– Вот, – говорит конунг греков, – что у меня припасено для тебя.

Он протягивает руку, и евнух подает ему золотой венок. И василевс надевает венок на голову Харальда. И весь Гипподром славит Харальда неистовым хлопаньем в ладони.

Конунг говорит:

– Хоть ты и перебил весь мой зверинец, но теперь истинно вижу, что пошлю льва против вепря…

(Здесь в старинной рукописи пробел: несколько страниц отсутствуют.

Исходя из исторической хронологии, а также сочинений уже упомянутого Михаила Пселла, можно предположить, что эти страницы повествуют об участии Харальда и его дружины в возврате под византийскую корону нескольких городов африканского побережья, временно захваченных арабским эмиром Абдалахом, прозванным «вепрем Африки». Другие источники свидетельствуют о том, что Харальд прославился в этих операциях победами «не числом, а умением», нередко применяя изощренные боевые хитрости. Так, исландские саги упоминают о городе, взятом Харальдом с помощью подожженных птиц. Сомнительнее сведения тех же источников о применении Харальдом дрессированных крокодилов и даже специально обученных боевых ос. Сомнительно также, что за время войн Харальд и его люди столь хорошо овладели греческим и арабским языками.

Но несомненно, что благодаря ратным успехам Харальда имя Елизаветы – Эллисив, изображенной на его парусе, стало известным в Средиземноморье не менее, чем имя его самого. – В.В.)

Жил человек по имени Георгий Маниак. Он был греческий стратиг, что значит полководец. Рост его был сажень, и окружающие смотрели на него как на гору; голосом он обладал громовым и в остальном был такой же. Этот Маниак отвоевывал для конунга греков Сицилию, которую занял эмир Абдулла ибн Моэз.

Он осадил город Сиракузы, но долго не мог его взять, потому что город был защищен крепко. Вот как-то раз в стан Маниака приплывает из Миклагарда один знатный грек по имени Андроник. Его ведут к шатру Маниака, и он находит, что полководец крепко спит после обеда.

Андроник говорит:

– Не удивительно мне, что Сиракузы еще в руках сарацинов, если сам стратиг предпочитает сон сражению.

Маниак проснулся и говорит:

– Опять ты, Андроник? Не надоело василевсу присылать ко мне советчиков и соглядатаев?

– Твои слова оскорбляют не столько меня, сколько самодержца, – говорит Андроник. – Но еще более недоволен он тем, что Сиракузы до сих пор не взяты.

– Пусть придет и возьмет, – отвечает Маниак.

– Венценосному есть чем себя занять, – говорит Андроник. – Но будь уверен, кто-то придет и возьмет.

Маниак рассмеялся и спрашивает:

– Уж не ты ли, патрикий?

Андроник говорит:

– Император повелел взять Сиракузы более достойному, чем я, грешный.

– Кто же это? – спрашивает Маниак, и брови его сошлись как две тучи в ясном небе.

– Слава его, конечно, не так велика, как твоя, – говорит Андроник. – Но все же он положил к ступеням трона восемьдесят городов в Африке и неприступный порт Пирей…

– Хватит! – Маниак вскакивает и в бешенстве кружит по шатру. – О времена, о нравы! – кричит он. – О империя, куда ты идешь? Варвары стали более всех угодными двору!

– Да, трудные времена, – говорит Андроник. – Ибо на кого стало надеяться, как не на варваров?

Тут Маниак хватает меч и замахивается на дерзкого, но Андроник был ловок и выскользнул из шатра; меч же, как сквозь бестелесный луч, прошел сквозь столб опоры, и шатер рухнул. И все, кто были снаружи, увидели, как, разрубив ткань, Маниак предстал перед ними, страшный в гневе.

Тут он велит подвести коня, и это исполняют. И он, как был, без доспехов, прыгает в седло и один скачет туда, где стоят осадившие город войска.

Там у городской стены устроен большой намет из воловьих шкур, и под ними ведут подкоп, охраняясь наметом от кипящей смолы, которую сарацины льют со стены. И Маниак зовет старшего над землекопами и грозно призывает к ответу. Тот же ничего не может сказать, кроме того, что подкоп не готов. Тогда Маниак бьет его по лицу хлыстом и скачет дальше.

