- Вам бы в столице блистать, - тихо произносит Николай, послушно усаживаясь на низкую кушетку, обитую багрово-темным атласом.
- Скажете тоже, Николай Васильевич, - Лиза негромко смеется, на секунду прикрыв лицо рукой. - Да мне и нравится здесь. Тишина, красота.
Николай, смутившись, отводит взгляд, когда она садится рядом, и чересчур внимательно рассматривает четыре больших зеркала в тяжелых резных рамах, закрепленных на стеллажах друг напротив друга, накрест. Николаю кажется, что если встать на ноги и взглянуть в одно из них, непременно станет дурно.
- Жаль, что люди интересные редко сюда заезжают, - продолжает Лиза, проследив за взглядом Николая. - А это Алешенька придумал, он знаете какой выдумщик… Показать, для чего?
Лукавство в её взгляде пьянит еще сильнее вина, дышать становится затруднительно, но шейный платок Николай не снимает, помнит, что под ним.
Мысли о Якове немного, совсем чуть-чуть отрезвляют.
- Покажите, конечно, - соглашается Николай, и Лиза легко вскакивает на ноги, протягивая ему хрупкую ладонь.
- Поднимайтесь, Николай, - просит она, не переставая улыбаться, а заполучив его ладонь в свою как-то вскользь оглаживает, невинно, но так… так многообещающе. - Хороший вы человек, Николай Васильевич. Не только интересный, но и хороший. Талантливый. Я очень рада, что судьба нас с вами свела.
- И я рад, - Николай снова тушуется от комплиментов, избегая смотреть по сторонам в зеркала. Лиза берет его за вторую руку, оглаживая точно так же, но столкнувшись кончиками пальцев с кольцом, отдергивает руку, чуть вздрогнув, словно от неожиданности или внезапного укола. Николай это замечает как-то отстраненно - от Лизы пахнет вином и цветами, и она так близко, такая настоящая, теплая, живая. Хорошая. Не до каких-то мимолетных странностей, ей богу.
- Перстень у вас какой… интересный, - произносит Лиза, разворачивая ладонь Николая, чтобы взглянуть на темно красный камень.
- Подарок, - тихо отвечает Гоголь, взглянув на свою руку так, словно впервые видел и её, и перстень. Совсем нет желания отрываться от созерцания тонкой лебединой шейки, скромно и притягательно украшенной ниткой ровных жемчужин, но Николай все же считает нужным пояснить:
- От наст… начальника… погибшего. Наследство.
- Ценил вас ваш начальник, - задумчиво произносит Лиза, глянув на Николая. - А как же вас - такого - не ценить?
Николай чувствует себя странно. Словно под толстым слоем спокойствия и умиротворения с налетом совершенно греховного, но отчетливого вожделения, что-то пытается пробиться к нему, проорать о своем паническом страхе, об опасности, притаившейся то ли в темной круглой зале, то ли в четырех зеркалах, то ли в светлых, ясных глазах Лизаньки Данишевской.
Ну какая-тут может быть опасность, Николай Васильевич?
Почему-то кажется, что слова эти Лиза произнесла, хотя она ни на мгновение не размыкала губ. Тревога совершенно неясного толка сдавливает грудь, да так, что руки пробирает мелким тремором.
- Так… зачем зеркала? - сглотнув, Николай все-таки оглядывается, сообразив, что это было большой ошибкой. В голове мгновенно смешиваются десятки отражений его и Лизы, рядом, так близко, что это даже неприлично. И почему-то кажется, что некоторые отражения, те, которые дальше, мельче, ведут себя совсем не соотносясь с движениями самого Николая.
Лиза делает еще один крохотный шажок вперед, и Гоголь вновь бросает взгляд на зеркало, чтобы не столкнуться с ней взглядом. Сбежать хочется, но тело не желает слушаться, да и разум настаивает, что не происходит ничего дурного или странного.
Все в порядке, - подсказывает внутренний голос совсем незнакомыми интонациями.
Лиза так же мягко, как и обычно улыбается, прикасаясь пальцами к щеке Гоголя, пока он пораженно замерев смотрит, как в глубине зеркала, за чередой замерших, как и он сам, отражений, самое последнее бесстыдно задирает подол светлого лизиного платья, и прижимает её спиной к зеркалу, приподнимая и яростно целуя. Не зная, куда деть взгляд, Николай отворачивается, чувствуя и лицезрея, как на щеках вспыхивает румянец, когда он упирается взглядом во второе зеркало.
