Потом они долго лежали в горячей воде и молчали, отдыхая.

Кисси сказала - голос ее звучал откуда-то издалека:

- Иди домой.

Линн вытерлась простыней, перевязала рану, оделась и взглянула на Кисси. Та нагишом распласталась на огромном плоском камне, с каждым мгновением становясь все бледнее. Снежинки падали на нее, поблескивая в волнах рыжих волос.

Она не появлялась до самых сумерек. Вернулась тихая и прошла в свою комнату, ни слова не сказав Линн.

Утром они взялись за работу.

Сосредоточенная, строгая Кисси поручила Линн заниматься хозяйством. Линн должна была печь хлеб, готовить еду, подметать, чистить отхожее место, сбивать масло, делать пахту и творог и следить, чтобы в доме всегда было прибрано. Ей пришлось разбираться во всем самой. Задавать вопросы - где что лежит, что еще нужно сделать - Линн решалась лишь когда они садились за еду, но и тогда вид у Кисси был отсутствующий. Все время она проводила за ткацким станком.

Всем велено было отвечать, что мастерица занята, разве что придут из Несна-Хен от самого эрна. Но из замка никто не появлялся. Из Весса-Хен (долины, "нижнего Хеннилена") приходила женщина с заказом на детское одеяльце, и Линн пришлось сказать, что Кисси возьмется за него, как только освободится. Больше никто не приходил, кроме лекаря Карху, мужчины с янтарными глазами, длинными пышными волосами и бородой. Он был красивый и огромный, как медведь, и очень хотел увидеть Кисси. Линн с большим сожалением сказала, что Кисси не принимает никого-преникого, потому что работает. Тогда Карху попросил передать ей гостинец - он принес мед, который особенно любит Кисси. Увесистый бочонок смотрелся совсем крохотным в его огромной руке. Линн сказала, что конечно же передаст.

- Ты девочка, которую приютила Кисси, - сказал лекарь.

У него был низкий и мягкий голос. Наверное, он был очень добр. Линн кивнула.

- Чтобы скрылся леки, должно было случиться что-то очень, очень нехорошее.

- Наверное. Но я не помню, что. Вы знаете, как это вылечить?

- Не старайся вспомнить сама. Трудись. Люби то, что делаешь. Доверься земле, как матери. Она поможет тебе. Хочешь, я осмотрю рану?

Линн огляделась. Насколько хватало глаз, вокруг не было ни души - лишь поля, заметенные снегом. Зайди они в дом, побеспокоили бы Кисси, а Линн этого не хотелось. Она не стеснялась Карху, но он все равно отвернулся, пока она раздевалась. Линн сняла платье и повязала на бедра, а нижнюю рубашку закатала, чтобы открыть повязку.

- Судя по выделениям, какой-то яд. Потому и не заживает. Не помнишь, как ты ее получила?

Линн покачала головой.

- Тебе надо кое-то попить, чтобы очистить кровь. Иначе так и будет. Приходи, я дам тебе мазь и настойку. Может, еще что-нибудь подберу. Надо осмотреть тебя получше. Я живу на той стороне долины, вон там, - он протянул руку, показывая: где-то там, у подножия Ледяных гор, средь деревьев стоял его домик.

- Хорошо.

Лекарь сделал несколько шагов, потом обернулся.

- И передай Кисси, что из Кельды идет караван с голубой солью. Завтра будет здесь.

Стоя у двери, она смотрела, как Карху уходит, и ей взгрустнулось. Почему-то она подумала, что он должен очень любить Кисси и быть ласковым с ней. Захотелось, чтобы кто-то такой же большой и добрый заботился о Линн, думал о том, что она любит, чего ей хочется, дарил то, что ей нравится. Как было бы хорошо, чтобы этот кто-то крепко обнял Линн, прижал к себе и держал так долго-долго, и она бы знала, что он будет всегда любить ее и защитит от всякого зла.

Поговорить с Кисси не получилось: она ткала, как ополоумевшая паучиха, и отмахнулась, когда Линн робко позвала ее поесть. Линн так и заснула под шорох и постукивание станка. Зато когда на следующий день на краю долины появились телеги с большими мешками, на которых ехали беловолосые люди, Кисси напустилась на нее: почему не предупредила, что будет кильдиримский обоз?!

