1. По взятии Антия консулами стали Тит Эмилий и Квинт Фабий [467 г.]. Это был тот Фабий, который один пережил истребление своего рода при Кремере. Эмилий же еще в первое консульство стоял за раздачу плебеям земли, вследствие этого и во второе его консульство в сторонниках раздела полей возникла надежда добиться аграрного закона, и трибуны снова принимаются за это дело, которое они неоднократно затевали вопреки консулам, рассчитывая, что они достигнут успеха, когда один консул во всяком случае будет на их стороне. И консул оставался верен себе. Напротив, владельцы земли – бóльшая часть патрициев – жаловались, что глава государства забавляется делами, приличными трибунам, и щедростью за чужой счет добивается популярности; таким образом, всю ненависть за это дело они с трибунов обратили на консула. Предстояла жестокая борьба, но Фабий разрешил спор советом, который не обидел ни той ни другой партии. «Есть, – говорил он, – много земли, отнятой у вольсков в прошлом году под личным предводительством и главным начальством[233] Тита Квинкция; можно вывести колонии в Антий, город соседний, удобный и притом приморский; таким образом, не обижая землевладельцев, плебеи получат поля, а согласие в государстве не будет нарушено». Это мнение было принято. Триумвирами для раздачи полей[234] он выбирает Тита Квинкция, Авла Вергиния, Публия Фурия. Отдано было приказание, чтобы желающие получить землю записывались. Но, по обыкновению, изобилие сейчас же привело к пресыщению, и записалось до того немного, что для пополнения числа прибавлены были колонисты из вольсков; остальные предпочли требовать полей, оставаясь в Риме, чем получить их в другом месте. Эквы просили мира у Фабия, который явился туда с войском, но сами нарушили его, сделав внезапное нападение на латинские поля.

2. На следующий год [466 г.] Квинт Сервилий, бывший консулом со Спурием Постумием, послан был в землю эквов и расположился лагерем в латинской области. В войске развилась повальная болезнь, и оно бездействовало. Война затянулась на третий год, когда консулами были Квинт Фабий и Тит Квинкций [465 г.]. Она была поручена Квинту Фабию вне порядка[235], так как он победил эквов и даровал им мир. Отправившись с непоколебимой уверенностью, что слава его имени усмирит эквов, он послал на собрание этого племени послов, приказав им объявить: консул-де Квинт Фабий говорит, что он из земли эквов принес в Рим мир, а из Рима несет к эквам войну, взяв оружие в ту же десницу, которую раньше он протягивал им в знак мира. Чье вероломство и клятвопреступление виною тому, об этом теперь знают боги, которые вскоре явятся мстителями. Но, как бы то ни было, он и теперь предпочитает, чтобы эквы добровольно раскаялись, чем стали врагами. Если они повинятся, то найдут прибежище в известном им милосердии, если же им приятно нарушение клятвы, то они будут воевать не столько с неприятелями, сколько с разгневанными богами. Речь эта не только не произвела никакого впечатления, но даже послы едва не были растерзаны, и против римлян отправлено было войско на Альгид[236]. Когда весть об этом дошла до Рима, то и другой консул двинулся из города, побуждаемый не столько грозившей опасностью, сколько возмутительностью поступка. Так два войска, предводимые консулами, приблизились к врагу, выстроившись, чтобы немедленно сразиться. Но так как оставалась лишь небольшая часть дня, то один воин с неприятельской стоянки закричал: «Это, римляне, значит пугать войной, а не вести войну: на ночь глядя вы строите войско!

Для предстоящего боя нам нужен очень длинный день. Завтра с восходом солнца вернитесь в строй, и можно будет сразиться, не бойтесь!»

Раздраженные этими словами, воины отведены были назад в лагерь до следующего дня, негодуя, что наступает длинная ночь, оттягивающая сражение. Подкрепившись пищею и сном, на следующий день с рассветом римское войско выстроилось значительно раньше врага; наконец выступили и эквы. Началась с обеих сторон ожесточенная битва, так как римляне дрались под влиянием раздражения и ненависти, а эквов вынуждало к отчаянной храбрости и крайним мерам сознание опасности, навлеченной их собственной виной, и отчаяние, что им уже больше не поверят. Но не выдержали эквы натиска римского войска и были прогнаны; вернувшись в свои пределы, ожесточенная толпа, не более прежнего склонная к миру, начала бранить вождей, что они рискнули сразиться, тогда как римляне превосходят их военным искусством; для эквов-де удобнее опустошения и набеги, и рассеянные повсюду многочисленные отряды с большей надеждой на удачу ведут войну, чем хоть и многолюдная, но одна армия.

3. Итак, оставив отряд на защиту лагеря, они выступили и столь грозно напали на римские пределы, что паника распространилась до самого города. Неожиданность еще увеличивала страх, так как меньше всего можно было бояться опустошений со стороны побежденного и почти осажденного в собственном лагере врага, а испуганные поселяне, вбегая в ворота, говорили не об опустошении и не о небольших отрядах грабителей, а, преувеличивая все под влиянием пустого страха, кричали, что близка армия, состоящая из легионов врагов, и что они несутся к городу колоннами, готовыми к нападению. Эти неверные слухи в еще более искаженном виде передавались другим. Беготня и крики призывавших к оружию очень походили на панику в захваченном врагами городе. В это время случайно вернулся в Рим с Альгида консул Квинкций. Прибытие его успокоило страх; когда волнение улеглось, он, порицая за робость перед побежденными врагами, расставил караулы у ворот. Затем созван был сенат; объявив с одобрения отцов суды закрытыми[237] и оставив префектом в городе Квинта Сервилия, он выступил для охраны пределов, но не нашел врага в полях. Другой консул вел дело блистательно: зная, где пойдет неприятель, он напал на него, обремененного добычей и потому двигавшегося медленно, и сделал грабеж гибельным для него. Немногие враги избежали засады; вся добыча была отобрана. Так, с возвращением консула Квинкция в город, окончилось закрытие судов, продолжавшееся четыре дня.