- Не по силам тебе мой затвор, - сказала свеча.
Голос у неё оказался звонким, как и смех, но притом глубоким, тёплым, медовым.
- Не по силам, - кивнул Гришаня.
- А хочешь, отворю я затвор, вручу тебе сокровище, отдамся? - спросила свеча.
- Ещё бы, - вздохнул Гришаня.
- Дам я задание, - сказала свеча, - Выполнишь его, и клад твой.
- Давай, - кивнул Гришаня.
- Слушай. Надо будет тебе до рассвета обернуться - собрать в ладанку земли у Шехонь реки, отнести её в Княжич-городок и отдать разбойнику Базаю.
- Не в человеческих это силах, - вздохнул Гришаня, - Мне до одной Шехони токма день ковылять.
Пока свечка не гаснет, парень оглядывал стены бобровой хатки. Где здесь выход? Как же бобёр к себе домой попадает?
- Не придётся тебе на человеческие силы полагаться, - сказала свеча, - Ты через тот валун, к которому восемь раз выходил, перекувыркнись, в кукушку обратишься. Хватит тебе времени до Шехонь реки долететь напрямик, ладанку сплести и до Княжич-городка к утру добраться. А когда возвратишься к тому валуну, перелетишь поперёк него трижды, снова сделаешься человеком.
- Можно попробовать, - кивнул Гришаня, - Скажи мне только, сколько земли надо в ладанку собрать и как выбирать подходящую.
- Подбери любую, - отвечала свеча, - Вся она - мать родна земля разбойнику Базаю. Собери, сколько в клювике унесёшь. Важно тебе до рассвета в Княжиче быть.
- По рукам, - согласился Гришаня, - Выводи из хатки.
- Дунь на меня и входи с головой под воду. Подхватит ручей. Вынесет через бобровый лаз, из-под купола хатки, по воде прибрежной, по воде болотной прямо к валуну.
5. Оборотень
В колдовском ручье Гришаня не успел нахлебаться воды. Лишь обомлел и продрог. Решившись открыть глаза, он обнаружил себя возле знакомого валуна. До ближайшей сырости, не считая лужиц с одежды, было несколько шагов.
Уговор дороже денег. Гришаня обошёл валун. Присмотрелся, приладился, как не расшибиться до того, как обернётся в птицу. Замахнулся было ко лбу, но не решился креститься перед кувырком.
- Я в косую кукушку превращусь! Разобьюсь о стволы, - успел он прошептать до того, как обнаружил себя над болотом.
У валуна осталась одежда со спрятанной в рубахе веточкой разрыв-травы. Ни бобровые хатки, ни подпиленные осины с высоты не проглядывались. Та хатка оказалась затвором у клада.
Ветерок, не слышный внизу, гладил Гришане пёрышки. Крылья уверенно находили воздушные струи, по которым его новое тельце неслось будто бы на разогнавшихся с горы салазках.
Взмыв повыше, Гришаня разыскал силуэты купеческого дома и церкви в Никольском. Попримерялся левым глазом, попримерялся правым. Птичье зрение не косило, не сбивало с лёту, не подвело.
- Перекреститься не чем, - думал Гришаня.
Взмыв ещё повыше, он нашёл, как строить курс на Шехонь.
Глади речушек и рек серебрились в лунном свете. Зная, коя из них в кою впадёт, и где расположены пристани, Гришаня реку Шехонь вычислил. Коль скоро только сумел? Ночи-то коротки больно. Княжич будет искать труднее. Издали не разглядишь, многовёрстных изгибов берега, мимо коих не промахнёшься, у города нет.
Пролетая над Великим селом, Гришаня слышал, как во флигеле барской усадьбы пробило час. По тому выходило, что бобровую хатку он покинул около полуночи. Считается ли, что он занырнул на выход, не перекрестившись, если сама хатка была наваждением? Поможет ли избежать беды птичье тело? Мало ли на какой ветер кто-то там чего ночью сделал! Он-то теперь с ветерка на ветерок. Колдуны несчастные, как козявки малюсенькие, далеко у него под крылом.
- Ку! Ку! Ку! - запричитал Гришаня.
Лунный свет для него померк. Над хребтом нависали когти.
- У таких когтей и крылья большие, - сообразил Гришаня.
