Молот. А таким сокрушительным молот бывает в руках только одного олимпийца.

Гипнос столкнулся со мной нос в нос: сплошной пучок растрепанных перьев, кое-где видны куски гиматия.

– Мой настой его не берет, – выпалил сходу. – Уже только на Гекату надежда.

– Что ему здесь нужно?

– Узнай у Эвклея, Владыка. Он спрашивал. Валяется где-то, небось… Главное, мы ж и понять ничего не успели, думали, он по делам – строить, как всегда…

– Ну?

– Ну, а он, оказывается – не строить.

– А-а-а!!! – билось вдалеке о скалы эхо. – Убьюу-у-у!

– Это не Лисса – я спрашивал, – на остатках дыхания выдохнул Гипнос. В спину мне выдохнул – потому что я уже несся туда, где раненым зверем в сетях колотилось эхо. Переполненное яростью эхо: к такому на десяток шагов приблизиться побоишься.

– Обложили, твари?! А?! Убью!!!

Хромец отыскался в ложбинке, среди крошева скал. Стоял, свесив руки, тяжело выдыхая. Молот держал на весу.

Искалеченным ногам было трудно удерживать грузную тушу божественного кузнеца: ноги дрожали, вихлялись, вот одна подломилась, и Гефест рухнул на колено – опять зашелся, распялив рот:

– Без пощады!!!

Свистнул по воздуху молот, которым кузнец зарядил в кого-то из подземных. Ударился о скалу, вышибая огонь, разбрызгивая капли базальта. Шлепок, отчаянный вой…

Смолкло.

Глаза Гефеста пылали больными углями. Мощь выплескивалась из фигуры кузнеца: казалось, он увеличивается в размерах. Огромный, медлительный, взрывает землю, хрипло рычит сквозь стиснутые зубы о какой-то скале, об адамантовых кольях…

– Трусы! Мрази и трусы! Ну, идите сюда, возьмите!!

Идти и брать желающих не было.

Подземные густо облепили окрестные скалы, но сунуться не решались. Кто-то хрипло плевался ругательствами, выли псы из свиты Гекаты, Ахерон зажимал ладонью нос-лепешку, Морфей невпопад выкрикивал команды: «Сетью его! В сети запутать!»

Семеро крылатых сыновей Гипноса волокли по воздуху железную, похожую на рыболовную сетку. Зависли над взбесившимся кузнецом (подземные затаили дыхание).

– Швыряй!!

Сеть обрушилась сверху, вслед за сетью на Гефеста с пронзительным визгом грохнулись из-под свода Керы, за ними – Эринии с бичами, и отряд дворцовых стражников выскочил из-за скал – из бывших смертных, сам отбирал тех, кому еще служить не надоело.

Облепили кузнеца бешеными мурашами, вопя, колотя древками копий, размахивая веревками и цепями.

– Вяжи его! Вяжи!

– Не держат цепи!

– Сеть! Сеть не выпускайте, чтоб вам Ехидну в…

А куда Ехидну – это оказалось недоговоренным.

Дикий рев потряс скалы Ахерона. Гефест встряхнулся кроновым вепрем, развернул плечи – и сеть порвалась легче паутинки, в образовавшуюся между телами брешь протянулся молот.

Хруст костей. Истошные крики. «Вырвался!» «Все, допрыгались!» «Алекто, улетай!» Яростный хрип. Молот в загорелой ручище поднимается и опускается, расшвыривая нападавших, как искры. Лицо Гефеста раскалено гневом, горло раздувается горном, в груди клокочет бешеный смех:

– Что?! Взять думали?! Не дождетесь!

Громко треснуло копье под искалеченной ногой бога. Воин, не желавший отпускать копье, был поднят за грудки и выброшен в воздух – мелькнул медным панцирем и с воплем унесся в глухую тьму между скал. Гефест качнулся, грузно оперся на молот и отмахнулся кулаком, будто мух отгонял – и двое Кер бухнулись с крыльев и остались лежать неподвижно. Остальные Беды, шипя, стелились вверх по скалам на когтях: не желали связываться.

– Будем Гекату ждать? – заговорщицки выдохнул Гипнос на ухо.

Грохнул молот, безжалостно превращая камни в месиво: «Скалы! Скалы и орлы!! Сволочи!!» Гнев Гефеста обжигающим кузнечным пламенем прогулялся по ложбине, плавя скалы и обращая в жидкую бронзу мечи. Керы взвыли, хватаясь за крылья, кто-то заорал, начал тушить на себе хитон…

В Тартар Трехтелую. Я поднялся на скале во весь рост, взмахом руки останавливая пламя – и огонь не посмел перечить господину мира, свернулся из безумного вихря в покорный огонек, закрутился золотой спиралью, усталой бабочкой уселся на ладонь.

