Война около Тускула длилась несколько месяцев. С одной частью войска консул осаждал лагерь эквов, другую дал тускуланцам для возвращения крепости. Штурмовать его было невозможно; наконец голод вынудил врагов выйти оттуда. Доведенные до крайности, безоружные и нагие, они были прогнаны тускуланцами под ярмом. Когда они в позорном бегстве стремились домой, римский консул настиг их у Альгида и перебил всех до одного. Приведя назад войско, победитель располагается лагерем у Колумена – таково название этого места. И другой консул двинулся от Рима, когда, по удалении врага, миновала уже опасность для римских стен. Таким образом, вступив с двумя армиями во вражеские пределы, консулы производят страшное опустошение – один в землях вольсков, другой – в землях эквов.
У большинства писателей я нахожу известие, что в том же году отложились антийцы, что консул Луций Корнелий вел эту войну и взял город. Но я не смею утверждать этого наверняка, так как у более древних писателей нет никакого упоминания об этом.
24. По окончании этой войны патрициев страшит домашняя распря с трибунами. Последние громко заявляют, что войско коварно держат вне отечества, что этот обман имеет целью помешать проведению законопроекта, что они, тем не менее, доведут до конца начатое дело. Однако Луций Лукреций, префект города, добился отсрочки замышляемых трибунами дебатов до прибытия консулов.
Появилось еще новое основание для волнения. Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду[270] Марка Вольсция за то, что он несомненно был ложным свидетелем против Цезона. Ибо из многих показаний вытекало, что брат Вольсция, с тех пор как заболел, не только не показывался никогда на форуме, но даже и не вставал с постели и, проболев много месяцев, умер и что в то время, к которому свидетель относил преступление, Цезона не было в Риме, так как товарищи его по службе удостоверяли, что он постоянно был с ними в войске и не пользовался никаким отпуском. Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное[271]. Так как он не решался идти на третейский суд, то все эти вполне согласные одно с другим обстоятельства так же мало позволяли сомневаться в осуждении Вольсция, как в свое время в осуждении Цезона на основании его показаний. Помехой служили трибуны, которые заявляли, что не позволят квесторам собрать комиции по делу подсудимого, если не состоятся предварительно комиции относительно законопроекта. Так оба дела затянулись до прибытия консулов.
Когда они с триумфом вступили в город в сопровождении победоносного войска, большая часть считала трибунов напуганными, так как относительно законопроекта они хранили молчание. А между тем они, ввиду окончания года, домогаясь в четвертый раз трибунства, перенесли борьбу со споров о законопроекте на выборные комиции. И хотя консулы ратовали против продления трибунства нисколько не меньше, чем если бы был опубликован законопроект об умалении их власти, победа, однако, оказалась за трибунами.
В том же году эквам, согласно их просьбе, дарован был мир. Ценз, начатый в предыдущем году, был закончен; рассказывают, что принесенная при этом очистительная жертва была десятой от основания города. Насчитано было сто семнадцать тысяч триста девятнадцать граждан.
Гражданская и военная слава консулов того года была велика, так как и вне отечества они установили мир, и дома государственная жизнь шла если не в полном согласии, то, во всяком случае, с меньшей враждой, чем прежде.
25. Последовавшие затем консулы Луций Минуций и Гай Навтий [458 г.] приняли два дела, оставшихся от предыдущего года. Так же, как прежде, консулы мешали проведению законопроекта, а трибуны – суду над Вольсцием; но новые квесторы были более сильны и пользовались бóльшим авторитетом. С Марком Валерием, сыном Мания, внуком Волеза, квестором был Тит Квинкций Капитолин, бывший три раза консулом. Не имея возможности вернуть роду Квинкциев Цезона, а государству – лучшего юношу, он преследовал справедливой и законной враждой лжесвидетеля, лишившего невинного человека возможности защищаться. Так как Вергиний больше всех трибунов настаивал на обсуждении законопроекта, то консулам дан был двухмесячный срок для изучения его, с тем условием, что голосование будет допущено после того, как они объяснят народу, какое в предлагаемом законопроекте скрыто коварство. За назначением этого срока в городе наступило успокоение.
