– Я водку не пью, – ответил Мишка, – один раз всего в жизни пробовал на Рождество, гадость такая….

– Молодой ишо патамушта, – весело сказал псарь, – не втянулся ишо в жизню рабочую.

– А ты я смотрю ужо, слишком втянулся, – заметил Степка, – за что и выгонит скоро хозяин.

– Не болтай, не то не примут на Алтай! – балагурил псарь, – запиши лучше-ка мне еще бутылку водки на вечер.

– Так придешь, паря вечером на водку? – спросил псарь у Мишки.

– Мы с ним в клуб пойдем вечером, – ответил за Мишку Степка, – пей сам! А хозяин приказал мне водку под запись не продавать, так что облизнешься ты нынче вечером….

– Не беда, пробежусь до лавки паровозников, – парировал псарь, – вот только в долг там никто не даст.

Буфетчик взвесил ему колбасу, подал хлеб и тот, довольный, что Мишка будет работать в разделочной, удалился прочь.

– Так что, Мишка, идем вечером в клуб, ай нет? – спросил Степка.

Мишки очень интересно было узнать, что это такое, и он быстро согласился.

– Какой колбасы тебе отвесить? – деловито спросил Степка.

– Так чтобы не сильно дорогой, но вкусной, – по-стариковски ответил Мишка, – копченой хочу попробовать!

– Смотри-ка сам, вот эта по пятнадцать копеек за фунт, – рекламировал деликатес Степка, – а вот эта, по тридцать копеек….

– Давай вот этой,– показал Мишка на связку, – по двадцать три копейки за фунт которая.

Степка взвесил колбасу и подал буханку хлеба. Мишка долго доставал зеленоватую пятирублевую купюру из потайного кармана, отвернувшись от Степки и отойдя в угол.

– Да не боись ты, – подбадривал его Степка, – у нас здесь за воровство бьют сильно и выгоняют.

– А я и не боюсь, – ответил Мишка, протягивая деньги Степке, – на вот пять рублев и дай сдачу…. Только учти, я без твоих костяшек на счетах в уме вычисляю хорошо!

– А чего тут обманывать? – спросил Степка, щелкая костяшками деревянных счет, – двадцать шесть копеек за колбасу и четыре за хлеб, получается тридцать копеек.

– Тридцать две! – уточнил Мишка, долго высчитывая в уме стоимость колбасы и хлеба.

– Правильно! – вымолвил Степка, еще раз пересчитывая, – где ты научился так в уме считать?

– Я когда учился в церковно-приходской школе, – отвечал Мишка, улыбаясь, – пас скотину и тренировался каждый день, во!

…Вечером у ворот колбасного завода Мишку ждал Степан, как они договорились заранее. Он был в сатиновой красной рубашке, хромовых сапогах, начищенных до блеска, на голове казацкая фуражка с красным околышком, из-под которой торчал надраенный расческой чуб. Мишка сразу же почувствовал себя батраком перед Степкой. Он был в холщевых штанах, старой ситцевой рубашке и чириках, в обуви, что носили в хуторах Дона.

– Э-э, парень, – с огорчением и жалостью произнес Степка, – да тебе приодеться нужно в первые месяцы работы. Есть хороший портной, я сам шил у него костюм. Шьет хорошо и быстро, мне он обошелся в тридцать рублей, но это из дорогого шевьёта. А если мануфактуру подешевле выбрать, то и того меньше. За два месяца справить можно!

– Это же целая корова, тридцать рублей, – произнес Мишка.

– Ты теперь рабочий люд и своих коров оставь, – смеясь, сказал Степка, – считай все по своей зарплате. Сколь тебе Филипп Григорьевич назначил жалования?

– Пять рублев в неделю, – ответил простодушно Мишка, – а у тебя?

– У меня почти также, – уклонился от прямого ответа Степка, – считай двадцать рублей в месяц, за две-три зарплаты можно приодеться….

– А сапоги еще хромовые надо купить за двадцать пять рублев? – неизвестно у кого спросил Мишка.

– Ну, значит, за четыре месяца получится, – ответил Степка, – будешь хорошо работать, Филипп Григорьевич премию, может какую еще даст…

Так, разговаривая о будущем гардеробе Мишки, они шли по улице. Уже порядочно смерклось, и Мишка перестал стыдиться своего батрацкого наряда, видны только силуэты людей и даже наряды станичных девчат, спешивших в клуб, трудно разглядеть в сгустившихся сумерках. В это время вечерний холодок ощущался всем телом, и Мишка слегка озяб.

