– Касим-паша идет…

– Добрался, окаянный, до Волги, теперь коней напоит в русской реке!

В толпе стоял Ермак и вместе с другими кипел гневом.

– Пришел Касим-паша с конями на Волгу, а уйдет без них, – твердо выговорил он. – Конец ему тут! Стояла и будет стоять здесь русская земля!

– Ой, верно говорено! – отозвались в народе.

А вороны тем временем с великим граем покидали Астрахань и летели навстречу вражьему войску, опаленному солнцем, закопченному дымом, запыленному, усталому и уже потерявшему веру в победу. Словно чуяло воронье, где можно будет поживиться.

Первого сентября Касим-паша с поредевшим войском подошел к Астрахани, но не посмел с ходу броситься на город, а раскинулся станом на древнем Хазарском городище. Ночью над Волгой зажглись тысячи костров, ярко пылавших в густой ночной тьме. По воде далеко разносилось конское ржанье. Воевода Черебринской в темном кафтане безмолвно стоял на валу и вглядывался в сторону городища. До утра не прекращался гул в турецком стане, слышался топот конницы, вспыхивали и пламенели все новые и новые костры. Казалось, ими были усеяны все рынь-пески, и блеск их сливался со сверканием звезд.

«Ногайская орда подошла!» – догадался воевода, но хранил хладнокровие. Показав на костры, он сказал окружавшим его:

– В пешем бою ордынцу не взять русского, а на крепости и подавно зубы поломают!

Ермак, которого за воинскую доблесть приблизил к себе воевода, уклончиво ответил:

– И пешие перед конными бежали, и крепости рушились. Главное – в духе воина!

– Правдивые слова! – согласился Черебринской. – Бесстрашный да умный воин крепче камня и дубового тына.

А огни на равнине прибывали, будто звездное небо роняло их на землю. Топот не смолкал. Только к утру все стихло, и, когда рассеялся туман, астраханцы увидели тысячи юрт и табуны коней. Солнце казалось тусклым в сизом дыму костров. Сотни челнов раскачивались на легкой волне. Словно по мановению невидимой руки, на берегу выросли толпы ордынцев, пеших и конных. Пешие с гомоном забирались в ладьи, а конные потянулись по берегу.

На крепостном валу закричали:

– Орда плывет, готовь встречу!

Ермак выбежал из дозорной башни, за ним – казаки. Среди стрельцов степенно расхаживал воевода.

– Пушку «Медведицу» навести на стремнину! – наказывал он пушкарям. – Как выплывут громадой, угостить их ядрышком!

У берега, на приколе, стояли сотни бусов, малых стругов, а подле суетились ратные люди. Завидя это, Ермак стал просить:

– Дозволь, воевода, нам на реке с баграми погулять!

– Гуляй, казаки! – разрешил Черебринской. – Люблю потеху да удаль. Только гляди, сноровкой да умом бери, а плыть, когда «Медведица» песню отревет!

Станичники кинулись к берегу, раздобыли багры. В буераке толпились астраханские женки и кричали со слезами:

– Ой, плывут нехристи! Ой, плывут по наши душеньки!

– Цыц, дурашливые! – прикрикнул на них Ермак. Взгляд его был грозен, женки сразу присмирели.

Ордынские ладьи, толпясь большой утиной стаей, выплыли на стремнину. Шальная Волга разом подхватила их и понесла. Многие суденышки оторвались от стаи, и, как ни старались гребцы, их завертело, потянуло к морю.

– Ай-яй! – разносились по реке крики. И, как бы в ответ, вдруг рявкнула «Медведица».

– Ишь ты, знатно-то как! Голосиста! – одобрили казаки.

Ядро хлестко ударило в ордынскую ладью, и сразу от нее полетели щепы, заголосили люди. Очутившись в быстрине, уцелевшие хватались за борта соседних ладей и опрокидывали их.

– Эко, крутая каша заварилась! Ой, и воевода! – похвалил Ермак и поднял багор, намереваясь вскочить в струг. Но Брязга удержал казака:

– Поостерегись малость, Тимофеевич, еще не отгудела свое «Медведица».

И тут опять ударило из пушки. Брызги сверкнули искрами, и пуще прежнего завопили ордынцы. Кружившие по воде отдались стремнине, другие загребали к берегу.

