========== Эпилог ==========
Бофур просыпается в чужих объятьях. Тяжелое, горячее тело навалилось, прижимаясь, и в шею ударяет чужое дыхание. Бофур лежит, полуприкрыв глаза, каждой клеточкой тела ощущая спящего Двалина. Собственное тело наполнено слабостью и тихо ноет, и внутри него неприятно пусто. Будто что вынули из нутра…
Кожа его помнит жаркие поцелуи-укусы, помнит пальцы — оглаживающие, сжимающие, и Бофура переполняет странное чувство. Будто в самом теле, по тонким венам вместо крови, дрожит и стонет запертая музыка. И с пустотой внутри это рождает мучительное, неприятное ощущение.
И Бофур остро понимает, что это пройдет, стоит только гному рядом с ним проснуться и властно-неумолимо вновь навалиться на Бофура, чтобы взять его, наполнить до конца собой и впиться губами в жадном поцелуе…
И Бофур почти рад, когда Двалин просыпается. Когда его рука зарывается в растрепавшиеся косы, когда губы смяты под чужими устами.
И тело вновь все горит, вздрагивает под стальными ладонями и нутро, до самого конца, принимает гнома в себя. И пустота уходит прочь, даря облегчение. И плавные, но жесткие, обрывающие струны внутри, движения гонят музыку из тела вон, оставляя после лишь жар от чужого естества и почти болезненное удовлетворение.
Двалин жаден, беря его всего, но в то же время дарит чувство безопасности. Будто то, что Бофур принадлежит ему телом, является доказательством этого. Он только его и никто кроме него, не тронет Бофура и не причинит боли. И он бережен к нему.
Бывают дни, когда Двалин удивительно-странно нежен. И он ласкает, берет Бофура осторожно, медленно… а иногда просто смотрит на него обнаженного, лежащего перед ним открыто, горячо, и глаза его горят жарким огнем, рождая в Бофуре острое почти-смущение.
Но бывает и иначе. Бывают ночи страстные и неистовые, после которых все тело поет и ноет от слабости-усталости и кожа горит-помнит почти укусы-поцелуи… и плечи, шея и запястья рук несут на себе темные отметины от губ Двалина. И внутри Бофура после каждой такой ночи почти болезненно расползается пустота… будто чего-то нет внутри.
Бофур сам не знает, как… но быть с Двалином, потребность в нем, завладела его сознанием. Он уничтожал пустоту в нем.
И рождал неудовлетворенность, когда оставлял Бофура одного.
И дни без Двалина, когда тот уходил на службу, были мучительны. Все, что оставалось Бофуру, это нож и кусочки дерева, из которых он вырезал незамысловатые игрушки. Но заниматься этим все время было невозможно, а выйти из комнат одному, чтобы оказаться под чужими взглядами было немыслимо. И большую часть дня Бофур, не выдерживая одиночества, проводил на их ложе обнаженным, завернувшись в одеяло Двалина и полуспал-полудремал. А бывало, что и проваливался в тягостный сон, в которых Двалин вдруг оказывался рядом и дарил свои прикосновения-ласки, и ладони его обжигали кожу, и Бофур стонал во сне, и тело наполнялось удовольствием… которое Бофур научился-свыкся получать и наяву от Двалина.
— Не хочу уходить, — рокочет голос Двалина над ним. — Хочу быть с тобой… в тебе… всегда…
Бофур лежит рядом с ним, в его объятьях и тяжело, устало дышит. Он кажется таким… тонким, сухим… словно ветвь дерева со своей смуглой кожей… и Двалин рядом с ним подобен мощному валуну с гор.
Бофур чувствует взор Двалина, с сожалением скользящий по его обнаженному телу. Чувствует его ладонь, что скользит по плоскому животу, его пальцы, дразняще-нежно оглаживающие ямку пупка и опускающиеся ниже и ниже, ныряя в конце меж разведенных ног в щелочку меж половинок. Пальцы Двалина надавливают и легко проникают во влажную, растянутую дырочку, и Бофур судорожно вздыхает и пытается открыться под их напором еще сильнее. И губы Двалина словно в награду коротко касаются губ
— Хочу быть в тебе всегда! — выдыхает гном.
