Бери.

Можешь жрать.

Что же ты отворачиваешься? Не нравится?

Я опустился в воду с головой, открыл глаза. Сразу стало жечь. Это могли бы быть слезы, но я не плакал даже после аварии. Ни разу после. Во мне нет слез. Остался лишь безумный смех, иногда прорывающийся. Остались — смех, странные истерики до обморока, мигрени и нога-недотепа.

Пат сказал, что Дерек покончил с собой. Сам прыгнул в канал с ядовитой жижей, куда сливались все отходы с заводов и из Космопорта. Знатное такое местечко, прыгнешь — и труп даже вряд ли найдут. Мы труп Дерека нашли. Кроме татуировки на шее, у него еще татуировка на указательном пальце левой руки была: два колечка-обода. По ней и узнали. Всё остальное уже было неузнаваемо.

Сам это сделал. Покончил с собой. Вот только: нахера. Простите мне мои выражения, но иначе я сказать не могу. Мой брат не мог покончить с собой. Просто не мог. Не такой он человек. Он брал жизнь и подминал ее под себя. Жизнь не могла смять его — да так, до прорвавших мышцы и кожу костей, свернутых в отвратительный комок. Он не мог просто взять и сдохнуть — так.

Данный способ самоубийства слишком отдавал отчаянием. Дерек не был специалистом по отчаянию. Таковым скорее являлся я.

Насколько же нужно себя ненавидеть, чтобы решиться на такую боль?

Он никогда не хотел смерти. Да, он дрался как загнанный зверь, но он всегда мог затормозить, остановиться. Он не был самоубийцей по определению.

Если человек хочет смерти, то он всегда ее получит. Как подарок, как сладкий пирожок. Дерек не хотел смерти, но он умер.

И что мне теперь с этим делать, а, брат. Черви от твоего трупа изрыли мой мозг. Теперь он похож на сыр из старых книжек. Был какой-то сыр, в котором специально разводили червей. Деликатес: кусочек сыра на язык и сверху червячка положить. Медленно прожевать, разведывая вкус до последнего мгновения.

Знаешь, бог, ты всё еще не доел мой мозг. И я мучаюсь.

Существует такой прием — «ненадежный рассказчик». Не бойтесь, я вполне надежен для вас, но ненадежен для себя. Кто знает, что случится завтра: вдруг проснусь и уже не смогу узнать реальность. Вдруг червей станет еще больше, и я не буду собой. Не доверять себе, в собственной ментальной стойкости — самое страшное, что может случиться с человеком.

Что-то меня тянет в чертоги. Моя библиотека почти разрушилась, но еще стоит. Наверх я не поднимаюсь, ибо могу и сверзиться вниз — лестницы сгнили. Но внизу еще осталось много книг, журналов, газет, плакатов, видеофильмов. Иногда включаю первое попавшееся видео, пленка старая и зернистая, частью затемненная.

Вода остыла, и я начинаю мерзнуть, но на одно видео времени как раз осталось.

Так, что у нас сегодня?

Родители Пата. Райан и Полина Мэдсены. Та еще семейка у них была. Пат сказал, что они пили. Он был прав. Когда его отец еще работал на заводе, и утром шел на работу по дороге, вокруг была канава и чахлые кусты чертополоха и крапивы. Идет он на работу, помятый, хорошенько помятый. Пил, но исправно на работу ходил. Идет он, значит, такой на работу. Утро нежное как крылышко бабочки. Вокруг канавы идет. Вдруг кусты шевелятся. Райан Мэдсен в страхе отшатывается. А это всего лишь похмельная Полина выползла его проводить. На ней какие-то остатки одежды, на голове — колтуны, глаз подбит. Но мужа проводить — надо. Это святое. Каждое утро так провожала.

Еще она имела обыкновение топиться. Нет, не в канаве. У нас здесь есть озеро, сейчас, правда, уже почти заросло тиной и поменяло статус на «болото».

Когда Райан с Полиной по какой-то причине ругались, она на пике ссоры выбегала из дома и шла к озеру. Встанет на бережке, снимет обувь, босой ножкой попробует воду. Холодно. Не полезу, холодно же. Передумывает. Идет в магазин за бутылкой. Вот так у них почти каждая ссора и заканчивалась.

Шекспировские страсти.

По-своему, Полина, конечно, топилась.

Пат просто тонул. Мы его вытаскивали снова и снова. Он цеплялся за Дерека, за меня, за моих родителей, затем за Айви и за бабку и деда. Затем отцепился и поплыл сам.

