Вообще с немцами развернулось сражение на всех фронтах. На военно-техническом – у кого больше оружия. На идеологическом – кто кого перекричит.

Слуцкий отомкнул толстую дверь сейфа. Там, среди совершенно секретных документов, лежит тоненькая книжица на немецком языке со свастикой и портретом фюрера. Такая, по идее, имеется у каждого члена Национал-социалистической рабочей партии Германии. Её простая, доходчивая и убийственно людоедская логика действует на людей как наркотик.

Если пропустить пустопорожние воспоминания начинающего художника о детстве, брошюра состоит из нескольких тезисов и их обоснования. Немцы устали от последствий поражения в империалистической войне. Главную обиду нанесли французы, а разгрома своей армии желали только коммунисты. Маркс – еврей, коммунизм можно считать еврейским учением. И Советская Россия – еврейско-большевистская страна. Для счастья немецкого народа нужно, чтобы к власти пришла НСДАП, а германские войска покорили Францию. Непременно раздавить большевиков, цыган и, главное, евреев. Поход на Россию намечался Гитлером в отдалённом будущем, когда требующий расширения рейх обратит взоры на восток.

Столь глобальные планы казались фантастикой в год публикации «Майн Кампф». Но они осуществляются с пугающей быстротой. Гитлер четвёртый год у власти, она практически абсолютна. Компартия разогнана. Если до тридцать шестого года в Германии действовали лишь полиция и абвер, сейчас там особые службы растут как грибы.

Немцы жёстко контролируют ситуацию в своей стране, тянут щупальца к СССР. Некогда тратить силы на внутриведомственные склоки!

Слуцкий мысленно отвёл себе полгода. Раньше Ежов не возьмётся за радикальные перемены в разведке. Пусть он не профессионал-чекист, однако человек неглупый, поймёт, что вряд ли кто-либо другой на месте Слуцкого быстрее поправит ситуацию.

Полгода! До весны тридцать седьмого. Там ветер развеет тучи, всё как-нибудь образуется.

Стараюсь ступать по краю досок, у самой стены. Меньше шансов, что скрипнут. Часы напоминают, что до времени «икс» осталось шесть с половиной минут. Если Трубача ждёт снайпер, а я неправильно угадал место засады, аллес капут.

Нас готовят убивать, для этого курсантов делят. Трое организуют покушение, полтора или два десятка прикрывают объект. «Телохранители» ищут дыры в плане «ликвидаторов» и наоборот.

Под ногами мусор. Ступаю как по минному полю, пытаясь не шуметь. Смог проверить только этот этаж. Отсюда идеальный сектор обстрела… Есть!

Подошвы сапог обращены к двери. Стрелок настолько слился с винтовкой, что не засёк моего слоновьего топота…

– Встать! Руки за голову!

Дюбель нехотя поднимается. Судя по его ухмылке, ещё ничего не кончилось.

– Сумел меня вычислить, Зулус? Придётся собрать вещички.

Он невысок, но крепок. Круглая голова с ёжиком тёмно-русых, почти чёрных волос наклонилась, рука потянулась к лежаку. Сдаётся? Как бы не так!

Нож мелькает как атакующая змея. Дюбель знает, что мой «Парабеллум» не заряжен. И что нарушаются правила игры, сукин сын тоже знает.

Пистолет занимает руку, требуется ничтожная доля секунды, чтобы разжать пальцы, у противника преимущество… Но я не трачу время!

Удар в предплечье ломает кости, пистолетная рукоять влетает в голову. Надеюсь, ему очень больно. Попытка перехватить нож левой рукой не приносит Дюбелю успеха, а я снова использую «Люгер». Дуло резким тычком вонзается в солнечное сплетение.

Он валяется на полу и храпит в тщетной попытке сделать хотя бы вдох. Подбираю винтовку, оттягиваю затвор. В ней – единственный патрон.

– Встать! Руки за голову!

Затвор клацает, досылая смертельный цилиндрик в черный зев патронника. Дюбель переступил черту с детским названием «по правилам», и мы оба за ней. Поэтому лишняя дырка в однокашнике будет стоить мне разве что устного нагоняя за потраченные рейхсмарки на взращивание снайпера.

За окном раздаётся приглушённый хлопок, и я вынужден признать поражение. Трубач валяется на мостовой, сжимая простреленную ногу. Значит, снайперов было двое, вблизи никто не атаковал. Дерьмо!

