– Мы будем разлучать их при первой возможности, – пообещал Джардир, – но должны исходить из того, что всякий раз, когда князь лжи коснется его сознания, он будет узнавать обо всем, что Шанджат видел и слышал. Нам больше нельзя при нем откровенничать. Не следует и оставлять его без охраны. Неизвестно, в какой мере сохраняется влияние Алагай Ка, когда они разделяются.

Шанвах уперлась в пол ладонями и склонилась, дотронувшись лбом. Затем опять села прямо и посмотрела ему в глаза:

– Я знаю свое место, дядя. Я не подведу.

Он понял по ауре, что это правда. Она донесет свое бремя до самых Недр поверх разбитого сердца. Он раскинул руки, и Шанвах, миг помедлив, неуклюже приникла к нему. Она прижималась, пока он не обнял ее крепко.

– Я в этом не сомневаюсь.

Пар’чин, вернувшийся со своей дживах, заметил пузырь тишины. Он кивнул и сел на пол между Джардиром и Шанвах. Ренна заняла место напротив, и все оказались лицом друг к другу.

– Если выступать, то в ближайшее время, – сказал Пар’чин.

– Решено, – ответил Джардир. – Но не очертя голову.

– И что это значит?

– Перед походом в бездну я увижусь с моей дживах ка. Я обниму ее и попрошу погадать на моей крови.

– Нам некогда… – начал Пар’чин.

– Это не просьба, сын Джефа! – Голос Джардира хлестнул плетью. – Будущий подвиг обязывает нас использовать все преимущества, а кости немало помогут в противостоянии князю лжи.

– А если они очень кстати подскажут ей идти с нами?

– Тогда она пойдет, – ответил Джардир. – Как и твоя дживах ка. Она не станет лукавить, если будет решаться судьба Ала. Все, что делает Инэвера, совершается ради Шарак Ка.

По ауре Пар’чина он увидел, что тому хочется спорить дальше. Но Пар’чин сдержался.

– Что ж, справедливо. Нам с Рен тоже придется сделать несколько остановок. Пусть люди знают, что их ждет, если не произойдет чуда.

Резь между ног вывела Аббана из того редкого забытья, что в новой действительности сходило за сон. Он сел на холодной земле, щурясь на огонь, и к мучениям добавилась боль в ступне.

Перво-наперво Хасик лишил его мужского достоинства. Аббан собрался с духом, ибо знал, что этого не избежать, но подготовиться к подобному не в силах ни один мужчина. Хасик отгрыз член зубами и заставил Аббана смотреть на это.

Аббан молил Эверама дать ему истечь кровью или подцепить лихорадку и умереть, но воины с опытом Хасика умели врачевать раны. Тот перевязал обрубок и прижег конец.

Меж бедер намокло, и Аббан подумал, что рана открылась. Оковы звякнули, когда он заполошно распустил тесемки изорванных штанов, чтобы проверить, не стало ли хуже, чем было.

Аббан мог молить о смерти, пока длилась пытка, но теперь, с членом или без члена, ему очень даже хотелось жить. Он оттянул ткань. Свежей крови на бинтах не обнаружилось, но они покрылись желтыми пятнами и набрякли.

Это было ничуть не в новинку. Аббан теперь мочился через тонкий штырь, воткнутый в обугленную плоть. Он больше не властвовал над позывами, и мочевой пузырь постоянно опорожнялся по ходу дня. Отныне между ног всегда было мокро и от него разило мочой.

По другую сторону костра рассмеялся Хасик:

– Привыкнешь, хаффит! Так приучишься мочить портки, что будет уютно, словно в сухих. И к вони ссанья ты тоже привыкнешь – станешь принюхиваться и ничего не чуять, даже если все вокруг будут жаловаться на запах.

– Это хоть как-то обнадеживает, – заметил Аббан, завязывая тесемки.

Переодеться ему было не во что, придется до поры терпеть и ходить мокрым.

– Радуйся, пока можешь, хаффит. – Хасик махнул на светлевшее небо. – Солнце скоро взойдет. В который уже раз?

Аббан стиснул зубы, но знал, что лучше ответить. Хасик питался его болью и страхом, как магией, которой насыщались шарумы. Пытки неизбежны, но он ничего не выгадает, усугубляя их.