Двалин расстегивает на предплечье браслет из прямоугольных, округлых пластин, складывает его пополам и прикладывает к раскрытой дырочке меж нежных половинок. Бофур распахивает темные, влажные глаза от неожиданности, но не пытается зажаться или отодвинуться. И Двалин осторожно вводит внутрь его тела сложенные вдвое пластинки браслета внутрь него. Бофур охает и… в его глазах растерянность, а после он еще сильнее разводит ноги.
И в горле Двалина пересыхает, и он, закусив губу, мерцая взором, вводит внутрь морийца еще одну пару пластин… и все пластины, одна за другой, входят внутрь, приятной тяжестью, чуть прохладной, заполняют нутро Бофура.
И впервые после близости, внутри Бофура нет томящей пустоты. и это так странно-остро, чувствовать в себе вещь Двалина, что Бофур неверяще вслушивается в себя, каждой клеточкой наслаждаясь тем, как скользят внутрь одна пара пластин за другой.
— Я хочу, чтобы он был в тебе, — хрипло говорит Двалин. — Весь день, до самой ночи. Чтобы я был внутри тебя.
Последнюю пару Двалин не вводит в него, и Бофур чувствует прохладные пластинки меж своих половинок и хочется до них дотронуться. И телу так сладко…
— Мне пора уходить, — с сожалением говорит Двалин, даря последний поцелуй.
Он встает и одевается, а Бофур лежит и смотрит на него, тоже сожалея… но его отвлекает браслет внутри своего тела. Даже пошевелится с ним странно и удивительно… будто частица Двалина осталась с ним. Внутри него. И живот сладко скручивает от томления…
И половина дня проходит мимо него, охваченного новыми ощущениями. Пустоты внутри нет… и Бофур изредка, подчиняясь желанию, скользит рукой в штаны и касается меж половинок каменных, легких пластинок… и ловит себя на том, что ему нравится это…
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***
Балина тревожит Бофур. Тревожит то, что даже спустя месяцы он не подымает на других глаз, что молчит и лишь отвечает на вопросы негромко и коротко. Тревожат темные следы от губ брата на его шее, то, с какой готовностью и покорностью тот принимает поцелуи и объятия Двалина. И если для брата это нечто большее, чем потребность в чужом теле и в плотском утешении, то для Бофура это именно оно.
Двалин любил морийца, хотя навряд ли скажет то вслух, но Бофур…
Нет, любви как таковой Балин не заметил. Это и было тревожно. Чем могут кончиться такие отношения?
Балин желал счастья Двалину, даже если его счастье заключалось в том, чтобы быть с другим мужчиной.
Да и Бофуру он не желал зла. Ему хотелось помочь, чтобы он перестал прятать глаза и боятся с кем-то общаться.
Балин думал долго. Нельзя было позволять Бофуру и дальше прятаться за спиной Двалина и в его комнатах. Он должен был поверить в себя, поверить в то, что в Эред Луине он в безопасности. И он должен был начать общаться с другими. Но Двалин должен был остаться для него единственным в определенном плане… в нем нет любви к Двалину, но в нем чувствуется некая благодарность и зависимость от него. И это чувство стоило того, чтобы его подогревать и взращивать, дабы однажды оно сравнялось по силе с любовью Двалина.
Балин хотел добра им обоим. И у него был план.
Он попросил разрешения у Двалина, дарить Бофуру “подарки” от его имени. Подарки “Двалина” должны были породить в Бофуре увереность, что он нравится брату не только телом, что ему важно, что он чувствует. И Балин про себя радовался, когда замечал, что расчет оправдывается. Взгляды Бофура изподтишка на младшего брата, были все больше полны благодарности.
И радуясь этому, Балин приступил ко второй части своего плана. Это было труднее и легче одновременно, найти способ заставить Бофура общаться с другими, сохраняя привязанность и зависимость к Двалину. Помог случай.
Бофур, как и большинство простых гномов из низов, не умел читать и испытывал некое благоговение перед рунами кхуздула. И те, кто умел писать, в глазах простых гномов был посвящен в некое таинство и даже колдовство, ибо могли прочесть тайны, запечатанные на пергаменте книг. И заметив однажды, с каким благоговением Бофур, замерев, следит за пишущим под диктовку Балина Ори, старый гном нашел решение задачи…
