История завершилась Урсулой Оршьер, величайшей из них всех, укрывшей клан от факелов преследователей и потратившей на это последние жизненные силы.

В конце Луизетт указала на кусок кристалла, лежавший на алтаре.

– Это, – сказала она, – магический кристалл бабушки. Без нее он бесполезен. Никто из нас уже очень давно ничего в нем не видит. Дар затухает, поскольку наши таланты ничто по сравнению с ее талантом. Тем не менее камень остается символом силы и самоотдачи бабушки. Он всегда будет принадлежать Оршьерам.

Урсула, уставшая до такой степени, что с трудом могла держать голову, наклонилась к кристаллу, чтобы всмотреться в его глубину. Ей было интересно, не притворялась ли ее тезка, что что-то в нем видит. Она бы так и поступила, если бы это было необходимо.

Но она не знала бабушку Урсулу. Наверное, она не была способна на притворство.

Единственное, в чем Урсула была абсолютно уверена, так это в том, что бабушка не была ведьмой. Так же, как и остальные – эти старые помешанные женщины – не были ведьмами. Она понимала, что им пришлось пережить сложные времена. Она ощущала их потребность держаться за свою историю. Она уважала их желание сохранять свои традиции.

Но она была современной девочкой, практичной. Она не верила в сказки. Она не верила тому, о чем говорил священник на литургии: что хлеб превращается в плоть, вино – в кровь, дети рождаются в грехе, убийцам дарят прощение. Она презирала идею о непорочном зачатии. Она брала своих коз, чтобы их покрыл соседский козел, поэтому знала, как происходит зачатие.

Эта дикая история о ведьмах и магии была сказкой. Детальной и красочной, драматичной и мистической. Видимо, она казалась убедительной матери и остальным женщинам.

Только Урсула не верила ни единому ее слову.

Один из дядей ушел из жизни весной. Другие два мгновенно последовали за ним, словно их жизни были неразрывно связаны или как будто они знали, что не выдержали бы еще одно лето с его тяжелой работой. После того как похоронили Клода, тетя Луизетт сказала:

– Отныне в доме остались лишь пожилые женщины. Нам нужно быть осторожнее. Они будут наблюдать за нами.

Остальные со вздохом кивнули. Урсула возразила:

– В графстве проживает еще много старух, вдов и старых дев. И они ни о чем не переживают.

– Но они не цыгане, – заметила Луизетт, и все снова смиренно закивали.

Урсула поджала губы. Она не ощущала никакой опасности. Ей казалось, что жители Марасиона относятся к ней как прежде. Если кое-кто из них завидовал ей или священник в Сент-Хилари пристально смотрел на нее, это решительно ничего не означало. Ее тетушки были, возможно, суеверны и полны страха, однако она не видела нужды вести себя так же.

Год неумолимо близился к концу, как это было всегда. Наступил саббат Ламмас, знаменуя собой начало поры сбора урожая. Урсула поднялась на холм с матерью и тетушками и молчаливо наблюдала за ритуалом. Всю ночь она ощущала на себе взгляды матери, как и на следующее утро, но Нанетт и слова не проронила, пока Урсула не взяла ботинки, чтобы отнести их на крыльцо. Вечерний бриз был наполнен ароматами вереска, дрока и моря. Урсула остановилась на мгновение, чтобы насладиться благоуханием осени и взглянуть на бушующие серые волны за утесом.

– Урсула… – пробормотала Нанетт. Она оглянулась через плечо, дабы убедиться, что тетушек нет поблизости. – Послушай меня.

– Да, маман?

– Говори по-английски.

– Хорошо, но они подумают, что мы что-то утаиваем, если услышат нас.

– Это меня не волнует.

– Тогда в чем же дело?

– Я должна предупредить тебя, Урсула. Я знаю, что ты не веришь нам, однако мы старше тебя и знаем правду. Мы в опасности.

– И именно это ты мне хотела сообщить?

– Изабель видела во сне, что ты предаешь нас.

– Я ни за что не предам тебя. Никого из вас. Уверена, тебе это известно.

– Она не хотела, чтобы я тебе об этом говорила.

– Теперь дело сделано, а я дала обещание.

