Парню приходилось слышать от пожилых людей, что Морозовская получила свое название только весной 1917 года, до этого она была Таубевская. Старики ее так и называют, как раньше, потому что это название дано ей было в честь наказного войскового атамана, барона и немца по национальности Таубе. А уже в 1915-м станичный сбор ходатайствовал о переименовании с русским названием. Гутарили, что казаки были не против покойного атамана Таубе, немало послужившего Отечеству и Донскому обществу. Но название Таубевская, как слово немецкое, чуждое казакам, в связи с открывшимися военными действиями с ненавистными нам немцами.

А еще говорили, что основанию станицы предшествовало строительство железнодорожной ветки до Царицына. Самой крупной на этом участке была станция Морозовская, названная по имени ближайшего хутора. Для обслуживания станции и ее ритмичной работы, построили железнодорожное депо, и целый поселок. Вплотную к нему приблизились разросшиеся хутора Басов и Любимов. Теперь это все – станица Морозовская.

Именно в железнодорожное депо Мишка приходил устраиваться на работу два года тому назад. Но его не взяли даже учеником рабочего-путейца, и он вернулся в хутор. Надежда «быть техническим человеком» и работать в депо, рухнула, потому что он никогда в жизни не видел гаечного ключа.

– Спервоначалу, ответь мне, паря, что это? – спросил мастер путейцев, показывая Мишке гаечный ключ, предназначенный для завинчивания гаек стыковых рельсовых болтов.

В ответ Мишка пожал плечами, он без притворства видел этот инструмент впервые в жизни.

– Никогда тебе паря не быть путейцем! – торжествующе отказал мастер, – это работа сложная и ответственная, сморозишь хреновину, и поезд под откос уйдет!

А где Мишка мог видеть такой инструмент? Он и паровоз-то увидел впервые на станции Морозовская, когда шел в депо. Долго смотрел на грузовой состав, проходящий мимо станции, и с испугом закрыл уши, когда паровоз загудел, предупреждая о себе.

Родился Мишка в хуторе Кузнецовском и рано остался сиротой. Отец Ефим был набожным человеком, но мать Наташа полностью компенсировала его смиренность. Она была не из робкого десятка и могла вступиться не только за себя, но и за мужа. Бывало, могла загнуть крепким словцом на обидчика, отлично ездила верхом на лошади и считалась «оторвилой» среди хуторских девок в молодости. Мишка часто удивлялся, как мать могла выйти замуж за его отца-тихоню. Ему в ту пору было уже тридцать пять, а маме Наташе на три года меньше. Такие поздние браки не редкость на Дону.

Семья была небольшой по тем меркам – у Мишки было три сестры, старшая Маруся, и две младшие – Анна и Таисия. В хозяйстве имелось две коровы с телятами, пара быков, конь и кобыла, овцы свиньи, индюки, гуси, утки и куры, коих никто не считал. По оценкам царского времени хозяйство было бедным. Земельный пай в пользовании в размере тридцати десятин был только у отца. Если бы Мишка достиг семнадцатилетнего возраста, то дали бы еще тридцать десятин и на него.

Но в 1914 году началась Первая мировая война, когда Мишке было семь лет, затем две революции в 1917–м, Гражданская война и директива Свердлова о расказачивании, которая негласно предписывала уничтожить физически всех казаков, способных оказать сопротивление Красной армии. Многие не вернулись с фронта Первой мировой, а те, кто воевал в Гражданскую вернувшись, домой были расстреляны без суда и следствия. На весь хутор осталось всего трое-четверо взрослых казаков, перешедших на сторону Советской власти еще в Гражданскую войну.

Сестра Мария была старше Мишки на десять лет и вышла замуж незадолго до Первой мировой войны за сына зажиточного казака из Милютинской, тезку Мишки. Не успел закончиться медовый месяц, как муж сестры ушел воевать с немцами. А уже осенью Марии пришла похоронка, и она стала вдовой, так и не познав радости семейной жизни. Сестра родила через полгода сына и назвала его Сергеем, как приказывал муж перед уходом на фронт.

