Даровавший мне победу Посейдон, ощерившись, сплюнул на утоптанную землю возле своего алтаря. Вскочил на свою колесницу, стегнул измученных лошадей – и умчался в сторону моря.
Корабельники будто только и ждали – попадали возле алтаря опять. Как стояли, брякнулись, словно яда Гекаты отхлебнули.
Все, кроме одного.
Жилистый отложил жертвенный нож и небрежным жестом потянул из воздуха кадуцей.
– Хорошо я успел, – сказал с удовольствием. – Еще бы миг – и ты б ему вмазал, Владыка…
Редко дыша, я вытирал краем хламиса ихор из носа. Гелиос с его колесницей стремительно скрылся за бурей, идущей с моря, и можно было сбросить надоевший облик смертного… тьфу, кажется, даже плечи натерло.
– Не вмазал бы.
– А если б он тебе еще раз… с размаху?
Бил Жеребец здорово, по-божественному. Был бы я смертным – у меня б головы не осталось.
– Если бы да кабы…
Гермес все-таки ближе не подходил. Наверное, боялся, что я его тоже – с размаху. В конце концов, Владыки такого не прощают. Они отвечают сразу, или таят злобу, или отыгрываются на ком-то другом.
– Я уж думал – ты ему и в первый раз челюсть своротишь. До меня, знаешь ли, поздновато дошло: это ж Посейдон, он как только проиграет, такое со своим противником сделает! Ну, я на сандалии и сюда, собрал моряков, барашка захватили… а тут как раз вы.
Вестник воровато оглянулся – никого, так, десяток бесчувственных смертных – и принял настоящий облик. Стащил с головы шляпу с обтрепанными краями, подставляя под шквальный ветер рыжеватую макушку.
– Ну так… вроде, получилось? Слышишь, как он там буянит? Думаю, на месяц запьет, не меньше. А если я сейчас про его проигрыш еще остальным разболтаю…
– Хочешь, чтобы в веках осталось?
– А почему нет? Аполлон песни сложит… жаль, из смертных аэдов никто про такое петь не будет: себе дороже. Посейдон за такие песенки шкуру спустит.
Посейдон и за меньшее может спустить шкуру. Особенно теперь: волосы трепало ветром все сильнее, и невидимое отсюда море начинало заходиться в утробном, диком, зверином вое: «Проигрыш!!!»
Наверное, как раз сейчас Жеребец отшвырнул с пути жену, которая сунулась к нему с вечными жалобами, потом вцепился в первую попавшуюся амфору вина и опрокинул надо ртом, как простую чашу. Над далеким морем стоял гул ярости, ветер налетал разозленным петухом, больно клевался в щеки…
– Ух ты, разошелся! – умилился Гермес. – Ну, дальше дело мое.
– Молчать не забудь.
– Не забуду, конечно. То есть, навру с три короба, а жаль. Правда на этот раз интереснее.
– Не на этот раз. Всегда.
Только где ты этого хитрокрылого остановишь. Когда он ворует или распинается – он неумолимее Цербера.
– Эх, а я бы еще на лицо Зевса посмотрел… когда бы он узнал, как сильно тебе должен. Уф, задержался я. Посейдон вон уже три корабля потопил, Железнокрылый в шторме тени исторгает, и меня ждут.
И с радостным визгом рванул прямо в собравшуюся сожрать Коринф бурю. Подмигнул белыми крыльями талларий издали… пропал.
Небеса вопросительно сверкнули первой молнией – спросонья: что за буря внизу? Видимо, Громовержец вернулся от любовницы.
Эй, племянник! Ты хотел посмотреть в лицо Зевсу, если бы он узнал, как сильно должен мне после сегодняшнего? Можешь задрать голову и глянуть в небо – по нему как раз тучи свинцовыми шариками раскатились. Сталкиваются, искры высекают.
Он бы мне не простил.
Жертвенный огонь смыло хлынувшим дождем, алтарь украсился кровавыми разводами. Тела вокруг алтаря зашевелились, начали крепко ругаться на разных наречиях и сползаться поближе.
Потирая щеку, я подошел к своей колеснице. Взялся за вожжи.
