После занятий я отправляюсь в кабинет студенческого совета. Остальные уже собрались, секретарь раскладывает распечатанные заранее бюллетени. Нужно обсудить наш бюджет и решить, какая из спортивных команд будет участвовать в спортивном празднике. Я слушаю вполуха. Председатель дёргает очки и зачитывает поступившие предложения, от его голоса меня клонит в сон, но я стараюсь держаться. Потом начинается обсуждение, я только механически тяну руку, когда требуется проголосовать. Я не интересуюсь спортивными мероприятиями и плохо себе представляю, чем команда гандболистов отличается от ватерполистов и почему стоит отправить именно её. Наконец председатель объявляет результат голосования, секретарь заносит решение в протокол, и можно расходиться.

Машина уже ждёт меня, Сугуру сидит на капоте. Судя по количеству окурков возле колеса, он уже давно меня ждёт. Я довольно улыбаюсь: на этот раз ему пришлось ждать, а не наоборот! Шофёр замечает меня и поднимается, чтобы открыть дверцу. В машине пахнет лекарствами, я приоткрываю окно, чтобы запах выветрился.

— Что у дантиста делал?

— Пломбу поставили. — В зеркало видно, как Сугуру приподнимает верхнюю губу и показывает на левый верхний ряд зубов.

— Это всё из-за чупа-чупсов, — резюмирую я. — У тебя есть, кстати?

— Есть, но мне ещё час ничего нельзя…

— Дай мне.

— Нетушки.

— Что? — Я ошеломлён, потому что он мне отказал.

— Не хочу завидовать, глядя, как ты ешь, так что сегодня обойдёмся без сладкого.

— Бу-у… — презрительно отзываюсь я, но его ничуть не волнует мой надутый вид. Нет смысла это продолжать, и я говорю: — Отвези меня в город.

Сугуру морщится, но подчиняется. Ему не нравится, что я бываю в подобных местах, но запретить он мне этого не может. Конечно, он мог бы сдать меня отцу, но почему-то этого не делает и послушно едет в самую оживлённую часть города, куда категорически запрещено ездить. Здесь в узких улочках пестрят вывесками бордели.

Делаю я это всего лишь чтобы нарушить очередное табу. Ведь что может быть неприличнее, чем свидание с проституткой? Если бы отец узнал об этом, что бы он сделал? Наверное, прикрыл бы всю эту лавочку к чертям, власти хватило бы, но вот только он ничего не знает. А я наведываюсь сюда время от времени, чтобы прочувствовать позвоночником все прелести запретных плодов Токио.

Но сегодня всё идёт наперекосяк. Я оставляю Сугуру в машине и иду по улочке к борделю, в котором бываю чаще всего. Сегодня мне хочется пощекотать нервы, так что я думаю затребовать кое-что особое. Но на полпути меня окликает какой-то парень:

— Эй, хочешь развлечься?

Мне стоит пройти мимо, но я всё-таки подхожу к нему. Он выглядит помято, хотя на нём костюм, какие обычно носят парни в хост-клубах, — дешёвка с претензией на шик.

— И сколько ты берёшь? — спрашиваю я, разглядывая его.

— Сойдёмся на сотне, — подумав, отвечает он. — Если у тебя есть деньги.

Я наполовину вытаскиваю из кармана пачку, демонстрируя, что платёжеспособен. Парень впивается в деньги глазами и следит, как они скрываются обратно в кармане. Мне нужно бы обратить внимание на этот вспыхнувший взгляд, но меня отвлекает пришедшее на телефон SMS.

— Тогда идём. — Парень подталкивает меня к отелю.

Я иду следом за ним, уткнувшись в телефон, и едва не врезаюсь в его спину, потому что он останавливается и отпирает дверь в номер. Внутри становится понятно, что этот отель затрапезный: мебель тут дешёвая, а простыни плохо простираны (на них виднеются желтоватые разводы).

— И что ты от меня хочешь? — спрашивает между тем парень, задёргивая шторы.

— Чтобы ты меня немножко придушивал во время секса. — Я кладу портфель на стул, отправляю туда же пиджак и забираюсь на кровать, расстёгивая рубашку.

— Я попробую, а ты скажешь, правильно или нет, — предлагает парень.