Лизанькина рука все еще гладит его щеку, а сама она словно ждет, когда Николай смирится с происходящим. В зеркале по правую руку два тесно переплетенных тела плавно, в едином ритме двигаются на полу в ворохе небрежно скинутой одежды. Лиза сладостно выгибается под ним, скрещивая на пояснице свои точеные ножки, и стонет от его движений так, что зеркало изнутри дрожит.
Николай думает, что и он этой ночью так же податливо гнулся в сильных руках, так же восторженно распахивал губы, так же бесстыдно раздвигал ноги для Якова.
(“Яша, Яшенька, пожалуйста…”)
Обжигает возбуждением совсем иного толка.
Николай почти даже не удивляется, когда в зеркале по левую руку видит Алексея.
Худощавый, высокий, гибкий, он прижимается грудью к спине, уверенно гладит, ласкает, целует, а Лиза, перекинув густую копну золотых волос через плечо, опускается перед ним на колени, положив узкие свои ладошки Николаю на бедра.
Непорядок, - думает что-то глубоко внутри, под дурманом и возбуждением, что-то, у чего интонации Гуро. - Непорядок, Николай. Уж мы-то знаем, что у вас все бедра в синяках от чужих пальцев.
В зеркале на теле ни одной отметины, и отчего-то этот факт выводит из транса лучше, чем сама невероятность всего происходящего.
Но раньше, чем Николай соберется с мыслями, Лизанька приподнимается на носочки и целует его. Накрывает рот мягкими, ягодными на вкус губами, заставляя разомкнуть, принять её ласку, и это не похоже ни на что вообще. Словно белым, искристым туманом заволакивает, и тянет в бездну, от близости которой все нутро трепещет в самоубийственном предвкушении.
Николай приоткрывает глаза, не разрывая поцелуя, не убирая рук с лизиной талии, и отстраненно наблюдает как его двойник в зеркале, обнаженный, как и Лиза, опускает её на кушетку, укладывая точеные ножки себе на плечи.
И всё. На мгновение зеркало заволакивает чернотой, на которой размытым белым пятном внезапно вырисовывается лицо кричащей Оксаны, а следом зеркало, дав трещину с середины, осыпается осколками на пол.
Лиза, вскрикнув, прижимается к Николаю, следом тут же отойдя на пару шагов, и растеряно оглядывается, словно не представляет, что делать дальше.
- Мне правда пора… - через силу произносит Николай, заметив, что в остальных зеркалах тоже черным-черно. - Бумаги… Бинху… обещал… Спасибо за прекрасный ужин…
Николай понятия не имеет, как находит дорогу на улицу, его шатает, словно он пьян в стельку, перед глазами все плывет, и даже несколько глотков свежего, чуть морозного вечернего воздуха ни капли его не отрезвляют. Гоголь доходит до ворот и оборачивается, убедиться, что никто за ним не идет.
Никто и не идет. Над темными, потрескавшимися от древности стенами особняка восходит полная холодная луна, хотя только что он шел по неплохо освещенной вечерним светом дороге, освещая провалы темных окон, огромные трещины в кладке, кишащие какими-то ползучими тварями, сочащуюся из мелких трещинок грязно-бурую темноту, матово поблескивающую, словно подстывшая кровь.
Омерзительное вьющееся растение, скорее не-мертвое, как говорил Гуро, чем живое, укрывает всю площадку перед домом, странным образом шевелясь и вздрагивая. Кажется, будто в глубине этого клубка лиан, угадываются очертания тел - Николаю кажется, будто он видит молодое девичье лицо и, чуть поодаль, руку с длинными, скрюченными пальцами.
Попытки что-то пробормотать, чтобы отрезвить хоть самого себя, оказываются совершенно провальными, и даже с места сдвинуться не удается, хотя бежать бы самое время - отвратный организм, выдающий себя за растение, начинает шевелиться, подползая все ближе.
- Что вы… что вы такое все? - наконец выговаривает Николай, с ужасом глядя на приближающееся чавкающее нечто. То, что в его лианы действительно вплетены тела юных девушек становится все очевиднее - с каждым его волнообразным движением Николай угадывает в глубине новые лица, где-то на дне уже больше похожие на разложившиеся трупы, а ближе к поверхности свежие, словно живые, но спящие.