А я, похоже, до сих пор тону. Или топлюсь. И никак не могу окончательно. Даже определить не могу, что делаю.

Зачем Дерек умер? Он забрал мою смерть. Он забрал у меня то, что всегда принадлежало мне.

Это, блин, смешно. Я теперь ведь даже утопиться не смогу.

========== Глава 9 Мэривэн ==========

Я помнил про Пата и «Колодец», вечером, потому пошел на поклон к богине Мэривэн, запасшись коробкой шоколадок. Есть грешок у гневной богини — любит сладкие подношения. Я тоже люблю, потому шоколадки припрятал для себя. Но пришлось расстаться, из-за Пата. Надо ему напомнить. Увеличу-ка количество на десять. С него не убудет. А я уже представляю: лежу на диване, пялюсь в головизор или в комм-сеть и лопаю шоколадки. Когда вся эта кутерьма закончится, попрошу у Джона неделю отпускного ничегонеделанья.

Завернув шоколадки в охлаждающую эло-пленку, я сел на мотик и поехал в участок. В подвальном помещении располагалась лаборатория Мэривэн, богини криминалистической экспертизы и патанатома по совместительству. Я запретил себе представлять, как Мэривэн будет лопать шоколадки над трупом. Хорошо если труп будет накрыт простынкой, и торчат лишь одни ноги. Ноги, подъеденные крысами.

Блин.

Марек, прекрати.

В каких условиях и когда Мэривэн будет уминать шоколад, вообще не твое дело, Марек, вот вообще.

Надеюсь, она будет наслаждаться шоколадом не при мне.

Ничего не имею против трупов и шоколада, но не в совместном сочетании.

Полный такими думами, я, наконец, добрался до участка, никого не встретив по пути, спустился в прохладу подвала. Мэривэн что-то печатала на клавиатуре, может, какой-то отчет.

— Привет, — сказал я, тушуясь сразу. Как восьмилетка перед такой же малолетней подружкой.

Мэривэн подняла черноволосую голову и без выражения поглядела на меня:

— Здравствуй, Марек.

— Я тут это… — язык мой вдруг упал замертво и так и валялся куском бесполезной мышцы.

— Ты тут того, ага.

Мэривэн слегка улыбнулась.

— Чего надо, Марек?

— Шоколадки хочешь? — не придумав ничего лучше, я кивнул на коробку, обтянутую пленкой, у себя в руках.

Мэривэн встала со стула, и нагнулась, опершись руками о столешницу. Поза была странно-угрожающей.

— Только ты ведь не просто так шоколадками угоститься предлагаешь.

— Ну…

— К делу давай.

Я вздохнул, тяжко вздохнул.

— Информацией поделишься? — вкрадчиво и почти шепотом спросил я.

Мэривэн подняла брови, посмотрела на меня как на какого-то удивительного жука-паразита, раздумывая долбануть тапкой или пока не стоит — пусть живет, еще понаблюдаю.

— Ну ладно, давай свой шоколад.

Малая часть во мне кричала «победа!», а другая же, основная, обливалась потом от облегчения, избежав участи быть уничтоженной. Тапкой Мэривэн.

Великая богиня смилостивилась.

Мэривэн поманила меня вглубь прозекторской. Мы прошли через коридор, в котором было несколько дверей. Здесь прятались входы в подсобные помещения, душевые, разные лаборатории, и необходимая нам секционная. Мы вошли в помещение, Мэривэн скомандовала «свет!». Лампы загорелись, и нам открылось белое, отделанное кафелем, помещение, четыре стола, на которых лежали тела, накрытые эло-простынками. И адский холод.

Бог, если ад есть, то он не жаркий, он холодный. Я люблю белый цвет, но не до такой же степени. И уж тем более не люблю здесь бывать.

Мэривэн подошла к одному из тел. Это не Джейк, а второй мальчик. Роберт Ионов. Тоже нормал. Его родителей мы нашли сразу. Всё тоже самое — проституция, исчезновение. Только татуировка новая.

Где-то убийца их находит, мальчиков-проституток. Знать бы, каким образом. Ван Мэй обещал поспособствовать, но пока Пат не даст ему, через меня, аппетитный кусок информации, наше следствие будет топтаться на месте. А Пат хочет, чтоб я еще и распутал дело так, чтоб он, Пат, оказался невиновным. Я начал чувствовать себя жучком, которого спеленали в паутину, со всех сторон. Или птичкой-синичкой в лапах огромного паука-птицееда.