— В кавалерии похожие порядки, — объяснил я. — Один раз мы даже пушку трофейную увезли и артиллерии продали. Кавалерийские правила твердые: если взял в бою — твое, но делись чем можешь с командой; если стоишь в постое — не грабишь, никого не обижаешь, но оставляешь вдвое больше детей, чем было. Если не спишь с хозяйкой безмужней — ты дурак, если невовремя хватаешь добычу в бою — получишь по морде от командира и тоже дурак, но, если не взял добычу после боя — ты не кавалерист, а растяпа и дважды дурак. В общем, как и у нас на флоте, главное — не зевать. Один раз канониры за нами увязались трофеи собирать, так мои обормоты у них ящики с порохом с батареи сперли и обратно на собранное хотели выменять. Я им пригрозил перевести в пехоту за обман боевых товарищей — моментально отдали порох. А офицер канониров нам бадью гномьего самогона за это поставил из личного запаса. У них на зарядных повозках много что хранилось. Хорошо упились тогда мои обалдуи.
— В общем, как и везде, — кивнул Март. — Вот, только у вас, Альбер, особенно хорошие трофеи всегда попадаются, как я слышал.
— Места знаю, господин капитан-лейтенант, — отшутился я. — Вы же слышали, нюх у меня на них. Прошу прощения, господин капитан, скоро пойдем, а я должен что-то зачитать своим молодцам.
Тот факт, что половина бойцов моей команды еще считалась под судом за тяжелые преступления в мирное время, мы не афишировали. Под праздник адмирал Масена выбил из Главной Прокуратуры Флота условное помилование им всем. Учитывая, что они перед войной еле отвертелись от веревки, я считал решение большим успехом. Командир бригады посоветовал мне объявить о решении перед парадом — для поднятия духа.
Я достал из кармана драгоценную бумагу с печатями и скомандовал:
— Мои бойцы — два шага вперед. Потише, не в бою. Это для вас, а не для посторонних.
Я и не заметил, что сзади нас постепенно собралась толпа штатских обывателей. Они внимательно разглядывали нас, победителей в войне, лучших из лучших, и, к сожалению, ловили каждое наше слово. Я же, не видя их, слов не выбирал, а говорил, как на корабле.
— … затем письмо пошло в канцелярию Флота, — распинался я, — а оттуда в Королевскую Канцелярию. Его Величество, в своей милости, согласился с предложением командиров эскадры…
— А точнее, с вашим предложением, граф, — внезапно сказал справедливый капитан-лейтенант Март так громко, что слышали все мои бойцы.
— Ну… и с моим тоже, господин капитан, — на мгновение замявшись, продолжил я. — Короче, орлы: вот этот приказ. Зачитаем официально мы его в казармах, а вот содержание я вам сообщу, чтобы поднять, мерзавцы, настроение перед парадом. Слушайте внимательно: вы прощены и избавляетесь от веревки.
Ряды моих бойцов резко дернулись и снова замерли. Все смотрели на меня, набычившись. Они еще не поняли.
— Для этого вы зачисляетесь на десять обязательных лет в морскую пехоту, где вы есть сейчас, — продолжал я. — Все получаете медали 'За храбрую войну на море' третьей степени. Я всех вас, козлов, лично беру на поруки. Для этого я ввожу круговую поруку. Вас тридцать рыл — сделаем три десятка. Если из десятка кто напроказит — убьет там кого или ограбит — его на каторгу по закону, а остальных из его десятка плетьми обработают. Так что будете держать друг друга за яйца.
Сзади захихикали, но я, к сожалению, не обратил на это внимания.
— Кто сбежит, — сурово продолжал я, — найдем и голову отрубим, и повесим напротив Главного Морского Штаба. А жить будете как имеющие условный срок. Да, кстати: Морской Прокурор требует, чтобы в первый год все женились и детей завели. Чтобы не было разврата. Он очень по этому поводу беспокоится.
Сзади опять захихикали.
— Жить будете при казарме — для гарантии хорошего поведения. Кто себе жены за год не найдет — сами ему найдем, в гавани шлюх хватает, — продолжал я. — Через десять лет — получите королевскую пенсию и катитесь на волю, кто хочет. Кто недоволен — милости просим на каторгу на двадцать лет, туда ворота всегда открыты.
Тут меня, как всегда, понесло. Вероятно, повлияло недоверчивое выражение лиц помилованных.
