<p align="center">
Пасхальные яйца</p>
<p>
</p>
<p align="right">
Светлой памяти моих родителей – </p>
<p align="center">
Владимира Аршаковича </p>
<p align="center">
и Галины Васильевны</p>
<p>
</p>
<p>
Эту историю мне рассказали жители Арушановки, одного из центральных кварталов в Баку, прозванного так в честь своего домовладельца, некоего богатого армянина Арушанова. До революции этот оборотистый купец владел самыми крупными в городе складами, располагавшимися - лучше не придумаешь! - между железной дорогой и морскими причалами.</p>
<p>
Было это давно, еще до войны. По улицам пыльного и быстро разраставшегося города еще лениво брели верблюды, которых осторожно объезжали редкие грузовики и легковушки. Советская власть еще не до конца изжила религиозные предрассудки. Русские ходили в свои церкви, армяне – в свои, евреи молились в синагоге. Еще не были закрыты и мечети. Особо фанатичные шииты шествовали по городским улицам, собирая толпы зевак. Впечатлительных бакинок суровые потомки Магомета в белых одеяниях с окровавленными пятнами приводили в ужас. Шествия сопровождались самобичеванием цепями и кинжалами по голым спинам и ритмичными выкриками «Шахсэй-вахсэй!» (траурный день </p>
<p>
</p>
<p>
у шиитов – прим. автора). И вообще Баку тогда был другим, совсем другим.</p>
<p>
В одном из дворов Арушановки – в Каспаровском, Везировском, Тер-Погосовском или каком другом, сейчас не вспомнишь - как-то раз появился странного вида мужчина. Возраста он был неопределенного: ему можно было дать и 70 лет, а можно, если отмыть и привести в порядок, и за сорокалетнего принять. Вид незнакомца был не только странный, но и отталкивающий. Одет в жалкие обноски - прямо классический персонаж из «Путевки в жизнь», фильма про беспризорников, только постаревший и потерявший надежду, что в его судьбе что-то изменится к лучшему. У него был совершенно отсутствующий и отрешенный взгляд. Его щеки, давно не знавшие бритвы, совсем запали и были покрыты жесткой седоватой щетиной. Крупный нос с горбинкой выдавал в нем армянина, и основополагающий вопрос бакинцев при знакомстве: «Кто по нации?» снимался как бы самим собой. Да и знал, наверное, этот жалкий чужак, что пришел к своим. Свои не прогонят... На Арушановке армянских домов больше, чем мешков с мукой, которые каждое утро разгружают на Немецкой мельнице.</p>
<p>
Оборванец вел себя тихо. Пристроившись у стены, возле дворового крана, он смотрел куда-то перед собой, ни на кого не обращая внимания. Только что-то бормотал про себя. А иногда и напевал что-то непонятное. Наверное, когда у него было хорошее настроение. Впрочем, такое случалось нечасто. Во дворе быстро постановили: гиж, сумасшедший, точно, с Сурена Осипяна, 40 (адрес психбольницы – прим. автора) сбежал.</p>
<p>
Городские сумасшедшие всегда вносили в жизнь окружающих какое-то разнообразие. Против Гиж Месропа - так прозвали незнакомца – никто, похоже, ничего не имел: тихий и забавный. Опасности от этого блаженного никакой не исходило, и Арушановка приняла чужака, правда, без малейших для него перспектив на ПМЖ. К нему никак не относились. Сидит на земле – ну и пусть себе сидит. Словно неодушевленный предмет выставили. Когда наступали сумерки, он куда-то уходил из двора на ночлег.</p>
<p>
Лишь сердобольные дворовые старушки Парандзем, Арусяк и Сатеник, первыми признав в Месропе своего несчастного соплеменника, прониклись к нему милосердием. Сами вечно нуждающиеся и еле сводящие концы с концами (а кто на Арушановке был богат!), они его всегда подкармливали - то лаваш вынесут из дома, то кутаб (тонкий пирожок в форме полумесяца с начинкой – прим. автора) испеченный, то помидоры с огурцами. Всячески старушки ему сочувствовали. Казалось, что только они знают какую-то тайну о приблудном сумасшедшем. Знают, но не раскрывают ее.</p>
<p>
- Бабо, зачем-э ты Гиж Месропу столько блинов даешь?! – громко удивлялся Славик, внук Парандзем, видя, как его бабушка выносит во двор миску с едой и направляется к своему «подопечному».</p>
<p>
- Не надо, матах (ласковое обращение – прим. автора), не кричи так. Он тоже человек, тоже кушать хочет. Я тебе много блинчиков испекла.</p>
<p>
Кроме старушек, остальные взрослые во дворе смотрели на незваного гостя поначалу настороженно и с брезгливостью. А потом привыкли. Стали воспринимать его как вещь, как элемент интерьера громадного и обшарпанного двора, как вонючие мусорные баки или ветвистое тутовое дерево, в тени которого летом от жары спасался Месроп. Даже дворовые собаки перестали обращать на него внимание.</p>
<p>
Мальчишек он забавлял своим видом, давая повод для обзываний. Пацаны его дразнили. Но дразнили как-то вяло, потому что Месроп на них никак не реагировал, и дети, быстро потеряв к нему интерес, оставляли сидельца в покое.</p>
<p>
Сначала Месроп вызывал раздражение только у участкового Аббасова. Милиционеру, видно, делать было нечего. Вместо того чтобы следить за порядком и ловить воров, он любил совершать обход Арушановки и вечно приставал к Месропу.</p>
<p>
- Ала, ты опять здесь? Опять попрошайка делаешь-да? Документ опять не имеешь...</p>
<p>
- Ай, Адиль, зачем так говоришь? Какой попрошайка, сами его угощаем, - заступались за Месропа дворовые старушки. - Иди лучше танов (молочный напиток – прим. автора) попей, жарко очень. Совсем мокрый ходишь.</p>
<p>
- Конечно, мокрый, такой жара-да! - соглашался милиционер. И добавлял уже другой интонацией слова, напрочь лишенные государственных интересов: - Такой танов, как у тебя, Сатеник-ханум, никто в этом городе не делает...</p>
<p>
Участковому выносили трехлитровый баллон с тановом. Он охотно выпивал его, вытирал пухлые губы рукой и уходил прочь по своим служебным делам.</p>