Из-под свода сиплыми, ликующими криками разразились две Эринии, поддерживающие на крыльях третью.

И – десяток глаз, подбитых и не подбитых – со смешной, сумасшедшей надеждой:

– Владыка явился! Владыка!!

Будто к ним Зевс-Громовержец посередь битвы спустился – сияющий, грозный, в белом хитоне. А не их собственный царь с физиономией, перекошенной от похмельной страсти, в съехавшем гиматии, к которому пристали стебельки мертвых трав.

И свилось в единый, обожающий взгляд ожидание: вот сейчас… Владыка… двузубец в руку и одним ударом… чудо…

– Мир справедливый сковать, сволочи?! – взревел Гефест, вздымая молот и оглядываясь: кого б тут сделать болванкой на наковальню? По уши в здешние скалы загнать?!

И легче легкого бы – двузубец в руку и по-владычьи, властью, даже не замедляя шаг…

Я не замедлил шага. Скинул гиматий на ходу, перешел на бег.

Легко, по-мальчишески спрыгнул со скалы – хорошо, когда нет доспехов! Пронырнул под начавшим опускаться молотом.

И выкинул вперед кулак, в котором не было двузубца.

У Хромца от такого удара в челюсть кузнечные искры из глаз брызнули. Позади разноголосо ойкнула свита. Молот опасно заколебался в пальцах племянника, и я, не дожидаясь, пока он выровняется, ударил по руке, вышиб оружие, ногой отбросил в сторону и одновременно съездил кузнецу под дых.

– Сво-ло-чи… – с кашлем полетело из горла у согнувшегося Гефеста. – Уб… убью… аа-а-а!

Он рванулся было за молотом, но я уже стискивал его в кольце рук – адамантовом объятии. Гефест рычал, ворочался, рвался на волю лавой из взбесившегося вулкана и треснул мне косматым затылком в челюсть. Я подсек ему искалеченную ногу, и мы упали оба, так, в борцовском захвате, мне было удобнее его удерживать…

– И меня?! Как его?! На скалу?! Не дождетесь, суки!!!

От кузнеца горько пахло раскаленной бронзой и копотью, да еще вином он будто насквозь пропитался. Огромный, раскаленный, колотящийся о камень, разбрызгивающий искры… Хитон тлеет у меня на груди, ничего, удержу, не Кронов Серп удерживать. Главное – что там в свите рты поразевали, не поняли, что ли, еще?!

– Что смотрите?! Воды!

Сейчас я точно помню: первое ведро на нас с Гефестом опрокинул Гипнос. Точнее, не ведро, а свою чашу, а она у него, когда нужно – пять бочек вмещает!

Вш-ш-ш! Обрушилось сверху. Ледяной трезвостью, спасением от раскаленного безумия. Вода столкнулась с огнем и ушла паром к своду, Гефест взревел так, что гулом отозвались скалы: «Утопить решили, твари?!» – а на смену Гипносу уже спешил Ахерон.

Ппш-ш-ш-ш! Пар несется вверх, спешит укрыться в стигийских туманах, Хромец бьется уже не так неистово, скорее, дергается, как припадочный, сотрясаясь… в рыданиях, что ли? Или в диком смехе?

Сш-ш-ш-ш!

Хорошие воды у Ахерона. Холодные. Любую ярость погасить могут. От любого забвения вылечат. Я-то знаю, на меня родная свита с десяток бочек этих самых вод вывернула. То есть, конечно, на Гефеста тоже, но я прижимал его к земле, а потому – и на меня…

Уже к восьмому разу в голове было чисто и ясно, и тяги забыться не наблюдалось: так, в висках побаливало, да и все. Гефест сперва рвался и ревел, потом булькал и отфыркивался, а потом вообще затих. Лежит, не шевелится, как будто я его придушил невзначай.

Я оставил племянника валяться в грандиозной луже и поднялся, трогая заплывающий глаз. Успел все-таки макушкой приложить… может, и правда нужно было его двузубцем?

Поистрепанная свита стояла с ведрами, бочками и корытами наготове и тяжко дышала вразнобой. Ахерон хлюпал смятым носом-пирожком. Онир и Фобетор стояли без ведер, зато отдувались тяжелее всех: а что, и командовать тоже кто-то должен! Замерла Геката, вознеся в одной из своих рук какой-то флакон – колдовской, должно быть.