— Кстати, мои бандиты, — дружески обратился я к абордажникам, — кому море надоест, помните: я — граф Альбер. И у моего отца есть графство Альбер у Драконьих Гор. Там у нас сто шестьдесят тысяч человек живет, но это нам мало. Нам всегда нужны надежные, работящие люди. А ветераны войны, опытные солдаты — тем более. А кто воевал со мной — те особо нужны. В вас я уверен. В ком не был уверен — те в море с акулами купаются, и вы сами их туда отправили…
Тут за моей спиной кто-то тихо охнул. Я продолжал:
— … и правильно сделали. Предатели и трусы нам во флоте не нужны. Так вот, вас я теперь, после войны, считаю за своих людей. Потому в графстве мой бывший солдат найдет приют, работу, хороший заработок. Чем больше семьи привезете с собой — тем лучше. Не нашли работы — ко мне. Есть враги — ко мне, вас там легко не достанут. Скажем, неудачный поединок — ко мне, укроем, если не от закона. Стал инвалидом — ко мне. Графство своих обеспечит.
Мои моряки смотрели на меня с какими-то неживыми лицами. Они уже начали понимать. Я перевел дух и спросил:
— Все ясно, негодяи, а теперь герои? Вопросы есть?
— Разрешите спросить, господин первый лейтенант, — строго по уставу обратился Марен, один из самых тихих по поведению уголовников, попавший под суд за убийство соперника в любви, и еще трех мужиков, сопернику помогавших. Он пришел в себя раньше всех. — Так значит, нас не будут казнить?
Я хотел сказать еще что-нибудь бравурное, но вдруг выпустил воздух из груди и нормальным голосом ответил:
— Нет, не будут. Вы будете жить. Король считает, что вы в бою заслужили жизнь и медали, а вместо тюрьмы — строгую морскую службу. И я тоже так считаю.
И, снимая свою парадную морскую шляпу с жесткими полями и вытирая взмокший от речи лоб, добавил:
— Я рад, что воевал с вами, ребята.
Ребята — убийцы, грабители, бандиты — молчали, открыв рты. Они, очевидно, долго пытались забыть о заслуженной веревке, ждавшей их в конце отсрочки. Отсрочка называлась войной.
Моряки, стоявшие в рядах позади моих уголовников, начали улыбаться во все лицо, поняв, что происходит. Сзади одобрительно зашумели. Я обернулся и обомлел. Человек пятьсот штатских, в том числе женщин и детей, стояли сзади и внимали каждому моему грубому слову. Надо было выходить из положения. Я повернулся к толпе штатских и, поклонившись, вежливо сказал тоном воспитанного дворянина:
— Прошу прощения, господа, за мой несдержанный язык. Война, знаете ли… и флотские традиции.
В толпе понятливо закивали, зашумели и замахали руками. Но мои моряки так обалдели от неожиданно подаренной жизни, что даже не засмеялись, как обычно делали в ответ на мои шуточки. Я повернулся к ним, и — счастливая мысль — вытянув вперед руку со шляпой, громко провозгласил:
— Да здравствует его величество король!
И они рявкнули, подчиняясь приказу и мигом придя в себя:
— Слава королю! Слава королю! Слава королю!
Слава богам — парад начинался. 'Что стоите, обезьяны? Стройсь!' — привычно рявкнули мичманы, зажимая собой строй с обеих сторон. 'Становись!' — гаркнули офицеры, и я среди них. Мы выровнялись. Запела труба — и пехота впереди нас пошла маршем: сначала мечники, потом пикинеры, за ними тяжелая пехота — гренадеры.
Выглянуло из-за облака солнце, и парадные мундиры засияли шитьем. Ритмично загрохотали барабаны. Это был парад по случаю победы в тяжелой трехлетней войне, так что войск было собрано много. Грянули оркестры, сегодня, в виде исключения, игравшие очень слаженно. Значит, первые ряды уже проходили мимо королевской семьи, принцев крови, герцогов, графов и баронов.
Мы вышли на марш. Я шагал на левом фланге моего сводного взвода сразу за отрядом матросов с лучших крейсеров. Я чувствовал себя победителем, спасителем страны от имперцев. Мои солдаты шли со слезами на глазах, подозреваю, не от парада, а от новостей, но держали они строй и шаг очень хорошо. Не хватало после стольких боев опозориться на парадной площади столицы — подумал я, и сразу с волнением начал уверять себя — не опозоримся, пройдем молодцами. И впрямь, когда первый ряд под музыку флотского марша начал проходить мимо короля, мы шагали ровными рядами, точно в ногу, по-флотски вразвалочку. Под ноги нам бросали цветы. При виде трибун я стал вдруг совершенно спокоен. Я снял правой рукой, как полагалось, форменную шляпу и приложил ее к груди, положив левую руку на парадный палаш. Маршируя, я подчеркнуто твердо, как полагалось офицеру флота, глядел на его величество. Он приветствовал нас рукой, увидев штандарт Черного Флота, наилучшего из флотов, как мы говорили друг другу. 'Слава королю!' — по взмаху моей руки зарычали мои моряки. Лица их стали восторженными — действовал душевный подъем парада.
