Немое молчание: ни радостной вести, ни голоса младенца, только плач его брата, явившегося на свет раньше.

Молчат прислужницы. Смотрят на свои руки. В глазах – ужас.

И звук – нарастающий, словно холодным лезвием ведут по коже. Шелест.

Шелест железных крыльев.

И – далеко-далеко – над потолком, над подземным миром, под небесами – победоносный звон первой перерезанной мойрами нити.

Дрозды совсем очумели – затеяли перебранку на ветвях: «Тебе это надо?» – «А тебе – надо?» Льнет ручеек к уже подсохшей от росы траве. Мом-насмешник прикрыл глаза, валяется на бережку, ветви платанов рассматривает.

– Когда мать поняла, что явилось в этот мир… нет, не так. Что она принесла в этот мир. В отчаянии она поклялась, что никогда больше не родит. Только вот было уже поздновато: Мойры прочно взялись за ножницы. Кто там знает, может, они и есть причина тому, что случилось. Ну, а Чернокрыл… что Чернокрыл? Железные крылья и железный меч – чудовище, равного которому еще не появлялось, да вряд ли и появится. Знаешь, Владыка, его ведь боятся даже бессмертные. Кто достаточно силен, чтобы не бояться, – ненавидит. Небытие, наверное, чувствуют. У такой твари не может быть ни родителей, ни братьев.

«Ты ведь знаешь конец этой сказки, невидимка, – задумчиво пробормотала Ананка. – Зачем тебе слушать дальше?»

«Нужно».

Иногда нужно из чужих уст услышать то, что знаешь сам. Хотя бы чтобы понять, какой же ты идиот.

– А нужен ли был самому Танату хоть кто-нибудь… Ты у нас Владыка. Скажи: нужен кто-нибудь чудовищу?

Я молчал. Повел ладонью, отгоняя видение – искаженное лицо Ехидны, защищающей детенышей.

–- Ну, он ничего такого не высказывал. Летал.Резал пряди. Хватало ему своего меча. Пока…

«Т-ты чего? Я – Танат-Смерть, сын Ночи»

«Аид, сын Крона»

И н-на тебе в зубы еще раз – в честь знакомства...

Пока Танат не натолкнулся на дурного мальчишку, который не знал ничего, кроме мрака, и не мог полагать небытие чем-то ужасным.

Кто не слышал о смерти и не считал ее чудовищем.

Кто имел глупость не изменить своего мнения и после того как оказался на Олимпе в кругу семьи.

«У нас с тобой кровь одного цвета, Танат. Хочешь – смешаем ее?»

– А ты что же, сам не понял, что сделал, когда предлагал ему брататься? Поставил его вровень с собой? Принял, как он есть – с мечом, крыльями, голодом? У него нет ни братьев, ни сестер, ни родителей, есть только – ты. Не пробовал его с собой в Тартар позвать, когда Циклопов выпускал, а, Владыка? Зря не пробовал – он пошел бы. Тебе бы только пальцами щелкнуть – а он пошел бы! Попросил бы его удержать Кронов Серп – удержал бы! Я так думаю – ты для него дороже клинка, Владыка… был.

И стал ждать, настороженно поглядывая на двузубец. То ли когда я сдвину брови и переспрошу: «Был?» – то ли когда возьмусь за оружие и признаю надоевший разговор законченным.

– Был – то есть, до победы в Титаномахии; интересно бы знать, понимал Танат, во что она выльется, или нет? А если бы понял – стал бы на сторону Крона?

– И во что же она вылилась?

– Ты стал Владыкой.

И Мом принялся хозяйствовать среди немудреной снеди, прикидывая: как бы лучше закусить? Сыр с оливками? Хлеб с чесноком? Оливки с хлебом? Чеснок с сыром?

А сам хитро поглядывал на ручей, который начал полегоньку закипать у моих ног.

– И?

– Ась? Что? Ты, Владыка, пояснее, а то я – не Афина Мудрая, без слов не всегда…

– Я стал Владыкой.

– Ага. Властителем подземного мира. Повелителем царства смерти и теней. Господином…

– И?

