ГЕРМЕСОВ. Можешь. Или уйду я. Я в комедиях не участвую.

ПОЛИНА ВИКТОРОВНА. Я прошу тебя. Мы же все уже решили.

ГЕРМЕСОВ. Ничего мы не решили. Я кто? Мне что – сумки в угол поставить, с ножками на кровать и лежать тут целыми днями, как альфонс? «Мальчик, место!». Так я давно уже не мальчик!

Ты что сегодня устроила? Вот вам любовничек. Вот вам муженек. Грызитесь, ребятишки.

…В общем, я так не желаю. Или он, или я.

Полина Викторовна садится на кровать, пытается приласкаться к Гермесову.

ПОЛИНА ВИКТОРОВНА. Я выбрала, давно выбрала. …Ну, я умоляю тебя… сегодня вечером я все ему скажу. А вещи… ты можешь занять его шкаф.

Гермесов задумывается, пристально смотрит на нее. Открывает шкаф Мятлева. Вышвыривает на пол все его вещи. Напевая, распаковывает свои сумки и заполняет их содержимым шкаф Мятлева.

ГЕРМЕСОВ. Я намеков не понимаю. Я понимаю прямой разговор. (Осматривает свои вещи в шкафу) Вполне подходяще.

Гермесов смотрит на выброшенные из шкафа вещи Мятлева.

ГЕРМЕСОВ. А это все в мешок и в коридор.

Гермесов ногой отпихивает вещи Мятлева.

ГЕРМЕСОВ. Ты посмотри вокруг. Как ты живешь? Стены обшарпаны. Кухня в грязи. В туалет страшно войти. В этом доме нет хозяина. Поселенцы. А теперь есть. Так-то. Я ясно выражаюсь?

ПОЛИНА ВИКТОРОВНА. Да.

Гермесов сует ноги в ботинки, набрасывает плащ.

ГЕРМЕСОВ. Я ушел.

Полина Викторовна поправляет на нем плащ.

ПОЛИНА ВИКТОРОВНА. Наверно, я люблю тебя.

ГЕРМЕСОВ. А тебе иначе нельзя. Поэтому и надо все разом. И так, как я скажу.

Хлопает дверью. Полина Викторовна собирает с пола в мешок вещи Мятлева. Останавливается.

ПОЛИНА ВИКТОРОВНА. Дура…

ИНСТИТУТСКИЙ КЛАСС. Несколько студентов сидят на стульях. У входа в класс студентка Грекова упоенно и бесстыдно целуется со студентом Тимофеевым.

Появляется Мятлев. Ждет, пока Тимофеев и Грекова его заметят.

Входит ректор.

РЕКТОР. Здравствуйте, Глеб Иванович. Я поприсутствую, с вашего позволения.

Мятлев пожимает плечами. Тимофеев и Грекова отлипают друг от друга и садятся на стулья.

Мятлев в своем мятом, мешковатом костюме проходит на место преподавателя. Какое-то время он молча стоит и задумчиво смотрит в окно.

МЯТЛЕВ. Кого нет? Впрочем, неважно. Итак, на чем мы остановились?

…Остановились мы на вашем пасквиле, написанном на меня в ректорат. Благодаря чему на сегодняшнем занятии присутствует уважаемый Семен Максимович. Так, Семен Максимович?

РЕКТОР. Ведите занятие, Глеб Иванович. Просто начинайте.

МЯТЛЕВ. Просто начинать? Отлично. А что, собственно, начинать? Вы свое мнение обо мне высказали. Так, Тимофеев? Я свое о вас предпочитаю оставить при себе.

ТИМОФЕЕВ. Почему сразу Тимофеев?

МЯТЛЕВ. А разве не вы?

ТИМОФЕЕВ. Все.

МЯТЛЕВ. …Любопытно. Чем же я вас все-таки так не устраиваю? Даже интересно!

ТИМОФЕЕВ. Не надо, Глеб Иванович. Начинайте занятие.

МЯТЛЕВ. Да, вы правы. И все-таки?

ТИМОФЕЕВ. Хочется получать знания.

МЯТЛЕВ. И?

ТИМОФЕЕВ. И… все.

МЯТЛЕВ. Знания… Мне казалось, что это мой лучший спецкурс.

Спецкурс по творчеству. Неважно кого. Что такое творчество? Говорить правду. До безумия просто. До коликов в животе и холодного пота между лопатками. Сложную, веселую, стыдную, подлую, никому ненужную, все разрушающую и безумную правду. Каждую секунду. Каждый миг. Каждым движением. Говорить и жить. Вопреки чести, выгоде, здравому смыслу, положению в обществе, мольбам любящих и проклятиям ненавидящих.

