- Ограбление это, - выносит вердикт следователь, закончив бубнить.
А вслед за этими словами писарь молодой грохается в обморок прямо на холодный пол, судорожно вцепившись в перо, скребущее по бумаге.
Яков бы в другой раз и внимания не обратил, не обернулся бы даже - Светлые пускай с дурной душой возятся, в чувство приводят или что у них там принято - но что-то тянет, щекочет дерзкой лаской между витых рогов - обернись-обернись-обернись - да и самому немного интересно, как писарь без Хранителя-то справляется?
Хорошо справляется. Так хорошо, что Яков чуть на пол не садится от неожиданности - прямо на пышную голубую юбку покойницы.
В припадке писаря, конечно, колотит знатно, зрелище на любителя, но стоит глубже глянуть, туда, где обычно заплутавшую сбившуюся с привычного пути душу полдюжины золотоглазых возвращают на путь верный, и ясно становится - помощь здесь если кому и нужна, так уж точно не писарю. Тело, может и корчится в судорогах, но так это с непривычки, от неумения - кто бы его молодого такого, да пугливого научил? А в глазах темнота до боли, до сладостной дрожи знакомая разливается, в венах вскипает тьма - манящая своей глубиной и силой. Гуро аж зубами щелкает, не сдержавшись, но тихонько, незаметно. Сколько веков по свету мотался, а такого Видящего - Темного, сильного, да еще и настолько юного не встречал.
Вот это определенно удача сегодня улыбнулась Якову.
Пером на бумаге мальчонка со смешной фамилией вышкреб всего три дурацких слова - следователь, торопящийся домой к жене и сытному ужину тихонько ругается сквозь зубы, сердито поглядывая на писаря, а Яков думает - не столько над делом, которое и так уже почти яснее ясного, сколько над дальнейшими перспективами в лице испуганно таращащегося в свой письменный набор - как его бишь? - Николая. Неумелый совсем, браться учить - долгая дорога, а вот так без дела бросать и вовсе нехорошо. Учениками Яков никогда не обзаводился, но на то и время проходит, чтобы новое приносить, может пора?
Следовательского таланта в Николае, конечно, ни на грош, но пером по бумаге исправно водит, даже когда в судорогах колотится, и то успевает что-то дельное, полезное записать. Бери да читай.
Ай, была ни была - такая удача в руки свалилась, надо брать.
Ну а кучер, барыню свою придушивший, сознался в содеянном быстро и с таким воем, что уши закладывает - Яков сцен таких насмотрелся до тошноты, потому задерживаться больше в опустевшем холодном доме не стал. Глянул еще раз на Гоголя, головой задумчиво качнул, заметив в его глазах хмурый интерес, непонятный, наверное, самому писарю, и отправился к себе в Канцелярию, на Фонтанку. Как чуял, что там уже новое дело ждет в виде трех исписанных с обеих сторон листков в казенной папке - негусто, но интересно.
Якову как раз по специальности - загадочные убийства, Черный всадник, прочие мистические выдумки, которые могут оказаться чистейшей правдой, и в этом случае будет очень кстати оказаться рядом и пообломать кому-то распоясавшемуся рога.
А если дело и правда потустороннее, то и на новую свою добычу в деле посмотреть можно будет. Утрешнее выступление, конечно, можно назвать эффектным, но хотелось бы иметь побольше фактов на руках.
Полтавская, значит, губерния. Яков оборачивается, глянуть на висящую за спиной карту Империи, прикидывает расстояние и чуть морщится, представляя долгую дорогу в казеной карете. Как же жаль, что в техническом прогрессе Яков ни бельмеса не смыслил, иначе все силы бы бросил на то, чтобы человечество уже избавилось от этих отвратительных повозок и вздорных лошадей. Впрочем, мечтать о несбыточном - глупая трата времени, а времени у Гуро обычно меньше, чем работы. Приходится выкладываться по полной.
Только глубоким вечером находится время на то, чтобы за бокалом красного крепкого портвейна подумать о своей сегодняшней находке. Потянуться разумом осторожно, глянуть, например, в недалекое его прошлое - хоть поверхностно, хоть слегка.
День у писаря прошел в смертной скуке деловой рутины, с которой тот справлялся не сказать, что хорошо. В обмороки больше не валился, в разговоры не встревал, думал о чем-то своем, Якову сейчас недоступном. Вечером стало интереснее - это какой же безголовый ребенок сначала сочиняет книжки, потом издает их за свои деньги, а потом таскается по всему городу, выкупая тираж?..