– Поздравляю. Сам дойдёшь?

– Справлюсь…

Дюбель тащится едва-едва, согнутый в три погибели. Мне тоже нехорошо. Череп трещит, между висков застряла раскалённая игла. Это началось после долгих допросов в абвере с жестокими ударами по голове. Не говорю медикам, надеюсь, само пройдёт.

Учения окончены. Завтра возвращаемся в Кёнигсберг, в казармы специальной школы при Абверштелле «Ост Пройссен». Бутафорские домики, что построены для съёмок какого-то фильма, дали нам пристанище на пять дней, наверно, самых тяжёлых в жизни. Педагогические методы в абвере красноречиво дают понять: здесь не игрушки, будьте готовы убивать и учтите, что другие тоже не откажутся отстрелить вам голову.

На построении нет ни Трубача, ни Дюбеля, оба в лазарете. С виду – ни у кого нет претензий. Но я знаю, что память у парней отменная, тренированная. В нашей стае накопилась масса счетов друг к другу. Вместо имён клички, о прошлой жизни говорить нельзя, но невольно что-то проскакивает. Я поддерживаю домыслы о происхождении из германской колонии в Юго-Западной Африке. Оттого странный акцент и архаичный язык. Как если бы в Ленинграде я к кому-то обратился: «Не изволите, сударь, откушать чаю-с?» Конечно, собеседник меня бы понял, но тут же сдал бы чекистам старорежимную сволочь. Пытаюсь освоить современный немецкий быстрее, чем минно-диверсионное дело, и избавиться от русско-казанского акцента.

– Жестокие нравы, – усмехается граф, когда рассказываю ему про учения. – Точно – прострелили ногу боевым патроном?

– Боевей не бывает. Краем уха слышал, Трубач – птица ненадёжная, с криминальным хвостом. Его списали. И он будет свободно расхаживать, зная нас в лицо, выучив методы разведки? Или его, чтобы наверняка…

Майор осведомлён лучше меня.

– Нет. Мы – за гуманизм. Был бы унтерменшем, не церемонились бы. Ариец имеет право на жизнь. Полагаю, ваш неудачливый коллега отправлен в гехаймнистерлагер, там вполне сносные условия.

Мы сидим в уютном кабачке в начале берлинской Кранцераллее, в дальнем углу. Даже не пытаюсь гадать, связан ли с интригами покровителя перевод нашей банды в столичное подразделение разведки – Абверштелле «Берлин». Майор угостил меня айтнопфом, теперь делает знак хозяину, чтоб принёс ещё пива, тот шустро меняет пустые кружки на полные. Погоны на кителе внушают уважение. Армия снова в фаворе.

Я одет в мешковатую куртку мастерового, никак не похож на бойца военной организации. На языке вертится вопрос о ближайших перспективах, но спрашиваю о делах самого графа. Потому что в этой стране у меня нет другого заступника. Поразительно, фон Валленштайн продолжает опекать подельника по бегству из СССР. Имел полное моральное право умыть руки, пристроив в абвер.

– Многое изменилось в рейхе, мой мальчик. Так часто бывает, если шпион был на холоде столько лет. Страна совсем другая.

– Лучше?

– Даже сравнивать нельзя. Я уезжал в Испанию в двадцать седьмом, в разгар кризиса. Будущее Германии было весьма туманным. Сейчас есть все шансы для успеха! Но… – майор запнулся. – В окружении фюрера сплошь его партийные друзья. Ты уже наслышан, конечно, о Службе безопасности – СД?

– Конечно, герр граф. Скажу честно, офицеры Абверштелле отзываются о них как о сборище дилетантов. И откровенно презирают СС.

– Высокомерие армейской элиты когда-нибудь ей отольётся… Тео, вам не кажется это парадоксом? Я, из старого дворянского рода, должен смеяться над выскочками-пролетариями со свастикой на рукаве, но не смеюсь. Опыт, знания, даже профессионализм – дело наживное. А патриотизм либо есть, либо его нет. Поэтому я верю фюреру как настоящему патриоту нации.

Начинаю догадываться.

– Вы хлопочете о переводе в СД?

– Верно, Тео. Увы, есть одна загвоздка. Майоров и даже оберстов с военным стажем в избытке. Но соответствующее майору звание штурмбанфюрера – весьма высокое в СС.