Но эквы ненадолго дали отдых: нарушив договор, заключенный с римлянами в прошлом году, они передали власть Гракху Клелию; он был тогда первым лицом среди эквов. Под предводительством Гракха они произвели вражеское опустошение в лабиканских, а затем и в тускуланских полях и с огромной добычей расположились лагерем на Альгиде. В этот лагерь явились из Рима послами Квинт Фабий, Публий Волумний и Авл Постумий жаловаться на обиды и требовать, согласно договору, удовлетворения. Вождь эквов приказывает им изложить требования римского сената дубу; а он-де тем временем займется другими делами. Огромный дуб этот возвышался над палаткой, и в тени его было прохладное место. Тогда один из послов, уходя, сказал: «И этот священный дуб, и все боги да услышат, что вы нарушили договор; да внемлют они теперь нашим жалобам и да помогут оружию, когда мы будем преследовать в недалеком будущем одновременное нарушение законов божеских и человеческих». Когда послы вернулись в Рим, сенат приказал одному консулу вести войско против Гракха на Альгид, а другому поручил опустошать пределы эквов. Трибуны по обыкновению начали мешать набору и, быть может, до конца мешали бы, но неожиданно явилась новая опасность.
26. Огромные силы сабинян, производя ужасный разгром, подступили почти к самым стенам города: поля были страшно опустошены, на город наведен страх. Тогда плебеи, смилостивившись, взялись за оружие: несмотря на протесты трибунов, набрано было две больших армии. Одну повел Навтий против сабинян и, расположившись лагерем у Эрета, с малыми отрядами, нападая преимущественно в ночное время, произвел такое опустошение в сабинских полях, что сравнительно с ними римские пределы казались почти нетронутыми. Минуций в исполнении возложенного на него поручения не обнаружил такой же силы духа и не имел такого же счастья; расположившись недалеко от врага, не потерпев никакого значительного поражения, он робко держался в лагере. Заметив это, враги, став дерзкими при виде страха противника, как это обыкновенно бывает, напали ночью на лагерь; но так как открытое нападение не имело успеха, то на следующий день они обложили его окопами. Однако, прежде чем они успели заградить все выходы, пять всадников, пробравшись через неприятельские посты, принесли в Рим известие, что консул и армия в осаде. Ничего не могло случиться так нежданно-негаданно. Распространились такой страх и такое смятение, точно враги осаждали не лагерь, а город. Приглашен был консул Навтий; но так как на него мало было надежды и решено было выбрать диктатора, который бы поддержал потрясенное государство, то с общего согласия выбран был Луций Квинкций Цинциннат.
Нижеследующее должны внимательно выслушать те, которые презирают все людские блага, кроме богатств, и думают, что нет места ни почету, ни доблести там, где нет изобилия в сокровищах. Луций Квинкций, единственная надежда Римского государства, обрабатывал за Тибром, против того места, где теперь находится верфь, поле в четыре югера[272], именуемое Квинкциевым лугом. Там, когда он усердно рыл канаву заступом или пахал – во всяком случае занят был полевыми работами, это известно точно, – послы, обменявшись с ним взаимными приветствиями, попросили его, на благо ему и государству, выслушать в тоге[273] поручение сената; спрашивая с удивлением, все ли благополучно, он приказывает жене своей Рацилии поскорее подать из хижины тогу. Когда, отерши пыль и пот и одевшись в тогу, он выступил вперед, послы, принося поздравление, приветствуют его диктатором, призывают в город, объясняют, какая паника в войске. Для Квинкция был приготовлен по распоряжению властей корабль, и, когда он переправился, его встретили три сына, затем остальные близкие и друзья и, наконец, бóльшая часть сенаторов. В сопровождении этой толпы, в предшествии ликторов он отведен был в свой дом. И плебеи сбежались в большом количестве; но они далеко не с такой радостью смотрели на Квинкция, считая и власть эту чрезмерной, и мужа этого еще более крутым, чем сама власть. И в ту ночь ограничились тем, что расставили караулы в городе.