Достоевский. Толкователь Евангелия. Зачем заниматься толкованием толкований? Все равно, что быть рабами рабов. Впрочем, мы даже не рабы рабов. Мы прислуга прислуги. И так далее. До бесконечности.

Я позволил себе заняться с вами тем, о чем мечтал, чему учился, в чем видел свое призвание. И не смог остановиться. Правда жестока. Стоить начать ее говорить – и привычный мир рушится, как карточный домик.

Читать спецкурс по творчеству – значит, прыгнуть в бездну. Без надежды на спасение.

ТИМОФЕЕВ. Ничего не имею лично против вас. Но мы не записывались на спецкурс неудавшегося философа Мятлева. Ваша философия, извините, никому не нужна. Единственное, что нам от вас нужно – знания и оценка на экзамене.

МЯТЛЕВ. Я льстил себя надеждой, что вы достойны большего.

ТИМОФЕЕВ. Прошлый раз вместо разбора «Преступления и наказания» вы два часа несли вздор про ацтеков, про их систему жертвоприношений. …Канал Дискавери.

МЯТЛЕВ. Да-да, прекрасно помню. Ацтеки гордились, когда их выбирали для принесения в жертву. Им вырывали сердца, чтобы солнце не погасло, и они почитали это за счастье. У кого из нас сегодня есть хоть капля такой вера?

ГРЕКОВА. У вас?

ТИМОФЕЕВ. Мне еще нравится «Лениниана», басни про Камо и генерала Карбышева.

ГРЕКОВА. И Павлика Морозова.

ТИМОФЕЕВ. Тошнит от нравоучений.

МЯТЛЕВ. Нет. Точно не у меня. Я действительно не в форме. Со всяким случается. Что может быть легче, чем прочитать написанный текст?

ТИМОФЕЕВ. Что?

МЯТЛЕВ. С вами никогда такого не было?

ТИМОФЕЕВ. Чего именно?

МЯТЛЕВ. Хочется рассказать самое сокровенное – кому угодно, любому говнюку, только чтобы слушал, пусть ничего не понимал, но хоть слушал. …А слов подобрать никак не можешь…

Возлюби ближнего своего, как самого себя. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Простота хуже воровства. Без мыла в жопу влезет. Удачная карьера. Жил зря и помер не вовремя. Око за око, зуб за зуб. Не укради. Перекати-поле. Жильда напрасно вышла. Не пожелай жены ближнего своего. Моральный кодекс несчастного строителя. Сильное – ломко и трухляво, слабое – гибко и живуче.

Когда я застал свою жену с любовником в частной гостинице, куда сам привел любовницу, мне показалось, что я еще могу что-то изменить.

Я вспомнил, что у меня была первая любовь в девятом классе. Я до сих пор (сентиментальное животное) хранил ее фотографию. Темная форма, белый фартук, рвущие блузку упругие груди. После выпускного мне повезло и я переспал с ней. Она забеременела. Я должен был жениться, но уехал в столицу. Она сделала аборт. Пошла по рукам. Стала ****ью. Чем не сюжет из Федора Михалыча?

Я поехал на вокзал. Она давно живет в другом городе. Я решил, что должен ее найти.

На вокзале я быстро передумал и зашел в общественный туалет. Занял кабинку. В соседней натужно пердел пенсионер. Пахло хлоркой и ссаньем. Сливной бачок был покрыт двадцатилетней ржавчиной. Я сообразил, что каким-то образом оказался в туалете тех времен. Ретро. Я глядел на фотографию школьных лет. Я знал, что моя богиня давно спилась и превратилась в жирную, оплывшую полумегеру-полустаруху.

Когда я мыл руки, я положил фотографию на умывальник. Уборщик в туалете подмигнул мне. В подсобке туалета дежурила вокзальная проститутка. Полумегера-полустаруха. Она стоила недорого. Презерватив прилагался. Я с трудом кончил и пошел к выходу. Фотографию я так и забыл на умывальнике.

РЕКТОР. Зачем? Что за вздор? Глеб Иванович, у вас все-таки занятие. …Какова тема?

МЯТЛЕВ. Да-да, тема… Вы знаете, Тимофеев, вы дурак. Если вы сейчас этого не поймете, то станете в будущем точно таким же говнюком, как я. Нет, честно! Вот я всю жизнь прожил ради знаний, оценок на экзаменах, похвал разных начальствующих прохвостов.

РЕКТОР. Тема, какова тема вашего спецкурса? Или я вынужден буду прекратить урок.