Конники спустились в Волгу и поплыли, держась за гривы коней. Опять рявкнула пушка и на сей раз угодила по скопищу плывущих всадников. Тут уж Ермак и казаки не ждали. С баграми они бросились к стругам и дружно ударили веслами. Тучи стрел полетели навстречу, но казаки не устрашились. Размахивая веслами, гребцы запели:

– Алла! Алла! – закричали рядом, и Ермак поднял багор.

– Братцы, бей супостата! – заорал он и, размахнувшись багром, изо всей силы ударил турка по бритой голове. Тот и не охнул, опрокинулся на борт и перевернул ладью. Вскоре река запестрела раздутыми цветными халатами. С оскаленными зубами, вопя, торопились отплыть от рокового места более сильные, но их хватали за плечи трусливые и, захлебываясь, в последней жестокой схватке затягивали в глубь быстрой стремнины. Там, где только что барахталось тело, на минутку вспыхивала и угасала мелкая крутоверть.

Крепко упершись ногами в устои ладьи, Ермак размахивал багром, крушил вражьи головы, опрокидывал челны. Ему помогали браты-казаки, так же яростно орудуя баграми.

– В Астрахань заторопились… а ну-ка остудись, подлая башка! – кричали донцы.

– Бачка, бачка! – вопили ногайцы. – Мы свой!

– Ага, в беде своим назвался! Ах, окаянный переметчик!

На бугорке, на белом аргамаке, отмытом в волжской воде, в пышном плаще, сидел Касим-паша и наблюдал за переправой. Он выкрикивал что-то конникам, но что могли поделать они? Стремнина уносила многих из них в синюю даль, многие гибли тут же на глазах. Воды Волги покрылись телами воинов, плывущими конями, за хвосты и гривы которых цеплялись десятки рук и тянули животных на дно.

Поодаль от Касим-паши у шатра стоял Девлет-Гирей, хмурый, с замкнутым лицом. Три сына его – царевичи – молча следили за отцом. Он долго и упрямо молчал. И когда могучее течение Волги смыло последнего всадника, махнул рукой и сказал с горечью:

– Зачем было идти к Итиль? Я говорил…

Немногие ордынцы добрались до астраханского берега, и тут женки полонили их. Мокрых, посиневших они погнали их в крепость.

– Пошли, пошли, вояки!

Навстречу женщинам выехал воевода на вороном коне. Веселым взглядом он встретил женок:

– Это откуда столь набрали бритолобых?

– Торопились, вишь, в Астрахань, да обмочились с испугу. К тебе гоним, воевода, на суд праведный!

– Ай да женки! – похвалил Черебринской. – С такими не погибнешь!

– А мы и не думали умирать. И Астрахань не уступим!

– А кто ревел со страху в овражине? – лукаво спросил воевода.

– А мы для прилику… Как же бабе да без слез! Уж так издавна повелось, не обессудь…

Касим-паша медлил, не шел на штурм Астрахани. Тем временем перебежчики сообщили воеводе: на старом Хазарском городище, на Жариновых буграх, турский полководец начал возводить деревянную крепость. Когда-то очень давно, тысячу лет тому назад, на этом месте располагалась столица Хазарского царства – Итиль. Ныне от нее остались заросшие руины – рвы, ямы, холмы битого кирпича и черепицы да забытые гробницы, многие из которых сейчас разрыли турецкие спаги, раскидав кости и похитив погребальные чаши и другие ценности, схороненные вместе с покойниками.

На западном, нагорном, берегу Волги, в двенадцати верстах выше Астрахани, стал расти новый город. Желтые рынь-пески усеялись тысячами юрт, над ними целый день вились синие дымки. Ветер доносил стук топоров, звуки зурн и мелкую дробь турецких барабанов. Дни стояли теплые, голубые. Над Волгой летали белые чайки, а выше их реяли орлы-рыболовы.

По ночам лагерь озарялся множеством огней, и ордынцы, сбившись вокруг костров, в больших черных котлах варили конину и вслух роптали на Касим-пашу. Недовольны были и ногайцы, согнанные князьком-изменником в турецкий стан. На противобережной равнине подсохли пушистые метелки ковыля, трава побурела. Надвигалась осень, а с нею и пора откочевки на свежие нетронутые пастбища, на тихие просторы, где табуны и отары овец могли перебиться в холодную и вьюжистую зиму.