После Гермес позаботится, чтобы в Пису торжественно вернулся сам Эномай, и чтобы он принес гекатомбу Посейдону, даровавшему ему свое благорасположение, и чтобы голову жениха Гиппофоя, который даже не участвовал в скачках, отрубили и повесили на дверь…
Внутри было неожиданно спокойно, будто вместе со шкуркой смертного сбросил с себя и груз забот. Щека чуть-чуть онемела, но быстро остывала под струями дождя. Дождь старательно облизывал губы, зацелованные Флегетоном – губы кривились в усмешке…
Будто я опять на пороге очередной вехи. Будто впереди – близкая битва: завтра? послезавтра? Нет, не то, что было сегодня, сегодня мне брат по морде съездил, так он же не знал, что это я. Другого сорта битва, другого толка: они сделают это исподтишка…
Владыки встречают битвы лицом. Даже когда их бьют в спину – они все равно встречают битвы лицом, я откуда-то знаю это…
Молния прозрения ударила, когда колесница уже уносила меня в мой мир сквозь разлом в земле.
Владыки такого не прощают. Они всегда – лицом к лицу.
Владыку не заставишь валяться в пыли, прося о пощаде, что бы ни стояло на кону.
Если же так… о, Хаос Предвечный – а кто же тогда я? Или что же тогда – я?!
Ананка тихо застонала сквозь зубы за плечами.
Кажется, у нее от меня разболелась голова.
[1] Имя «Аид» в переводе может обозначать как «ужасный», так и «невидимый, незримый».
[2] Пелагий – «морской», эпитет Посейдона.
[3] Гипподамия – от греч. «гиппо» – «лошадь» и «дамазо» – «приручать, смирять, подчинять», т.е. «смирная лошадь».
[4] Синорис – колесница, запряженная парой лошадей.
[5] Гиппофой – от греч. «хиппос» – «лошадь», «фонево» – «убивать, умерщвлять», т.е. «убийца лошадей».
[6] Пентеконтера – пятидесятивесельный корабль.
[7] Герма – дорожный столб, посвященный Гермесу.
Сказание 17. О клятве Стиксом и выборе пути
Возвращаются все – кроме тех, кто нужней, –
Я не верю судьбе, а себе – еще меньше.
В. Высоцкий
У Владык не бывает любви. Бывают жены и любовницы.
Друзей у них тоже не бывает. Подданные или враги.
Еще у них нет домов – дворцы или тюрьмы.
Нет семей – союзники или завистники.
Несокрушимые истины встают, заслоняя косматыми головами небо. Выше Гекатонхейров.
Нет, не бывает, не может, невозможно, не случается…
Только ведут себя истины как-то по-детски. Кривляются, плюются, бессильно подпрыгивают… кулаками грозятся. Всё не могут дотянуться до двух фигур, стоящих напротив.
«Не бывает! – захлебываются криком истины. – Не бывает, не приходит, не для них, немыслимо, несбыточно, непостижимо… Не бывает!!!»
«Да, – молчат двое напротив. – Но мы – есть…»
«Глупости! – визжат истины. – Мы – несокрушимые! Мы – для всех! Спросите у Зевса, спросите у Посейдона! У Владык не бывает…»
«Да, – кивает юноша с железными крыльями. – Но я есть. Он бездарно дрался, мой ученик. Он чуть было не пропустил удар. Но я все еще здесь…»
«Нет! – закатываются в истерике истины. – Вас нет! Есть мы – единые, верные, писанные в предвечные времена, не знающие исключений… да ни для кого не знающие, а уж тем более – для дурных невидимок!»
«Да, – шепчет юная богиня, сжимающая нарцисс. – Но я есть. Прошло много лет. Он пытался, он много раз пытался… но я все еще здесь…»
«Нельзя!!! Нельзя совмещать то и это, нельзя гулять босиком по раскаленной нити между двух пропастей! Однажды свалишься! В божественный, властный холод, не знающий не просто любви – увлечений! В вечную скуку, не ведающую не просто дружбы – признательности и приятельства! Или вообще…»
Куда? Ну, куда? Я зря жду ответа истин, разглядывая закатные отблески ихора на пальцах. Истины подавились сами собой.
Наверное, рассмотрели за плечами двоих – тех самых, которых не может быть – другие, смутные фигуры.
Девочку с огоньком в ладонях. Зубастую тварь с извивающимся хвостом. А вон там кто-то пузатый.