Нанетт прошла мимо вешалки, на которой, как бесформенные тела на виселице, висели теплые плащи, остановилась и с обеспокоенным видом повернулась к дочери:

– Мы рассказали тебе правдивую историю, Урсула. Женщины вроде нас подвергаются гонениям, потому что мы иные.

– Вы не должны отличаться от других. Скажи своим сестрам, чтобы они научились говорить по-английски. Чтобы они шли в деревню и разговаривали с людьми так, как это делаю я. А они ютятся здесь, как овцы на вересковой пустоши.

– Им страшно.

– Отчего им страшно?

– Потому что, если кто-то заподозрит правду о них… о нас…

Тень накрыла лицо Нанетт, и она задрожала.

– Тот священник, отец Мэддок…

– Он просто суеверный старик. – Урсула надела плащ. – Я не хочу задевать чьи бы то ни было чувства, маман, – сказала она, потянувшись за сапогами, – но я не вижу ничего, кроме старого кристалла, и не слышу ничего, кроме старых историй. Вы соблюдаете саббаты, и я делаю это с вами, потому что считаю, что все ритуалы важны, но ничего не меняется. Вот в чем правда.

У Нанетт слезы блеснули в глазах, а Урсула топнула ногой от нетерпения.

– Маман! Я же пообещала! Что мне еще сделать? Что бы там ни было на вершине горы, это твоя тайна, и я буду ее хранить. Не беспокойся.

Нанетт отвела взгляд и надела плащ. Урсула сунула ногу в сапог. Ей пришлось потянуть за голенище, чтобы его надеть, и она недоумевала, как можно до сих пор расти. Она уже была выше ростом, чем мать.

– Если так дальше пойдет, я перерасту Луизетт.

– Несомненно. – Нанетт заговорила привычным тоном, что принесло ее дочери успокоение. – Твой отец был самым высоким человеком, которого я когда-либо видела.

Урсула натянула вязаную шапку на густые волосы и бросила на мать вызывающий взгляд.

– И когда ты собираешься мне о нем рассказать?

Нанетт, не глядя на нее, передернула плечами:

– Нечего рассказывать. Он пришел, подарил мне тебя и ушел.

– Почему он ушел?

Нанетт обувалась, опустив глаза в пол.

– Он был нездешним.

– Или ты его прогнала?

И вновь это галльское пожатие плечами.

– Я его вызвала, но не имела намерения удерживать.

Урсула, уже положившая руку на щеколду, впилась глазами в мать.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она. – Ты его вызвала?

Нанетт направилась к двери, которую Урсула придержала для нее открытой. Лицо Нанетт ничего не выражало. Повесив подойник на руку, Урсула пошла за ней вниз по тропе.

Она молчала, пока они не оказались в хлеву, где воздух был наполнен ароматом свежей соломы и сена, а еще чистым и теплым козьим запахом. Козы обступили девушку, тыкаясь мордочками в ее карманы в поисках кусочка моркови или веточки петрушки, которые Урсула приносила для них. Она положила угощение в корыто и, когда козы опустили туда головы, поставила подпорку, загораживая выход.

– Скажи мне, что ты имела в виду, маман, – сказала она, придвигая табурет к первой козе и протирая вымя влажным полотенцем.

Коза довольно зафыркала и переставила заднюю ногу, чтобы Урсуле было удобнее доить. Ее пальцы перебирали соски козы, и молоко струилось в подойник, рождая своеобразную милую мелодию.

Нанетт взялась за метлу и начала подметать пол. Земля была утоптана вечно снующими животными до такой степени, что стала твердой, как камень.

– Нет смысла тебе все это рассказывать, Урсула, – сказала она. – Ты все равно мне не поверишь.

– Ты хочешь сказать, что воспользовалась заклинанием?

Нанетт быстрее заработала метлой.

– Изабель приснилось, что он придет, а я лишь воплотила это в жизнь своей силой.

– Каким образом?

– Я обратилась к Богине, и она услышала меня.

– Я решительно не понимаю, что у нас общего с этой Богиней. Как и с Богом, которого призывают на День Всех Святых.

Урсула передвинулась и принялась доить следующую козу.

– Это все обман. Придумывание того, во что хочешь верить.