Окоротить его смели немногие даже среди даль’шарумов, гордость которых часто одерживала верх над здравым смыслом. Тех же, кто шел на это, – зачастую подкупленных Аббаном – упоенно ломали на глазах у других.

– Убить тебя всегда было трудно, – признал Аббан. – Но это не повод отказаться от попыток.

– Ты не совсем бесхребетен, хаффит, пусть даже боишься напасть на меня лично. – Хасик раскинул руки. – Когда будешь готов – начинай. Я дам тебе ударить один раз без всяких последствий. Можешь даже отравить клинок, если угодно. Я все равно успею вылущить тебе глаза и скормить их тебе же. Успею высосать и откусить язык.

Звякнув цепями, Аббан вывернул карманы:

– У меня все равно нет яда. Но Эверам мой свидетель – я могу так зажарить свинью, что голова у тебя пойдет кругом, а рот наполнится слюной от одного дыма. Свиная шкура затвердеет в хрустящую, скользкую от жира корочку, а после мяса ты пожалеешь, что не отрекся от Небес раньше.

– Эверамова борода, хаффит! – воскликнул Хасик. – Ты меня убедил! Мы сегодня же найдем свинью и зажарим ее в честь первых двух недель, проведенных вдвоем.

Он извлек из-за широкого пояса небольшой молоток.

– Но сначала прочтем нашу утреннюю молитву.

Пока они разговаривали, лесной демон обратился в туман и скользнул в бездну. Над горизонтом показалось солнце, и Хасик наконец поднялся на ноги.

Молоток – ни в коей мере не оружие шарума – представлял собой простой рабочий инструмент, украденный во время бегства после разгрома войска Джайана в битве при Энджирсе.

Но Хасик вскинул этот молоток, как скальпель дама’тинг. Он рассеянно поиграл им, разминая пальцы, после чего опустился на колени у Аббана в ногах.

– Не надо, прошу тебя, – сказал Аббан.

– Что предложишь сегодня, хаффит? – спросил Хасик.

– Дворец. Такой, что посрамит величайших дамаджи. Я опустошу мои сундуки и воздвигну столь высокие башни, что ты сможешь говорить с Эверамом.

– Я говорю с Ним ежедневно, – сказал Хасик.

На ступне искалеченной ноги Аббана башмак сохранился, но другая давно была босой, так как слишком распухла и не влезала в обувь. Хасик обернул ее тряпками, чтобы не обморозить, хотя Аббан желал ей онеметь от холода, – по утрам станет легче выдерживать новую боль.

– Эверам, податель света и жизни, – заговорил Хасик, начертив в воздухе метку. – В день нынешний и каждый последующий благодарю тебя за то, что отдал в мои руки врага. Я приношу его тебе в жертву, как обещал давно, по одной кости зараз.

Аббан заскулил, когда Хасик сграбастал лиловый, распухший придаток и прижал его, выискивая целую кость. Он уже раздробил пальцы, затем занялся предплюсной и постепенно приближался к лодыжке. Аббан и представить не мог, что в человеческой ступне так много костей.

– Хватит выть, хаффит, – осклабился Хасик. – Шарумы ежедневно ломают пальцы, и хоть бы хны. Дождись, когда я доберусь до голени. И до бедра. Дождись, когда примусь за зубы.

Он со смехом опустил молоток. Боль была нестерпимой, и Аббан, едва в глазах потемнело, приветствовал забвение, как любовницу.

Сознание медленно возвращалось; Аббана Хасик перебросил через спину огромного скакуна, словно куль с мукой. Каждый шаг этой зверюги отзывался волнами головокружения и тошноты в придачу к неотступной боли.

На время он сдался, всхлипывая. Он знал, что для Хасика эти звуки были сродни райской музыке, но Аббан не умел принимать боль с той легкостью, с какой это удавалось шарумам.

Но даже сильнейшая боль постепенно становилась терпимой, особенно на мертвящем холоде. И вот тошнота отступила, а сам Аббан пришел в себя достаточно, чтобы почувствовать, как колют в щеку снежинки.

Открыв глаза, он увидел огромный рой «белых мух». Бушевал ветер, на севере собирались тучи. Близилась буря.

Они ехали дорогой на Старохолмье – мощеной магистралью вестников, которая некогда соединяла Свободные города Тесы с чинским Фортом Хилл, столетием раньше доставшимся алагай. Принц Джайан воспользовался ею – большей частью заброшенной – для продвижения своих воинов на север, чтобы атаковать Форт Энджирс.

