На обочине опавшая листва, и снующие туда-сюда воробьи, тоже серые, почти неотличимые от пожухлых, свернувшихся в трубочку листьев. Неужели Антона больше никогда не будет в моей жизни? Его дом был в получасе ходьбы, но мне его не увидеть никогда.. Он недостижим, недосягаем.

И все-таки мне казалось, что не все связи с ним оборваны, осталась какая-то, может очень тонкая, невидимая нить. Может, он о ней не подозревает, но я её чувствую.

Я люблю его. Странно, раньше я никогда не произносила этого слова, даже про себя, оно казалось не моим, слишком взрослым, слишком серьёзным. Люблю. Теперь я знаю, что люблю, он мой... Но я не его.

Дождь усилился, и весь день с неба лились монотонные струйки. Обычно в выходной работали до обеда . Готовили из разогретых консервов, так что у меня уже всё кипело на плите, когда вдруг со стороны бревнохранилища раздался странный и грозный шум. Все бросились туда. Взглядам сбежавшихся пленных, охранников и обслуги предстала страшная картина: одно из креплений лопнуло, и огромные, в пол-обхвата сосновые брёвна рассыпались как спички. Под одним их них лежал Пинцер.

Конечно же, опять он! Среагировали быстро, приподняли в несколько рук, подсунув лом, конец бревна, двое оттащили пострадавшего. Йонтас начал его ощупывать. Я всматривалась в их лица - кажется, всё не так уж страшно.

После обеда решали, что делать. Кость у Пинцера была цела, но ходить он, конечно же, не мог. Надо было сооружать носилки. Я, между тем, покончив с раздачей, набрала сухофруктов, оставшихся от компота - раз в неделю пленным полагался десерт - и пошла проведать своего приятеля.

Он был уже не так бледен и испуган, хотя нога страшно распухла. Я присела рядом и протянула угощенье. Пинцер слабо улыбнулся, поблагодарил кивком. Он выглядел таким жалким, волосы, френч перепачканы в грязи. Я достала платок, чтобы оттереть хоть немного. Когда я дотронулась до него, он поёжился как зверёк, взял мою руку, прижал к щеке. Несмотря на то, что нас могли увидеть, я не решилась вырваться. Ах ты, хитрюга! Уж не нарочно ли всё это подстроил?

Наконец он отпустил меня, вернее, он взял мою ладонь двумя руками и опустил её, и я почувствовала что-то между пальцами, что-то маленькое, лёгкое... Господи, кольцо. Искусно сплетённое из той же само медной проволоки, прелестный ажурный перстень, вместо камня сияющее сердечко. Улыбка пересекла физиономию Пинцера от уха до уха, он надел мне кольцо на палец.

Когда же он успел это сделать? А отполированное сердечко? Пинцер показал мне недостающую на мундире пуговицу. Чудесный подарок, но я не могу его взять, нет, не могу. Ведь это почти обручение... Я вернула ему перстень и встала.

- У меня есть жених, - сказала я. - Правда, он слепой. И глухой. И ещё безмозглый.

Пинцер смотрел на меня снизу вверх. Мне было очень неловко и очень жаль его, но теперь лучше уйти.

В тот миг, когда Пинцер поёжился от прикосновения моей руки, я почувствовала, ощутила всем существом, какую власть женщина может иметь над мужчиной. Увы, над Антоном у меня такой власти не было. Наоборот, это он имел надо мной власть... Но и не думал воспользоваться ею. Ему стоило пошевелить пальцем, чтобы я выполнила любое его желание. Но он не считал нужным даже позвонить.

На следующее утро Пинцер не появился, что, конечно же, никого не удивило. Ему разрешили отлежаться. А меня не покидала мысль о том, что Йонтас мог бы помочь Антону. Как именно, не знаю, но мог, я чувствовала. И я решилась поговорить об этом с господином Биндом.

Обычно он появлялся в конце дня, когда приходило время конвоировать пленных, основным местом его работы был лагерь в каменоломнях. Но иногда обходились и без него. На моё счастье в этот день Бинд появился, и я подловила его в воротах.

- Господин Бинд, можно с вами поговорить?