Он подъезжает к другим, кто строит из бревен боевые башни и стенобитные орудия, и тоже призывает старшего над ними, и старший опять ничего не может ответить, кроме того, что работа не кончена. И велит Маниак его схватить и ослепить, к чему немедля приступают.

Но увидел Маниак, что его войско не готово к взятию Сиракуз, и, впав в большую печаль, поскакал обратно, и пока не будет о нем речи.

Рано утром на другой день Андроник, патрикий, вышел из своего шатра, раскинутого у берега моря, и увидел вдали другой корабль, стоящий неподвижно на воде.

Он спрашивает начальника своего отряда, именуемого гемилохитом:

– Давно пришел корабль?

– С рассветом, – отвечает гемилохит. – Но как пришли, так убрали весла и встали и стоят.

Тогда Андроник посмотрел на небо и говорит:

– И будут стоять до первого ветра, ибо всем известно, что этот корабль входит в гавань только под парусом.

Тем временем Маниак, стратиг, посадив перед собою писца, сердито говорил так и велел записывать за собою слово в слово:

– «…Но вместо твоей монаршей благодарности за Миры Ликейские я, украшенный венком, попадал в оковы; возвращаясь с победою из Эдессы, угождал в тюрьму; теперь же тебе угодно предпочесть мне разбойника-варвара, и посему, почтенный василевс, терпение мое…»

Но тут внезапный ветер дунул с моря и смел пергамент с колен писца. И Маниак, подняв глаза, увидел, что к берегу быстро приближается ладья под наполненным парусом.

И многие, кто был на берегу, дивились тому парусу из драгоценной ткани, на котором была изображена дева на белом коне, а также богатому виду корабля, украшенного резными идолами и золочеными щитами. На носу же стоял трубач в серебряном шлеме и трубил в рог.

Вот корабль причаливает, и воины быстро спрыгивают в воду и наводят сходни. И по сходням спускается на берег Харальд, загорелый и обветренный, в богатых доспехах и красном плаще.

Андроник, патрикий, выступает ему навстречу и, приветствуя поклоном, говорит:

– Рад видеть, Харальд, твой славный парус.

Харальд едва на него взглянул, потом кивнул в сторону Сиракуз и спрашивает:

– Этот город брать?

– Он ждет тебя, – отвечает Андроник.

Тогда Харальд кивает Ульву, и тот кричит:

– Выгружаемся!

И по его приказу стали сходить на берег варяги, неся оружие, меха и постели, бочки с вином и прочее, что было на корабле. Андроник же, глядя на воинов, которых было не более сотни, спрашивает Харальда:

– И это все твои люди?

Харальд говорит:

– Тебе мало?

– Но город сильно укреплен, – говорит Андроник. – Сам Маниак три месяца не мог взять его.

Харальд говорит:

– Разве не поэтому позвали меня?

И он, не обращая больше внимания на грека, идет вдоль берега осматривать местность, где им надлежит расположиться. А Андроник идет за ним и говорит:

– Я доверяю твоей смелости, Харальд, но хотел бы кое-что обсудить.

Тут на грека натыкается Ульв одноглазый, который нес на плече котел, роняет с грохотом котел на землю и говорит:

– Слушай, ты, тебе сколько лет?

Андроник от растерянности отвечает:

– Тридцать, а что?

Ульв говорит:

– Если хочешь прожить еще столько, не путайся под ногами.

Харальд оглядел местность и обратился к Феодору.

– Скажи, – велит он Феодору, – чтобы мой шатер поставили на холме, где торчит какой-то шалаш.

– Но это мой шатер! – говорит Андроник.

Харальд не отвечает, а Феодор говорит Андронику:

– Придется перебраться, патрикий. А то от греков разит чесноком, а Харальд этого не любит.

Тут варяги Харальда берутся за шатер Андроника, а воины Андроника, видя это, хватаются за мечи, но Андроник говорит:

– Хорошо, пусть будет по-твоему, Харальд.