Казалось, они едут через могильник. Джайан разорил придорожные фермы и хутора, и их обгорелые останки торчали в осуждение Аббану, который подстрекал глупого принца осуществить безумный план.

Хасик сплюнул:

– В зеленых землях полно свиней, а как понадобятся – шиш.

– Сверни налево у следующей развилки, – посоветовал Аббан.

– Зачем? – оглянулся Хасик.

Звякнув цепями, Аббан указал на далекий дым, расстилавшийся над деревьями:

– Джайан удерживал своих фуражиров в паре миль от дороги, но на моих картах обозначены тропы вестников, которые ведут к другим селениям и фермам, – до них он не дотянулся.

– Добрые вести, – сказал Хасик. – Глядишь, на ужин мне не придется ничего отрезать от тебя.

– Боюсь, я жестковат, да и мяса всяко немного, – ответил Аббан.

Хасик с усмешкой направил скакуна на грязную тропу, которая уходила в лес. С обеих сторон густо росли деревья, и даже днем в их тени было достаточно сумрачно, чтобы Аббан побаивался алагай.

По пути им встретилось несколько ферм – оазисы расчищенной земли среди лесов. Все они выгорели и опустели, скот угнали, а поля дочиста выкосили.

Аббан не удивлялся. В бойне у ворот Форта Энджирс погибли тысячи лучших даль’шарумов Джайана. Когда разлетелось известие о поражении, одни чи’шарумы набросились на хозяев, другие бежали, а остатки армии Джайна – тысяч десять шарумов – рассеялись по ветру. Сумеют ли они объединиться в силу мало-мальски внушительную, знал один Эверам, но дезертиров, несомненно, хватало, чтобы опустошить чинский край на годы вперед.

– Огненосное оружие позволило им удержать ворота, но у них не хватает силенок защитить гнезда помельче, – проговорил Хасик.

– Да, – кивнул Аббан.

– Мы живем днем сегодняшним, хаффит. Может статься, что завтра я все-таки выясню, сколько на самом деле мяса на твоих костях.

Очередная ферма, до которой они добрались, не пустовала. Аббан учуял дым, но не едкую гарь всепоглощающего пожара. Дымом тянуло от очага, приятно пахло пузырящимся жиром и северными приправами.

Но встретили они не северян. Во всяком случае, не только. Вдоль изгороди прохаживались двое шарумов, которые охраняли поля и двор, а также сбивали снег с меток. Другие надзирали за горсткой трудившихся во дворе чинов. Воины нарочито небрежно опирались о копья, но землепашцам хватало ума не проверять, сколь быстро они изготовят оружие к бою. Из дома и конюшен доносился шум.

– Похоже, они обустраиваются, – сказал Аббан.

– Мы не созданы для северных зим, хаффит, – произнес Хасик, хотя Аббан ни разу не слышал от него даже намека на недовольство холодом.

– Наверно, будет разумно… – начал Аббан, но Хасик, не удостоив его вниманием, перевел скакуна на рысцу.

Хасик успел открыть ворота и въехать во двор, когда раздался крик. Выбежали девять шарумов, окружили коня и наставили копья.

Хасик сплюнул на землю:

– На страже ни души. Кто командует этим сбродом?

– Сначала, воин, мы выясним имя твоего отца, – сказал один шарум.

Он был крупнее остальных, и в его тоне звучали начальственные нотки, хотя покрывало на шее было, как у всех, черное.

– Я Хасик асу Реклан ам’Кез ам’Каджи.

– Пес Джайана, не знающий, кому лизать руки, – сказал вожак. Остальные засмеялись.

Хасик присоединился к веселью:

– Это верно, хотя теперь у меня самого есть пес. – Он махнул рукой в сторону Аббана.

Все взоры обратились к хаффиту, и под коллективным взглядом Аббан сник совсем. Не приходилось сомневаться, что его только теперь заметили. Шарумы в первую очередь сосредоточивались на опасности.

– Хаффит Избавителя, – произнес первый воин, – уже не такой чванливый. Он и правда умеет превращать в золото песок и верблюжье дерьмо?

– Еще как умеет! – ответил Хасик. – Он может продать рыбакам воду, а лесорубам – дрова.