- Тогда ждем вас к обеду. Мы с Алешенькой будем очень рады, Николай Васильевич.
Николай все продолжает улыбаться, пока статный конь неторопливо разворачивается, и пока Лизанька едет по дороге, красивая, словно небожительница. Бывают разве такие прелестные создания на земле?
… именно, что не бывает, Коля, - скептично, голосом то ли Оксаны, то ли матери и интонациями, однозначно узнаваемыми, Якова Гуро, нашептывает внутренний голос. - …ты ж приглядись, не бывает таких. Учили же тебя.
Чему во сне учили, то не считается, - хотел бы Николай ответить самому себе, но это как-то странно. Да и не до того, потому что всего на мгновение картинка перед его взором меняется, словно страницу книги перелистнули туда-обратно.
И там, на следующей, нижней странице, пейзаж все тот же, только солнце не горит, а вместо него, на другой стороне неба ровно, тускло, демонстрируя темные пятна светит огромная полная луна.
И домов да прочих построек не видать, какое-то зыбкое марево вместо них, Николаю уже знакомое, ходил с Гуро сквозь такие.
Дорога только совсем безобразная, словно только что дождем политая, конь идет по ней медленно, еле вынимая копыта из вязкой, с багровым оттенком, грязи.
А конь тощий, как со скотобойни - резкие, угловатые рельефы костей обтянуты блестящей белой шкурой, придающей ему сходство с искусно вырезанной из кости статуэткой, с поправкой на то, что автор не собирался преподнести миру нечто красивое, напротив. Он очень успешно сотворил нечто, вызывающее смутное отвращение с одного только взгляда.
Только Лиза ничуть не изменилась, Николай видит её так отчетливо, словно она и не уезжала никуда или словно у него имелась складная подзорная труба. Такая же нежная розовая кожа, лучистые серые глаза, мягкие золотистые волосы, распущенные по плечам шелковистыми волнами.
Она смотрится нелепо и гротескно в этом серебристо-черном мире, наполненном всеми полутонами темноты. Только её наряд - роскошное жемчужно-серое платье гармонирует с остальным миром, до оторопи ужасая Николая видом сочащейся сквозь дорогую ткань крови.
Буро-черные потеки расползаются неровными пятнами по подолу, образуя узор, который Гоголь поначалу принял за затейливый рисунок.
- Вот с этим я вам, Николай Василич, и говорил повременить, - Николай резко хватает губами воздух, чувствуя, как Вакула сильной рукой встряхивает его за плечо, едва не вывихнув. Но боль идет на пользу, отрезвляет. Николай бросает еще один взгляд на дорогу, но на ней уже никого нет.
- Я ж говорю - не специально, - Гоголь благодарно улыбается, потерянно глядя в строгое, но по хорошему обеспокоенное лицо кузнеца.
- Видели что-то? - уточняет Вакула, невесть откуда достав кружку с ледяной водой, отрезвившей Николая похлеще оплеухи.
- Да так, дурость какую-то, - уклончиво отвечает тот, снова глянув в сторону дороги.
Как пить дать дурость. Хоть книги начинай писать про это всё - хуже уже не будет.
- Поедете? К Данишевским-то? - гудит Вакула задумчиво и неодобрительно.
Николая словно вспыхнувшим порохом обжигает изнутри - воспоминаниями о Якове (“Яша, Яшенька, пожалуйста…”), о науке его, как на мир смотреть с другой стороны, о Всаднике, который чудом не настиг Николая взглядом, и снова о теплоте и страсти чужих сильных рук - так вдруг захотелось снова их почувствовать, что хоть волком вой.
- Поеду, Вакула. Не из забавы, по делу… - Николай оборачивается в сторону особняка, рассматривает с мгновение блестящие золотом на солнце стекла и предупреждает:
- Если до темноты не вернусь… Вакул, если до темноты не вернусь, уговори Александра Христофоровича за мной пойти. Не до сумрака, а до темноты. Уговори. Коли неправ окажусь, пускай хоть отсылают меня в Петербург к докторам.
- А коли прав, то хоть сбережетесь, - кузнец медленно кивает, снова глянув на дорогу и, заметив вопросительный взгляд Николая, поясняет:
- Неспокойно на душе за вас. Нехорошо. Знал бы чем еще помочь, Николай Василич, так я б со всей душой к вам.
- Вот этим помоги, - с нажимом повторяет Николай. - Пускай хоть с собаками ищут, если сразу навстречу не выйду. Не знаю я, чего ждать.
