не значит. Ты изменился. Но и остался прежним. Я забыл, каким ты являешься на самом деле. Забыл твою суть.

— И какова же моя суть, — заинтересовался Пат, положив голову на плечо.

— Ты не дойдешь до края своих извращенных фантазий. Насочиняешь о себе столько, что и близкие перестанут разбираться, где есть правда, а где — ложь. Но отбросив маску, ты останешься маленьким мальчиком, который воровал у нас в саду яблоки, — я придвинулся через стол ближе, — Тот мальчик не мог бы совершить такие убийства.

Проведя пальцем по краю бокала, я продолжил:

— Тот, кто совершил эти убийства, вытащил из себя наружу всё темное, что имел. Выпотрошил себя и явил на свет. Под маской он, может, и добренький дядюшка. А в сути — чудовище.

— А я, значит, органически на зло неспособен, — Пат показал зубы в ухмылке.

— Задрал уже лыбиться.

— Чем тебе не нравится моя улыбка? — искренне удивился Пат.

— Да ты серьезным не бываешь!

Он завозмущался сразу:

— Я отдыхаю! У меня сегодня день отдыха! Всю неделю трудился.

— Проверял гончих и торчков, тот ли товар донесли? Не облапошили ли честных покупателей?

Пат захихикал в ответ.

— Бог устал, бог пошел отдыхать?

— А знаешь, что я хочу? — вдруг перебил Пат.

— Что.

— Танцевать! — он подскочил, здоровой рукой подцепил меня за плечо и стал тянуть на себя. Я смотрел на него как на идиота. Пат мялся рядом со мной, напевая прилипчивый мотивчик. Я взглянул на голоэкран: на ринг уже запустили одного из бойцов.

Вдруг мне в голову пришла совершенно потрясающая по идиотизму идея.

— Хочешь выйти на ринг? — он опять прочитал мои мысли.

Я вытаращился на него, до сего момента отключившийся от окружающей реальности.

— Я бы вышел на ринг с тобой, — вдруг ляпнул я, — если б не твоя рука.

Надо было видеть лицо Пата. Мне аж страшно стало, как ему понравилась моя идея. Он теперь точно от меня не отстанет. А я к завтрашнему утру успею найти десяток причин, почему выходить на ринг не стоит.

— У тебя — нога, у меня — рука.

Я со злостью посмотрел на него.

— Нет. Не сегодня. Ни за что.

Пат резко стал походить на маленького капризного мальчика, в халате, а-ля «Дэвид Боуи».

— Ну пойдем, а. Ну пожалуйста, — канючил он.

Я отпихнул его:

— Я тебе, блин, руку сломал! Ты вообще дурак, что ли, идти со мной в таком состоянии.

— Ну Марек.

— Нет.

— Марек, — на тон ниже. Включил соблазнение.

— Нет, я сказал, — я встал из-за стола и направился к выходу, — я пьян, а ты не только пьян, так еще и ранен. Хоть об этом подумай.

Пат прошмыгнул вперед меня и встал напротив, загораживая спиной выход:

— Если ты боишься, что мы будем выглядеть смешно, то пошли на свалку. Один на один. Без свидетелей.

Я задумался над идеей. Не отстанет ведь.

— Говоришь, Марек, ты упрямый как осел. А сам? — спросил я.

Пат сделал большие глаза, словно увидел сексуальных зеленых инопланетян:

— Согласен?

Я помялся, ради проформы.

— Ну.

Пат подпрыгнул на месте, издав победный клич, подбросив руки вверх, одну — в гипсе.

Что-то внутри меня стонало и проклинало меня же. Наверное, это моя глупость говорила, что тут я перещеголял сам себя.

========== Глава 10 Третий ==========

Его годы — острые колья, он уже успел напороться на каждый. У других, говорят, все годы на руке черточками линий, или как кольца у деревьев. У него же его годы были шрамами.

Он терпеть не мог Бёрн-Сити, но он здесь родился и вырос, он жил здесь всю жизнь, словно побитая крыса.