Ответить на это было нечего: сама же не велела отвлекать! Кисси забегала по дому, ворча на Линн и выбрасывая на середину комнаты старую обувь, ветхую одежду, какие-то тряпки, еду из кладовки, которую она сочла непригодной, и крикнула Линн, чтобы собирала и увязывала все в тюк. Среди вещей обнаружились изрядно поношенные, но довольно крепкие башмаки, и Линн их отложила. Кисси и так приютила ее из милости, и если эти башмаки ей больше не хороши, так не будет худого, если Линн оставит их для себя.

Тюк получился большой и увесистый, Линн с трудом тащила его даже волоком.

- Какая ты слабая! - сказала Кисси так, будто Линн была в этом виновата, и, без видимых усилий подхватив тюк, понесла его на улицу. Линн метнулась за своими сапожками, но шнуровать их было долго, а Кисси уже дошла до ограды, так что Линн сунула ноги в башмаки и кинулась вслед за ней. Башмаки были ужасно тяжелые, Линн будто придавило к земле, но несмотря на разболевшуюся рану, как следует припустила и догнала Кисси. Кружевница несла огромный тюк, даже не согнувшись, но все равно Линн, изо всех сил стараясь быть полезной, уцепилась за него с другой стороны. Уже через несколько шагов она обливалась потом, хотя помощи от нее было почти никакой. Как Кисси тащит такую тяжесть?!

Они подошли туда же, куда стекались остальные жители долины. Многие тоже принесли из своих домов старые вещи, которые складывали в общую кучу. Когда они с Кисси свалили туда же свой тюк, Линн издала облегченный "уффф" и некоторое время постояла, уперев руки в колени, дожидаясь, пока выровняется дыхание, и утирая обильно струившийся пот.

Обоз остановился. К первой телеге выстроилась очередь. Раскрыв один мешок, кильди отмерял покупателям соль в мешочки поменьше. Очень мелкого помола, она и правда имела голубоватый оттенок.

- Иди купи и нам, - сказала Кисси и дала Линн монету.

Та подошла и встала в очередь. Лайхха вокруг нее, все высокие, куда выше Линн, дружелюбно болтали между собой, и она чувствовала себя чужачкой. Одеты все были похоже: длинное платье или штаны из тонкой шерсти, заправленные в сапоги со шнуровкой, светлые рубахи, овчинные безрукавки, узорчатые пояса. У большинства по краям рукавов, по вороту, по подолу шла искусная вышивка. Женщины не носили ни косынок, ни корсетов, без которых Линн ощущала себя голой. Некоторые бросали на нее быстрые взгляды, иные даже кивали - явно, благодаря то ли Карху, то ли Кисси, все в Весса-Хен уже о ней знали, но враждебности вроде бы не проявляли. У каждого Линн видела леки - лису, ворону, оленя, воробья, а у одного лайхха даже рыбу. Что за леки у кильдирим, разглядеть не получалось, но они тоже были, их призрачные силуэты поблескивали, как лед на солнце. Их одежда выглядела элегантной, изящной - может быть, за счет тонких тканей, облегающих фасонов и нежных оттенков: бледно-зеленого, светло-голубого, жемчужно-серого, в то время как лайхха из Хеннилена предпочитали свободный крой и более грубую ткань.

Когда подошла ее очередь, она робко протянула монету парню, продававшему соль, и когда он глянул на нее, смущенно потупилась, заполыхав смущением. Его глаза, темно-зеленые, как морская вода, будто заглянули ей в самую глубину души, светлые волосы сияли. Она подумала, что он самое красивое существо, которое она когда-либо видела. Линн смутилась еще больше, когда ее стали поторапливать: она поняла, что соли ей давно уже отсыпали, продавец ждет, пока она заберет мешочек, а она все стоит как дура, разинув рот. Сгорая со стыда и бормоча извинения, она ринулась прочь, к Кисси.

К горе старья подошел один из кильдирим. Он протянул руку, из его ладони вырвалась молния, и заполыхало синее пламя, мгновенно охватив сложенные друг на друга мешки и тюки. Не прошло и нескольких мгновений, как на месте костра осталась лишь кучка золы, которую тут же подхватил и унес ветер.

Завороженная зрелищем, Линн не заметила наступившей тишины и опомнилась лишь когда Кисси больно ткнула ее между лопаток.

- Кланяйся дару келуна Хети, - прошипела она.

Линн поспешно склонилась вслед за умолкнувшими лайхха, но, не удержавшись, подняла глаза.