- Жалко, Аньку загребли, хорошая активистка была да и нас не выдала, - услышала девушка уже в суде голос Васи, но проигнорировала его существование. Злоба на политических за то, что она пошла под суд, не давала девушке покоя, поэтому Анна была рада, что она сидит довольно далеко от Васи.

Судебное следствие прошло быстро. Прокурор изложил суть обвинения, Анна с ним согласилась в полном объеме и признала свою вину. Когда девушке было предоставлено последнее слово, Анна, вытирая слезы, которые снова набежали на лицо девушки, сказала о том, что она ничего не знала, что это противозаконно, только догадывалась, что за подобные действия могут уволить с фабрики, что искренне во всем раскаивается.

Показания девушки и ее раскаяние, показания Авдотьи Исааковны, которая в своей речи охарактеризовала девушку в несколько раз лучше, чем она была на самом деле, произвели впечатление на судью. Несмотря на то, что прокурор попросил для девушки пяти лет каторги на Карийских рудниках, суд, ввиду малолетства и раскаяния подсудимой, приговорил девушку к трем годам лишения свободы.

«И поедет Нюрка на х.. по этапу», - подумала девушка, - «Все, Нюрка, п.здец тебе…»

С некоторым беспокойством и тревогой девушка начала ждать этапа.

========== Карийская каторга ==========

По приговору суда на свободу девушка должны была выйти 1 ноября 1889 года. Анна знала, что скоро она пойдет этапом, однако, подготовка к этому событию немало шокировала девушку.

Для начала в камеру к девушке пришел врач.

- Жалоб нет, чувствую себя хорошо, - коротко ответила девушка.

Бритье головы налысо, к некоторому удивлению парикмахера, не шокировало девушку. Анна сразу вспомнила, как они в приюте периодически обстригали волосы до плеч, чтобы в волосах ничего не завелось, и только годам к десяти девочкам разрешали оставить себе длинные волосы.

«А когда мне было шесть лет, у половины группы почему-то завелись вши, поэтому их обрили налысо, а нас, остальных, подстригли как пацанов», - вспомнила Анна и улыбнулась.

- Чего лыбишься? – удивился парикмахер.

- Да ничего, - ответила Анна, - То в приюте вечно обстригались, то месяц назад из приюта выпустилась – снова обстригаюсь, только на этот раз под ноль.

Заковывание в кандалы немало удивило Анну.

- Я же не уголовница, - удивленно сказала она.

- А политических тем более, в кандалах держать надо, чтобы не убежали, - сказал жандарм, - Ты вообще, легко отделалась по своему малолетству, три года всего присудили.

Шокированная Анна замолчала.

Эшелон с заключенными приехал в Читу за две недели. Еще через сутки заключенные были в Нерчинске.

Осужденных вывели из вагона. Анна слегка зажмурилась от яркого солнца, которое отсвечивало от яркого снега, выпавшего в первых числах декабря.

«Сейчас бы исподтишка в маму на прогулке снежок кинуть, а не здесь в кандалах стоять», - подумала Анна.

Вдруг в голову девушки пришла неожиданная и необдуманная мысль: сбежать.

«В Москву, к маме», - подумала девушка и резко понеслась прочь.

«Спрячусь в вагоне, а потом как-нибудь доберусь до Москвы», - подумала Анна.

- Стоять, или сейчас собаку спущу! - раздался окрик конвойного.

От неожиданности Анна остановилась.

- С вот этой кандалы не снимать, а если что – одевайте ножные, - сказал конвойный, пока жандармы возвращали девушку в строй, - Как фамилия?

- Рядченко, - сказала Анна.

- Рядченко уже сегодня узнает, что бывает за попытку побега, - услышала Анна.

«Плевать», - подумала девушка. – «Будь что будет».

Арестантов построили и повели в барак. Анну уже в бараке вывели из общего строя и увели в другое помещение.

- На лавку легла, - услышала Анна и уже окончательно догадалась о том, что ее ожидает.

- В следующий раз гладить не буду, отдеру как положено, - сказал жандарм, выталкивая Анну в барак.

«И еще он говорил, что гладить не будет, да какие же у него руки тяжелые, я все про маму думала, что у нее рука тяжелая, а у этого вообще…» - подумала Анна.