– И ничего. Ты – правитель, Танат – вестник. Состоит в свите. Так? Потому что друзей-то у Владык не бывает. Только…

«Враги или подданные», – услужливо подсказала память – или все-таки Ананка? В паре стадий к северу раздался треск кустов и испуганное блеяние: кто-то наткнулся на заблудшую овцу и решил разнообразить завтрак бараниной. Овца была против такого завтрака и орала все пронзительнее. Потом все смолкло, только кусты трещали с удвоенным ожесточением.

– Чернокрыл не умеет служить. Слишком горд. Служить же тому, кого совсем недавно считал братом, – для него унизительно вдвойне. Вот он и…

– Что?

– Ась? Ничего. Сам понимаешь, я божок мелкий… а мало ли какие слухи ходят. Сестрица Осса-Молва тоже склонна пошутить.

– И какие же слухи ходят?

– Всякие, Владыка, ой, всякие. Говорят, Чернокрыл загостился у Сизифа – это царь Эфиры-то, не знаешь такого? Говорят, явился к нему по делу, да проникся такими… х-хе… дружескими чувствами, что отложил в сторону свой клинок и не стал исторгать из Сизифа тень. И сейчас, говорят, там безвылазно – то ли в спальне у Сизифа, то ли в подвале почему-то… Хотя что бы ему делать в подвале? Ну, правда, Чернокрыл у нас привык – чтобы потемнее и похолоднее, ты, наверное, это знаешь, Владыка…

Я встал. Путь на Эфиру долог, а мне хорошо бы обернуться до заката, сегодня на Олимпе отгремит последнее эхо праздника, и Зевс возьмется за меня всерьез.

Мом, не поднимаясь с травки, проделал руками и ногами что-то почтительное.

– Что – вызволять? – он зевнул в небеса. – Это ты, Владыка, правильно. Вот заявишься к Сизифу собственной персоной, вытащишь Чернокрыла из подвала – и обяжешь его этим служить тебе до скончания времен. Он у нас всегда платит долги – горд…

Главного – что Танат не простит того, кому окажется должен, – Мом-насмешник все же не сказал. На сухоньком лице было самое искреннее одобрение.

– Это ты, Владыка, верно придумал. Отправляйся туда сам. В конце концов, у Владык друзей не бывает – или я уже это говорил?

Он поискал глазами мое лицо, но я уже надел хтоний. Только и бросил из пустоты – «Спасибо».

– Да за что же это?! – удивился Мом. – За оливки? За сплетни?

– За последнюю фразу.

Теперь я верю, что она настолько же верна, как и другие твои слова, сын Ночи, Мом, Правдивый Ложью.

* * *

Пиршественный стол был олицетворением праздника. Золотые и серебряные кубки лучились от радости. Лучшие куски баранины дымились от восторга. Фазаны, дрозды в меду, бекасы: вспорхнуть готовы от экстаза. Сыр плакал в упоении. Вино, готовое политься в праздничные кратеры, отрадно благоухало: каждый сорт на свой лад.

С оголтелым счастьем смотрели драгоценные ткани, цветы, увивающие зал; тяжеленные колонны – вот-вот в пляс кинутся: а как же, ведь торжество на дворе!

Только люди праздника не понимали. Не разделяли.

Сидели у праздничного стола: двое. Хозяин и хозяйка.

Смотрели на третье место у стола – пустующее. Потом на дверь.

Не друг на друга.

Вокруг мегарона гудел от веселья дворец. Веселиться было приказано всем – даже во дворе резали баранов с песнями. Дворец звенел лирами, дудел авлосами, по всем коридорам были охапками раскиданы цветы.

Рабыни – и те надели праздничные хитоны и старались смеяться от радости погромче, как было приказано.

Звуки безмятежного веселья просачивались извне, робко трогали пустоту мегарона, где в безмолвии замерли царь и царица. Сизиф, сын Эола, старательно накручивал на палец каштановую бородку, всматривался в дверь. Его жена Меропа, Плеяда из дочерей титана Атланта, бездумно смотрела на золотое шитье на праздничном хитоне мужа.

Едва слышный шелест за дверью первой услышала она.

– Пришел, – шепнули белые губы.

Гость шагнул в зал просто и делово, снимая с пояса железный клинок. В движениях Таната, сына Ночи и Эреба, чувствовалась холодная нацеленность копья, летящего в цель. Глаза бога смерти смотрели чуть над головой скорой жертвы, в обозримую даль, где ждут клинка другие.