Я киваю. Он кладёт руки мне на шею, и я невольно подмечаю, что у него холодные и липкие ладони. Он сдавливает мне горло, я чувствую, как в висках несильно постукивает от этого. У него отлично получается, и я киваю ему, чтобы он меня отпустил. Но он не обращает на мой кивок никакого внимания и ещё крепче сжимает пальцы. Я пытаюсь убрать его руки, но он сильнее и продолжает душить меня. Я бью ногами по кровати. Воздух почти не поступает в лёгкие, я хриплю, стараясь ударить его по лицу, но мои руки с угрожающей быстротой слабеют.

Всё плывёт, глаза начинают закатываться, и я запоздало сожалею, что согласился пойти с ним. Должно быть, он просто решил меня задушить и забрать все деньги. В глазах мельтешит, и я совсем уже готов распрощаться с жизнью.

Но вот какой-то тенью в комнате возникает Сугуру, и я чувствую, что руки душителя разжимаются, а сам он летит в угол, отправленный туда точным ударом. Кажется, что время замедляется, и выбитые зубы висят в воздухе, растягивая во все стороны кровавые слюни.

Я с кашлем качусь по кровати, в ушах шумит. Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя, а Сугуру всё это время пинает парня, который уже захлёбывается собственной рвотой и кровью.

Я сажусь и хрипло говорю:

— Оставь его, с него хватит.

Сугуру поворачивается, а я вздрагиваю. Он очень зол, я никогда не видел у него таких глаз: как будто вместо глаз камешки, сухие и колючие. Два быстрых шага — и я в шоке хватаюсь за щёку, которую обжигает увесистая пощёчина. В голове звенит, кровь приливает к лицу, но я шокирован не болью, а тем, что он посмел меня ударить. От обиды глаза заволакивает слезами.

— Одевайся, — отрывисто приказывает Сугуру, бросая мне пиджак. — Живо.

Я очень хочу закатить истерику, но боюсь этого колючего взгляда. Руки дрожат, голова всё ещё кружится, я с трудом попадаю рукой в рукав. Шофёр поджимает губы, берёт меня за руку и волочит из отеля на улицу, к машине. Эта грубость и раздражает, и пугает. Не знаю, чем я напуган больше: тем, что меня пытались задушить, или этим поведением шофёра.

Сугуру зашвыривает меня в машину и так захлопывает дверцу, что, кажется, стёкла готовы вылететь. Я вздрагиваю и съёживаюсь. Он обходит машину и садится на заднее сиденье рядом со мной. Я не решаюсь на него даже посмотреть, но краем глаза вижу, что на его скулах бродит краска, а грудь взрывается частым дыханием. Нам обоим нужно успокоиться. Я тихо растираю горло, в котором до сих пор першит. Сугуру снимает фуражку и зажимает лоб ладонью, я замечаю, что его чёлка влажная от пота.

— Сугуру? — решаюсь произнести я.

— Молчи, — резко обрывает он и хватает меня за плечи, встряхивая. — Что ты выдумал? Идти с каким-то проходимцем…

— Но…

— Ты хоть представляешь, чем это всё могло закончиться, если бы не я?

— Он бы меня задушил. Не думаю, чтобы кто-нибудь расстроился… — усмехаюсь я.

— А со мной что было бы? — Сугуру опять встряхивает меня. — Мне бы за тебя голову сняли!

Я кривлю губы. Он беспокоится о собственном благополучии. Его бы тоже не расстроила моя смерть. Накручивая себя так, я выкрикиваю:

— А эта пощёчина? Как ты посмел меня бить? Кто ты такой, чтобы руки распускать? Меня вообще никто никогда и пальцем не трогал!

Я думаю сказать ещё много гадких вещей, но Сугуру вдруг хватает меня за плечо, вжимает лицом себе в грудь и глухо спрашивает:

— Ты хоть представляешь, как я испугался?

Я вздрагиваю и замираю, потому что слышу, как стучит в этот момент его сердце. Оно не может обманывать. Я глотаю подступивший к горлу комок и мямлю какие-то оправдания, хотя это как раз он должен оправдываться. Щека горит, в глазах покалывает, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зареветь. Его пальцы ворошат мои волосы, и он шепчет куда-то мне в затылок:

— Ну прости, прости, я не должен был так делать. Главное, что всё обошлось…

И мне от его участия становится очень стыдно за то, что я на него кричал.

Мы сидим так очень долго.

— У тебя кровь на рукаве, — потом говорю я.

Сугуру разглядывает манжеты, забрызганные кровью, и вздыхает:

— Придётся отдавать в химчистку.