Со злобой на весь мир оглядев презрительным взглядом барак, в котором собрались те, кто по мнению Анны, были отчасти виноваты в том, что она попала на каторгу и которые тоже успели кого-то сагитировать, Анна без сил упала на нары.

С огромным трудом встав на ужин, Анна посмотрела в тарелку.

- Б…ь, это что за баланда, на х.., - воскликнула Анна, - Б…ь, .баный в рот, б…ь, из-за кого я сюда попала, из-за этих распроклятых политических, они меня сюда втянули, они меня в это дерьмо с головой обмакнули, из-за них я здесь!

- Жри давай, - толкнули девушку в бок.

Анна, продолжая внутренне материться, хлебала суп с мелкими кусочками картошки, после чего, вернувшись в крохотную комнатушку, наполненную людьми, воскликнула:

- Вот из-за кого я на каторгу попала, агитаторы проклятые, политические .баные! Вот кто мне жизнь испортил!

Под нескончаемые потоки мата из уст Анны, услышав которые, Авдотья Исааковна, несмотря на свою любовь к крепкому словцу, была бы немало шокирована, кто-то из знающих людей, предвидя надвигающуюся бурю, убрал из поля зрения девушки все ножи.

Анна все кричала и материлась, что вызвало недовольство у остальных каторжан.

- Кто-нибудь, заткните ей рот, надоело слушать!

- Можно подумать, сама невинна как младенец.

- А за что же ты на каторгу загремела?

- Подставили меня, внушили ложные ценности, - возмущенно крикнула девушка, сдобрив свою речь еще одной порцией мата, - Уроды, сволочи, подонки! И вы все такие.

- Да ты у меня замолчишь сейчас! – воскликнул один из каторжан и с кулаками бросился на Анну.

Глаза девушки лихорадочно искали по комнате нож, но его не было в поле зрения. Решив обороняться кулаками, Анна с силой наносила удары обидчику.

На шум пришел конвой.

- Рядченко разбушевалась, - сказало сразу несколько человек конвою.

Жандармы растащили девушку и ее оппонента и выволокли Анну в коридор. Вдоволь отведя душу нагайкой, конвой увел Анну в карцер.

- Мамочка, милая, забери меня отсюда, - плакала Анна, лежа на холодной койке без постельного белья, - Я ведь не воровка, не убийца, за что мне все это?

Через шесть дней Анну снова вернули в барак. Все тело до сих пор болело после тяжелой руки жандармов и ночевок на жесткой койке, злоба на весь мир только усилилась.

С утра арестантов вывели на работу. Увидев, что ее отправили на худший участок, по мнению Анны, а других заключенных – на более удачных, девушка закатила скандал. Крики и словесная перепалка снова переросла в драку. Рабочий день для Анны закончился, не успев начаться.

И снова прибежала охрана, Анна очутилась в карцере, с синяками по всему телу.

«И до чего же у этих жандармов руки тяжелые», - думала Анна, вытирая слезы и приложив холодную ложку к разбитой губе, - «А я на маму в душе сердилась, говорила, что она сильно бьет. А мама ни за что в жизни бы не стала с таким маленьким промежутком снова разборки устраивать. Мне за всю мою жизнь в приюте три раза прилетало, ну еще изредка мама могла подзатыльник отвесить, но не так же часто… А то измолотили всю, лишь бы не сломали ничего. И не лень же было им руки об меня марать. Да, мамочка, разве к этому ты меня готовила? Так должна была Нюрка начать жить после приюта?»

Вздохнув, девушка осторожно улеглась на нары и снова заплакала.

Еще через шесть дней руководство рискнуло выпустить девушку обратно к заключенным. Вскоре они пожалели о своем решении. Анна снова начала проклинать каторжан и кричать о том, что они все виноваты в том, что она попала на каторгу.

Анну снова вывели из общего помещения, примерно выпороли розгами и закрыли в одиночной камере. Руководству каторги начали поступать массовые жалобы и просьбы «сделать что-нибудь с этой ненормальной» и изолировать ее от всех остальных арестантов, так как житья остальным Анна не давала. Практически сразу же руководство, опасаясь за общественный порядок, начало усилено ходатайствовать о переводе девушки из Карийской каторги в Шлиссельбург.