Отец Ефим умер в 1915 году, когда Мишке было восемь лет, приглашенный из Милютинской фельдшер, сказал, что у отца было воспаление легких. Когда умерла мама, то фельдшера не удалось найти во всей округе, всех мобилизовали в военные госпиталя. После смерти родителей небогатое хозяйство стало быстро «проедаться», земельного пая лишили и Мишка пошел в батраки к зажиточному казаку Скобелеву Георгию Максимовичу, у которого работал, по сей день. К началу Гражданской войны Мишка успел закончить четыре класса церковно-приходской школы, умел писать, бегло читал и хорошо знал арифметику.

В прошлом году младшая сестра Таисия, вступив в комсомол, уехала из хутора, якобы на какие-то курсы и на иждивении Мишки осталась старшая Мария с десятилетним Сергеем и младшая Анна. Скобелев платил за работу зерном, денег никогда не давал, но теперь у Мишки была огромная сумма, которую он «выгадал» при сдаче скота. Шестьдесят рублей, это не шутка и он решил спрятать их на черный день. Парень не считал это воровством, а просто улыбнувшейся удачей, ведь он ненавидел своего хозяина-кулака, который заставлял работать с утра до ночи и без выходных дней.

Батрачить казаку считалось унизительным на Дону, но нужда заставляла Мишку, хотя он помнил, что Скобелев дружил с его отцом. Придя к нему на работу, Мишка надеялся на какое-то сочувствие и снисхождение с его стороны, но дядя Жора относился к нему, как к батракам-калмычатам. Никто не знал, откуда Скобелев привёз их. Случилось это лет пять назад, когда дядя Жора уехал в Новочеркасск, а вернулся с этими мальчишками. Так и остались они у него в хозяйстве, подрастали и работали на обогащение кулака за кормежку.

Мишка сдружился с ними, и все вместе долго могли болтать на любые темы на базу зимой, где им приходилось ухаживать за двенадцатью коровами, десятком телят, шестью рабочими быками и лошадьми, не считая овец, свиней, индюков, гусей, уток и кур. У калмычат, так их все называли, была любимое занятие убивать гадюк, которые осенью заползали в стог сена или соломы и, свернувшись в спираль, впадали в спячку. Набирая сено или солому для животных, калмычата находили их и расправлялись самыми жестокими способами.

Одну гадюку приговорят к смерти через замерзание и выложат ее на морозный ветер на крыше сарая, другую наоборот притащат аккуратно в теплое помещение, где сами спали. Отогреваясь, змея начинала оживать и тут совершался акт расправы – избиение гада хворостиной до тех пор, пока не сдохнет. Однажды, забыв за отмораживающуюся гадюку, ребята заснули, а проснувшись, один из них чуть было не наступил на ожившую тварь, подвергшись смертельной опасности.

После этого случая у батраков, появилась мечта, как отомстить кулаку-хозяину. Каждый раз, если эксплуататор детского труда обижал кого-нибудь из них, вечером на сеновале разыгрывались фантазии. Обиженный представлял себе, как он отогреет гадюку и подпустит ее к кровати дяди Жоры, тот проснется, наступит на гада и получит смертельный укус. Фантазер рассказывал вслух, как будет мучиться, и умирать Скобелев. И это было своеобразной психологической разрядкой у ребят.

…Вскоре показался хутор, его крайние хаты в сгущающихся сумерках напоминали Мишке игрушечные домики. Он прибавил шаг, решив, что перво-наперво зайдет к Скобелеву, отдаст деньги, скажет ему свою новость и попрощается с калмычатами. Через полчаса он открыл калитку во двор хозяина. Тот возился с самогонным аппаратом и матерился из-за того, что кто-то гвоздем пробил змеевик.

– Сдал скотиняку, паря? – резко спросил дядя Жора у Мишки.

– Сдал, дядь Жора, – отвечал Мишка, доставая из потайного кармана деньги и протягивая хозяину, – во, считай!

Георгий Максимович сделал бровь скобкой, что означало его сосредоточенность, взял из рук Мишки купюры и, посчитав их, уставился на парня.

– Двести двадцать рублев? – спросил он, наконец, сложив в уме цифры, – …молодец Мишаня! Я не ожидал…, думал, будет меньше….

Мишка смотрел на хозяина своими серыми глазами и ждал. Тот сосредоточенно думал, а потом протянул ему десятирублевую купюру 1923 года выпуска. Мишка слышал, что эти десятки неохотно принимают в лавках.