Крысы на четырнадцатый год уже попередохнут, он же всё еще был жив.

Их было в семье трое крысёнышей, мать ходила беременной еще одним. До этого один уже умер, от голода и странной болезни, тот крысёныш распух словно его раздуло изнутри. Голова у него была чудовищных размеров, и вся в струпьях. Младший крысёныш дышал через раз. Мать бегала туда-сюда, заламывая руки, то водички теплой носила, то какие-то просроченные лекарства, выпрошенные у соседей. Младшему крысёнышу изредка становилось легче, и его хрипы уже были не такими натужными, он засыпал на час-полтора спокойно. Мать тоже успокаивалась, клала бессильные руки на колени, голову опускала.

Отец обычно валялся пьяным около нужника. Он приполз на карачках, открыл крышку унитаза, сунулся в жерло. Тело отца несколько раз сотряслось, и он затих, головой всё также в унитаз уткнувшись.

Старший крысёныш постоял, держась за косяк, подумал, может отца разбудить, помочь до комнаты дойти. Подумал и не стал ничего делать, снял с крючка-гвоздя ветровку и сбежал.

Крысёныш далеко не стал уходить, под домом были ходы-спуски в подвальные помещения, где среди труб, с навязанного на них ватного утеплителя, расползающегося клочками, сидели другие крысёныши, опустив ноги, хвосты, цепкие лапки. Их было немного, десять человек. Шесть мальчиков и четыре девочки, но походили они друг на друга настолько, что теряли принадлежность к какому-либо полу. Все, как один, грязные и чумазые, с длинными засаленными волосами, вшивые, с сопливыми носами, иногда и с подбитыми глазами. Друг другу могли и зуб выбить. Ходили по ночам шеренгой, перешептываясь-перекрикиваясь, гогоча. Сплевывали гордо. Воровство и продажа были их главными занятиями. Воровали всё, что придется, продавали, также, что придется, в том числе себя.

Они толпой налетали на зазевавшуюся тетку, сбивали с ног, сумку хватали и — бежать, только спины вдали, ноги быстрые, ловкие, в разбитых кедах или ботинках.

Аделина пришивала подошву к носку длинной толстой иглой, чесала нос, под носом затесалась болячка. Болячка заживет — Аделина опять ее сковырнет, размажет кровь по лицу, отнимет ладонь от лица, вглядится в кровавую пятерню, лизнет: вкусно.

У старшего крысёныша были хорошие ботики, еще отцовы. Когда-то отец имел достаточно кредитов, чтоб они могли покупать себе одежду, еду, предметы разные. Это было давно, крысёныш совсем тогда маленький был. Тогда они не голодали, еда была всякая. Еще не ввели пайки, еще были свежие овощи и фрукты в магазинах. Инопланетная еда тоже была: огромные, и двумя ладонями не обхватить, кругляши-яблоки, зеленые, внутри же красноватые с тягучей сладковатой мякотью, или розовые пупырчатые брусочки с нежным белесым внутри. Вкусно.

Сейчас же, продуктовый паек приходится просить кого-нибудь старшего отоварить, обычно посылали Аделину, она старше всех, ей уже шестнадцать. Она стирала с себя грязь тряпкой из эло-ткани. Взрезанная пополам канистра служила тазом, Аделина в ней тряпкой побултыхает, затем лицо протрет, глядясь в большой осколок зеркала. Переоденется в свою лучшую одежду: бордовое старое платье и ботинки крысёныша, которые были ей велики, Аделина рваные куски эло-бумаги и утеплитель с труб внутрь заталкивала, чтоб с ног боты не сваливались. Пару шагов сделает — утка, вот утка. Из видеофильма утка, они смотрели по телевизору как-то, у Арнольда. Аделина-«утка» выбиралась с пачкой карточек и отправлялась на пункт раздачи. Пункт раздачи они каждый раз новый выбирали, чтобы не примелькаться.