– Прохладно становиться по вечерам, – ежась, произнес Мишка, – в рубашёнке холодновато будет!

– В самый раз! – возразил Степан, – мы ведь танцевать идем, жарко еще будет! Ты умеешь отплясывать?

– Умею, – ответил Мишка, – а вы тут под гармошку танцуете? «Барыню» с выходом могу и «Цыганочку»….

– Под гармошку все могут, – деловито сказал Степка, – я спрашиваю, под граммофон отплясываешь?

– Чудак ты Степан, я его никогда не видел граммофон этот, – признался Мишка, – а танцевать под него даже и не знаю как! Это, что за хреновина такая?

– Сейчас придем в клуб, сам увидишь, – ответил Степка, – а ты куришь?

– Курю, но сейчас пока терплю, – признался Мишка, – махорка дорогая, а самосад и подавно….

– На, кури, я угощаю, – протянул в полумраке пачку папирос Степка, – это тебе не самокрутки, а цыгарки комиссарские, во! Асмоловская фабрика в Ростове выпускает такие, «Наша марка» называются. У нас даже девки «паровозницы» курят только такие папиросы!

– Какие паровозницы? – не понял Мишка, засовывая в рот папиросу.

– Это мы промеж себя так всех железнодорожников называем, – пояснил Степка, зажигая спичку для прикуривания, – а еще дочки паровозников и даже внучки у многих уже повырастали…. Ты хоть раз с бабой-то спал?

– Нет, – честно ответил Мишка и остался доволен, что впотьмах не видно, как он покраснел, – а ты?

– Была тут одна бабенка, – бахвалялся Степка, – хочь и старше меня, но в энтом деле любой молодухе фору даст. Солдатка она, мужа ГЕПЕУ расстреляло два года назад, а детей нет....

– А куда же она делась? – спросил Мишка.

– Уехала на какие-то курсы, – отвечал Степан, – так с тех пор я ее и не видел!

– Моя младшая сестра комсомолка тоже умотала невесть куда, – сказал Мишка, – где они эти курсы-то не знаешь хоть? От нее нет ни одной весточки….

– Да брехня это все большевистская, – сказал Степка, – в борделях комиссарских у них курсы!

– Нет, Степан, такого быть не может! – возразил Мишка, – комсомольские курсы не бордели, я это точно знаю! Моя сестра Таисия не из вертихвосток….

– Все они не из вертихвосток, – возражал Степка, – пока мест меж ног не зачешется!

Они подошли к длинному зданию, сбитому из шпал и с двухскатной крышей. Дверь была открыта настежь, и из нее лился яркий свет. Мишка никогда не видел такого. Он остановился, и некоторое время смотрел на дверь.

– Ты чего стал-то? – спросил Степан, – спужался что ли? Эт лектричество горит, не боись….

– Какое лектричество? – недоумевал Мишка.

– Вот деревня ты, – подначивал Степка, – лектричество это такой яркий свет, он горит от лектростанции, которая работает у паровозников. Еще одна такая же у нэпмана, что на чугунолитейке бывшего капиталиста Попова на берегу реки Быстрой. А гутарят, что скоро скрось такие большие лектростанции сделают от которых везде светло как днем будет!

– Стыдно мне перед девками в такой одежёнке показываться, – сознался Мишка, – они тут у вас все гордые небось?

– Хорошего молодца и в рогожке видать! – торжественно произнес Степка, – пошли, не боись!

Ребята докурили папиросы и вошли в клуб. Мишка с интересом рассматривал ярко горевшие у потолка электрические лампочки. В одном торце длинного зала виднелась сцена, сбитая из досок. Имелся занавес из парусины, скрывающий экран из белого материала, его раздвигали во время показа кинофильмов. В противоположном торце зала штабелем сложены деревянные скамейки. Их расставляли рядами по всей площади зала, когда приезжала передвижка. А сейчас вдоль стен выставлен десяток таких скамеек для сидения и отдыха танцующих. На краю сцены стоял граммофон и коробок с пластинками.

– Здорово вечеряли, станишники! – громко приветствовал собравшихся в зале молодых парней и девок Степка, – знакомьтесь, наш новый работник Михаил!

– Здорово вечеряли! – повторил приветствие Мишка, озираясь вокруг.