И правда не знает. То ли простого светского обеда с прекрасной девушкой и её очаровательным мужем, оказавшимся еще и интересным собеседником. То ли… Что Николай на дороге видел, он определить не может. Не знает. Но чувствует отчетливо - дурно это.
И даже от мыслей таких должно быть стыдно приличному человеку, но свой запас стыда на сегодня Николай исчерпал, разглядывая отметины чужих пальцев и губ на своем теле.
Переодеваясь, он пуще прежнего следит, чтобы ни одного темного следа из-под одежды не выглядывало - жутко представить, что будет, если кто-нибудь увидит, у Николая есть все шансы сгореть со стыда.
========== Часть 9 ==========
Разговор за обедом клеится легко, течет неспешной рекой под улыбки Лизы и ставшие даже привычными полуусмешки Алексея, с возрастающим интересом расспрашивающего Гоголя о жизни в столице. Заметно, что вернуться к светской жизни он отнюдь не спешит, но послушать любит, говорит - мало новостей в этой глубинке. Особенно хороших, чтобы не про трупы или чертовщину какую.
Дом Данишевских, красивый, просторный, светлый, Николаю очень нравится. Здесь чувствуется спокойствие, какая-то отгороженность от всего остального мира - недружелюбного и полного опасных теней, при солнечном свете прячущихся под камнями.
- Вина выпейте, Николай, вы же не на службе в кои-то веки, - улыбается Алексей, кивнув на нетронутый бокал Гоголя. Николай и про еду-то почти забыл за беседой, а о бокале рубинового вина и вовсе ни разу не вспомнил. - Лизаньке оно очень нравится, - добавляет Данишевский, с улыбкой глянув на супругу. - Специально заказываю в эту глушь для неё.
Лиза в ответ улыбается, подтверждая слова мужа кивком, но в глазах её светло серых на миг будто бы мелькает какое-то беспокойство. Может и показалось.
Да точно показалось, - решает Николай, пригубив терпкого, словно на травах настоянного вина. Лиза мягко улыбается то ему, то Алексею, и разговор плавно течет дальше, поселяя в душе спокойствие и умиротворение, которых Николаю так не хватало в последние недели.
За разговором и время течет незаметно, в гостиной становится чуть темнее, когда небо заволакивает облаками и опускаются еще светлые, прозрачные сумерки.
- Пора мне, - неуверенно улыбается Николай, глядя на Лизу и невольно сравнивая её глаза с небом перед дождем, таким, какое оно сейчас - безбрежно-серое, но еще светлое. - Обещал Александру Христофоровичу бумаги вечером отдать… по делу.
Врет Николай совсем неуверенно, то ли от того, что врать-то не хочется, то ли от сладкой, чуть дурманной тяжести в голове, словно вино было в разы крепче, чем на вкус, ведь выпил-то Николай едва ли полный бокал.
- Успеете, Николай Васильевич, - беспечно отмахивается хозяин дома. - Побудьте еще немного, а то потом ведь снова вас неделями не заманишь.
- Что вы такое говорите, честное слово… - почему-то становится стыдно, что и правда так долго не заходил, хотя говорили ему - “в любое время”, да и вообще, что сомневался, надумал себе каких-то потусторонних глупостей. - Я к вам всегда с удовольствием.
- Вот и отлично, - удовлетворенно хлопнув в ладоши, Алексей поднимается из-за стола, пояснив:
- Мне срочно нужно дописать пару писем, я отлучусь совсем ненадолго. А Лизанька, душа моя, хотела вам библиотеку нашу показать. Вам, как человеку искусства интересно должно быть.
Николай соглашается, что ему интересно, чуть зарумянившись и от вина, и от того, что его, хоть и не совсем заслуженно, назвали “человеком искусства”.
Мысли в голове по-прежнему зыбкие, нечеткие, словно запотевшее стекло. Николай даже не помнит, как они с Лизанькой под руку дошли до библиотеки, масштаб и убранство которой впечатляли в равной степени.
- Мы с Алешенькой очень любим читать, - поясняет Лиза, проводя Николая по просторной круглой зале, между стеллажами из неожиданно темного дерева. Вообще, здесь много темных красок и оттенков, вместе создающий совершенно иной уют, не похожий на спокойствие уже виденных Николаем комнат. - Чем тут еще заняться, особенно долгими зимними вечерами?