Вынырнул с ветерка на ветерок. Выхлопывая себя вниз, вверх и вбок, до боли, до жара в грудине, он вывернул из-под когтей к колокольне и, едва не прочертив клювом по стене, устремился в просвет винтовой лестницы. Нашёл уголок затихариться. Сова отстала. Гришаня успел разглядеть, что это была она.
Уговор дороже денег. Прислушиваясь и оглядываясь, он выкарабкался на крышу колокольни, взмыл повыше и взял курс на Шехонь. После пережитого сильно захотелось есть. Приближаться к лесу Гришаня боялся. В огородах ожидал встретить кошек. Только вперёд. Высвистывая из нутра воздух, опуская ноющей грудкой крылья до попутного потока, он обещал себе обязательно подкрепиться, пока будет мастерить ладанку и собирать в неё крупицы земли.
По пути от Великого села до Шехони никто Гришаню не обижал, никто на него не охотился. Значит, решил он, ждёт его Шехонь за ладанкой. Бережёт. Тем сильнее ограждает от бед, чем ближе он к ней подлетает.
На реке оказалось чуть ветрено и тихо. Рыба только порой булькала, запускала по глади круги. Шебуршали в траве полуночные гусеницы и жуки. Их Гришаня жадно склёвывал. Унимал трепет в обессилевшей грудке - самая дальняя часть полёта ждала ещё впереди. Заедал он, не разбирая пород насекомых, пережитый над Великим селом ужас. Потом лишь, окрепнув, выбирал себе склюнуть самых мохнатеньких из гусениц.
Только кузнечиков Гришаня не тронул. Под их стрекот он сплёл клювом ладанку из травинок, соломы и пёрышек и сложил в неё крупицы земли с берега.
Добираться до Княжич-городка напрямик Гришаня не рискнул, побоялся промахнуть аж за Галич. Он решил вылететь, ориентируясь по речным пристаням, на подходящий тракт, а дальше следовать над ним.
Над берёзами порозовело небо в преддверии зари. Сколько там времени уйдёт на розыски в Княжич-городке Базая?
6. Разбойник Базай
Задача о том, как найти в спящем городе ночного татя вышла изо всех самой лёгкой. Ещё на подлёте ко Княжичу Гришаня разглядел на Торговой площади высокий помост. Подлетев ближе, он увидал плаху. Вот почему клад велел ему успеть до рассвета! Поутру головы отрубят. Гришаня решил, что либо отыщет знаменитого разбойника в тюрьме, либо встретит его поблизости. Вроде бы, успевает пока. Заря алела во всю ширь и мощь. А солнышку-то рано вставать. Даже краешком самым казаться. С высоты птичьей.
Пролетая над Торговой площадью, Гришаня приметил двух часовых в синих мундирах. Часовые дремали: один стоя, опираясь на ружьё; другой сидя, под решётчатым оконцем. К оконцу тому Гришаня подлетел ближе и сел на ружьё стоящего часового.
Из темницы пахло прогорклым маслом, прелым сеном, нестиранным бельём, смертным потом, дымком от лучин. Предрассветье не успело согреть стены и цепи. Семерых разбойников и атамана Базая лихорадило в промозглой полутьме не только томлением ухода.
Гришаня перелетел к решётке на выступ и, перехватив ладанку из клювика в лапу, закуковал. Многие лета!
- Во разухарился, ирод пернатый! - оценил гришино пение самый молодой из разбойников - тощенький, безбородый, щербатый, бледный.
- Птицу Божию обижаешь, Колюня? - поднял глаза от кандалов самый седой из узников.
- А чего это она раскуковалась? - огрызнулся молодой, - Ладно бы, солдатикам часовым. А то ещё гусаришке подлому, Михалычу?
- Щедро кукует, - кивнул разбойник-дед.
- Было бы кому, - сплюнул Колюня.
- Солнышку птица поёт.
Гришаня наклонил голову, чтобы рассмотреть того разбойника, что, вступив в беседу, заговорил про солнце, и распознал в нём Базая. Никогда прежде не встречал и не видел, а сразу же узнал. На Базае, раненом в плечо и в ноги, было больше всего оков. Кроме ножных и ручных кандалов, три железных пояса с цепями до крючьев на стенах, ошейник с толстой цепью, две пудовые гири на ногах. Цепи были Базаю коротки, он не мог в них вытянуться, и лежал потому у стены свернувшись, скрючившись. А расправь он плечи, был бы статен. Расчеши русые кудри и бороду - красный молодец.