Яков качает головой и неодобрительно цокает, глянув на вскинувшееся в камине пламя, пожирающее сухую бумагу, испещренную чужими мыслями - выстраданными наверняка, болезненными. У Николая, кажется, все так - от сердца, опасливо бьющегося словно через раз.
А сейчас спит, мертвецки пьяный, дурные сны видит - Яков не лезет глубоко, чтобы не беспокоить своим присутствием, в чужом сне трудно уследить за своим обличьем - но и по верхам заметно, что сон темный, пугающий… и ведущий замысловатыми дорожками и пустынными перекрестками как раз-таки в Диканьку, куда Якову завтра предстоит отправиться.
Ну и Николаю Васильевичу тоже, что сну-то вещему зря пропадать?
Гуро щурится довольно, словно кот, налакавшийся сливок, выпутываясь из зыбкого сознания подопечного, и, плеснув в бокал еще вина, идет в библиотеку. О том, что рукописи, конечно же, не горят, один умный человек еще нескоро поведает миру, но это никак не мешает Якову отыскать на полках заинтересовавшую его книжку.
- “Произведение молодого автора, нуждающегося в деньгах”, ну надо же, - бормочет Яков строки из предисловия, неторопливо вчитываясь в стихотворные картины. - Голубчик мой, за такое денег не платят, уж поверьте моему опыту. Но не всё еще потеряно, не всё. Опыт, как известно, сын ошибок трудных… - Яков отрывается от чтения, задумывается на секунду и укоризненно качает головой. - Нет, об этом ваш кумир, Николай Васильевич, только через пару лет напишет. Подождем.
***
Ворчливый, но добродушный Яким Якову с первого взгляда понравился. Хорошие люди, они ж даже бесу приятны, вопреки всеобщим заблуждениям. Было бы желание всю жизнь среди подлецов и сволочей проводить, Гуро внизу бы остался, в Аду. А вот такие люди - простые, правильные, хорошие, это ж сплошное удовольствие. Если уж грешат - так напропалую, во все тяжкие, да не за глупость какую-нибудь вроде пригоршни золотых. И Видящего такому доверить можно - присмотрит, они ж, пока неопытные - хуже детей малых, особенно в бытовых да жизненных вопросах.
Не то чтобы Яков много их молодых и неопытных видел - люди таких умельцев не любили, травили по всякому, особенно если Видящий с Темным миром связан, а не с Верхним, Светлым. Но знал наверняка - пригляд за Гоголем нужен. И очень удачно, что кому приглядеть уже было.
- Спит барин, - басит Яким, внимательно оглядывая Гуро из-под густых бровей. Яков ждет, дает человеку приглядеться, привыкнуть. Морока не нагоняет - таких людей, прагматиков до мозга костей, только беспокоить начинает, если им кто-то вдруг беспричинно нравится. Начинают искать подвох, а иногда и находят. Но как минимум какое-то уважение Яков без сомнений в слуге вызывает - а может и надежду, что холеный высокопоставленный господин вытащит бестолкового барина из болота, в котором тот, кажется, увяз.
- Притомился вчерась, - продолжает Яким, чуть кивнув в сторону двери и отходя в сторону, мол - коли хотите, господин хороший, можете попробовать будить.
Яков отлично знает, что вчера так “притомило” молодого писаря, поэтому крепкому запаху перегара не удивляется, хотя и морщится, про себя усмехнувшись. Рассматривает мальца с минуту - ничего примечательного, особенно сейчас, в преддверии тяжелого похмелья, о котором тело уже знает, а разум еще не догадывается. Даже жалко его в таком состоянии куда-то тащить, но Яков Петрович существо условно подневольное, да и тянуть с такими делами обычно не следует: чем больше у распустившейся нечисти времени, тем труднее потом разгребать завалы, им навороченные. Лишняя работа, особенно неприятная, она никому не в радость.
Гоголь, как слышит про поездку в Полтавскую губернию - а Гуро даже и не думал вслух ему предлагать с ним отправиться, еще чего - сразу в лице чуть меняется, а в голубых, прозрачных, словно родниковая вода, глазах мелькает подобие связной трезвой мысли, что в состоянии юного писаря, ничего себе достижение.