Он немного удивился. Я подождала, пока он отдавал приказ и двое конвойных строили и пересчитывали пленных. Колонна двинулась вперёд, я зашагала рядом с Биндом, торопясь пересказать ему историю Антона.

- Значит, ты считаешь, что этот прусский лекарь может помочь твоему другу?

- Да, - ответила я твёрдо.

-Это очень сомнительно, он всего лишь фельдшер.

- Любая поддержка Антону сейчас пригодится... А он умеет то, чего не знают врачи.

- Ладно, я подумаю.

У меня подпрыгнуло сердце - первый шаг сделан! Но теперь надо поговорить с матерью Антона и надо, чтобы она потом уговорила сына... и делать это всё не по телефону, разумеется. Задача была сложной. Госпожа учительница считала, что это я виновата в кризисе. "Ты слишком влюблена, - сказала она мне как-то, - это пугает."

Надо было встретиться с ней. На следующий день я отпросилась на час и побежала в школу.

И вот мы стоим с ней в так хорошо знакомом мне школьном коридоре.

Она почти не смотрит мне в лицо. Вид у неё измученный, в глазах бесконечная, граничащая с безразличием усталость. Но в голосе по-прежнему слышатся учительские нотки.

- Я не понимаю о чём ты, какой-то пленный... Как он может помочь Антону?

-Он врач, - я уже вру напропалую, - он на моих глазах поднял на ноги человека, которому раздробило ногу!

-Я не знаю, не знаю... - Она заглядывает в класс, где ребята начинают всё громче переговариваться, потом неуверенно смотрит на меня. Я обещаю не приближаться к Антону, даже не входить в дом.

-Хорошо-, мне кажется, она спешит отделаться от меня, - я поговорю, позвони мне завтра вечером.

Госпожа Тэсс исчезла за дверью, а я побрела обратно на работу. Мне остаётся утешиться мыслью, что я сделала всё, что могла, больше от меня уже ничего не зависит. Следующим вечером я позвонила, почти уверенная в отказе, но неожиданно голос госпожи Тэсс произносит:

- Приходите, я жду.

Еще через три дня господин Бинд заглянул на кухню и вызвал меня.

- Не передумала? - спросил он.

- Нет.

- Тогда сделаем вот что. Завтра в пять часов будь у ворот, я снаряжу конвоира. Ровно в 19.00 поверка в лагере, все должны быть на месте. Поняла?

Я кивнула.

И вот мы втроем направляемся к дому Антона. Дому, с которым у меня было столько связано! Неужели всё напрасно? Неужели я не увижу его больше никогда?

Госпожа Тэсс вежливо здоровается со всеми. Она приглашает нас на кухню и предлагает что-нибудь выпить. Но мы все по разным причинам отказываемся. Она смущённо поглядывает на невозмутимого Йонтаса.

- Извините, сударыня, - торопит конвоир, - у нас очень мало времени, проводите врача, мы подождём здесь.

Йонтас и госпожа Тэсс ушли. Конвоир вышел на крыльцо курить. Я осталась сидеть, уставясь в лежащий на кухонном столе толстый сборник рецептов. Это была та самая книга, которую Антон в меня бросил, корешок у основания сильно надорвался. Я вдруг отчётливо представила, как госпожа Тэсс входит в двери кухни, останавливается у распростёртой на полу книги и с недоумением поднимет её.

Наконец хозяйка и пленный вернулись. Что там произошло, мне осталось неизвестно. Антона я не видела. По лицу госпожи Тэсс ни о чём догадаться не могла, по лицу Йонтаса тем более - он был немного бледнее обычного, только и всего.

Позже, вечером я позвонила к ним домой и мать Антона произнесла тогда умоляющим голосом:

- Прошу тебя, Эля, не звони сюда больше, спасибо тебе за всё, но, пожалуйста, не звони!

- Как Антон?- выкрикнула я, но она уже повесила трубку.

Напряжение последних дней кончилось ничем, неизвестностью, пустотой... А мне даже ждать больше нечего.

***

Гриф ему выклевал правый глаз

И крови его напился.

Но Герман летел и летел вперед

К милой своей торопился.

Баллада