– Четырнадцать, – сказал Аббан. – Священное число. Четырнадцать дней с тех пор, как ты убил сына Избавителя.

Хасик захохотал. Теперь он смеялся часто и пребывал в настроении более радужном, чем помнил за ним Аббан.

– И твоего. Ты, конечно, воображал себя умным и думал, что отравленное лезвие в костыле – полезная штука. Тебе понравилось, когда его засунули Фахки в очко, а он забился в судорогах с пеной у рта?

Он снова разразился смехом, когда Аббан сглотнул и – редкий случай – не нашелся с ответом.

Треск магии сопроводился вспышкой света. Их круг обходил одинокий лесной демон, выискивавший и не находивший брешь. Даже тупейшему шаруму к той минуте, когда он удостаивался черного, успевали вбить в голову необходимость простейших защитных мер, а Хасик представился человеком более умным, чем показывал раньше.

Заложив руки за голову, он откинулся на седло. Рядом валялась пустая бутылка из-под чинского хмельного зелья. Холодные глаза следили за рыщущим демоном.

– Почему бы с ним не покончить? – спросил Аббан. – Разве не ради этого живут шарумы?

Хасик сплюнул в сторону демона:

– За годы, проведенные в шарадже, ты так и не разобрался в нас, хаффит?

– Я понял, что вы больше любите резню, чем ненавидите алагай, – ответил Аббан. – Что вы предпочитаете врагов слабых, а не сильных, особенно изнеженных чинов. Но пьяный ты или трезвый, я не считаю тебя трусом, который боится одинокого демона.

Он ожидал, что Хасик озлится, но воин остался безучастен.

– Я ничего не боюсь, но покончил с дурацкой войной Эверама.

– Сейчас, когда на пороге Шарак Ка? – рискнул копнуть глубже Аббан.

Хасик, похоже, переживал редкий для него момент самосозерцания. Можно выведать что-нибудь полезное. Изувеченный Аббан не мог от него убежать. Единственный выход – каким-то образом убедить Хасика не убивать его, ибо в дальнейшем круг возможностей может расшириться.

– Вести нас на Шарак Ка полагалось Избавителю, – произнес Хасик. – Но Ахман позорно пал, а его сын был жалок. И кто остался? Даже если болтают не зря и Пар’чин еще жив, я лучше отправлюсь в бездну, чем последую за ним.

Он махнул рукой в сторону демона, следившего за их разговором тупым верблюжьим взглядом:

– Я сражусь с демонами, когда это будет выгодно, но больше не стану убивать их во имя Эверама. Что хорошего я видел от Создателя?

Аббан покачал головой:

– Если Создатель существует, то Он не лишен чувства юмора – мы только сейчас начинаем понимать друг друга.

– Может быть, это потому, что мы оба остались без елдаков. – Хасик причмокнул. – Клянусь, хаффит, я не пробовал мяса слаще. Меня подмывает вкусить еще.

– Все дело, без сомнения, в свинине, которой я питался, – ответил Аббан. – Если ты и правда отвернулся от Небес и обратился к радостям Ала, то ничего лучше не сыщешь.

– Смелые слова, хаффит! – рассмеялся Хасик. – Но ни одна мякоть[1] не доставит мне большего удовольствия, чем та, что у твоих жен и девственниц-дочек.

– Как ты и говоришь, для нас обоих эти дни позади. Теперь мы евнухи и должны извлекать удовольствие из всего, что возможно. Найди мне свинью, и я приготовлю мясо, которого ты не забудешь вовек.

– Ты много лет пытался меня отравить, – сказал Хасик. – С чего ты взял, что сейчас получится?

Это была правда. В детстве, когда они обучались в шарадже, Хасик постоянно избивал Аббана. Однажды Аббан отплатил ему, приправив кашу ядом песчаной гадюки. Одна капля не убьет, но Хасик неделю корчился от боли над выгребными ямами.

Доказательств вины Аббана не нашлось, но Хасик был не дурак. Избиения участились. После той роковой недели Аббан без счета раз пробовал отравить Хасика понадежнее, но дюжий воин усвоил урок. Он перестал стоять в очереди к раздаче и попросту выдергивал из нее кого-нибудь наугад, чтобы отобрать миску.