На лесопилке удивительная тишина, в воротах никого нет, в кухонном блоке тоже. Я остановилась, озираясь по сторонам. Что происходит? Вдруг раздался голос сторожа за спиной:

- А ты ничего не знаешь? Лагерь закрывают.

Я сначала шла быстро, потом очень быстро, потом бежала. Едва приблизился карьер, услышала неумолкающий, остервенелый лай. Столько овчарок сразу я никогда не видела. Конвоиров было, как мне показалось, не намного меньше, чем пленных, и все незнакомые. Я остановилась, задыхаясь. Собаки рвались с поводков, солдаты кричали и подгоняли пленных автоматами, те толкались, торопливо строясь в колонны. Я смотрела на всё это с отчаянием, подойти, попрощаться - не стоит и думать.

Наконец колонна по четыре готова двигаться. Я разглядела Пинцера и Йонтаса в одном из первых рядов и , кажется, они тоже меня увидели. Вот и всё, что нам остается - бросить друг на друга прощальный молчаливый взгляд. Дана команда "Вперёд!", собаки немного успокоились, колонна начала движение. Конвоиры не обращают на меня внимание, пленные в основном тоже, они испуганны , не знают, что их ждёт, им не до меня. Я провожаю взглядом знакомые лица, некоторые всё-таки смотрят на меня, еле заметно кивают. Рыжая голова Пинцера всё ближе. У меня подпрыгивает сердце: он не сводит с меня глаз. Вот он почти поравнялся со мной и, кажется, ближайший конвоир чем-то недоволен. Если Пинцер повернёт ко мне голову, это заметят! И знака никакого подать нельзя, я понимаю, чувствую инстинктивно, что лучше не шевелиться, замереть... Зря я пришла.

Вот Пинцер уже рядом, на расстоянии вытянутой руки. В его глазах столько тоски, что невольно делаю шаг назад - мне кажется, он готов на безумство. Но нет, он проходит мимо, он уже не смотрит на меня. Мгновенье - и его заслоняют чужие спины. Колонна приближается к повороту дороги, сейчас они исчезнут навсегда. Внезапно над головами взметнулась рука, и тут же хрипло залаяла овчарка. Он оступился, просто оступился, может, подвела травмированная нога, и, как любой человек, падая, инстинктивно сделал шаг в сторону падения, и оказался вне строя.

Выстрела я почему-то не услышала, хотя Петрик мне потом говорил про короткую очередь, но я не слышала, мне просто показалось, что он споткнулся еще раз, споткнулся и упал, полетел вниз с насыпи, вытянув руки. Я бросилась вниз, вот я уже перед ним на коленях, хватаю его - надо встать, обязательно надо встать! Помогите - хриплю я вместо того, чтобы кричать. У пруссов потрясённые лица, но никто не останавливается, конвоиры понукают пленных - вперед, вперед.

Взгляд Пинцера упирается в меня, вся нижняя часть лица и зубы в крови. Что делать, что? Я раскачиваюсь над ним, сжимая его руку в своей. Колонна ушла. Стало тихо. Кровь, кажется, больше не вытекает. Она перестала толчками выливаться изо рта. Хорошо это или плохо? Я не знаю, Боже, я не знаю! Я могу только держать его руку, чтобы она не остыла. Пусть хотя бы одна его рука будет тёплой, может, тогда ещё останется надежда... Да, наверное, еще можно что-то сделать, вот только я не знаю, что...

Вокруг тишина. Вокруг абсолютное, полное безмолвие. Только я и человек, который уже никогда не отведёт от меня взгляда. И поэтому я не имею права отпустить его руку.

Кто-то трогает меня за плечо. Это Петрик, он тянет меня - Вставай!

Нет, я не могу, я должна греть его руку, иначе он умрет совсем. Совсем, окончательно умрет.

Петрик обнимает меня, что-то говорит. Меня начинает бить озноб, ноги слабеют. Я вижу со стороны неподвижное тело и своего брата рядом с ним. Он что-то делает, но я не пойму, что. Он может спасти? Слабая надежда, очень слабая. Нет. Он только присыпает тело камнями. Тело Пинцера, его грязно-жёлтую куртку без последней пуговицы. Петер снимает рубашку и майку, накрывает рыжеволосую голову белым.

Я не могу отвести глаз от мёртвого лица, оно проступает через ткань, очерчивая красным линию подбородка. Брат толкает меня, кричит, потом бьёт по лицу коротко, несильно, как тогда ударила его мать. Я смотрю на Петера, но вижу перед собой белое лицо, наполовину, как маской, залитое кровью.

Наконец мы идём домой. Я еле передвигаю ноги. Хочется кричать, обливаясь слезами, но я не могу.

Весь день, всю ночь передо мной лицо, накрытое белой петрикиной майкой. Я уже злюсь на себя: да что это такое, в конце концов я почти не знала этого человека.

Утром, едва одевшись, я направилась к дому Антона. Нет, "направилась" не то слово, я брела, не зная, что мне на самом деле нужно. Рассказать ему, как это страшно, когда чужая рука холодеет в твоих ладонях? Наверное, он видел намного более страшные вещи.

Прохладный воздух действовал отрезвляюще. У калитки я совсем оробела. Наверное, ещё слишком рано для визита. Я пошла вдоль ограды. Вдруг за деревьями сада показались фигуры, послышались голоса. Госпожа Тэсс склонилась над большой корзиной, рядом незнакомая девушка в клетчатом платье. Пока я собиралась с мыслями, моя учительница заметила меня.

- Эля? Что-то случилось, ты больна?

Я покачала головой.

- Мне нужен Антон.

Её брови удивлённо приподнялись.

- Это не самая лучшая мысль.

- Мне он очень нужен...

Она отвернулась от меня, потом бросила через плечо:

- Иди домой, Эльвира.

Я стояла, оглушённая. Она вернулась к ограде, повторила мягче:

- Иди домой.

Вот так. Нет больше Пинцера, нет работы, нет Антона. Жизнь моя опустела. Последнюю зацепку выдернули из-под ног.

Я падала в безвоздушное пространство.

Пространство без воздуха, без звука, без света. Без движения. Могила? Нет, свет есть, серый и вязкий. И движение есть . Что-то приближается ко мне, что-то, похожее на птицу или летучую мышь... Это книга! Её листы странно, не по -бумажному шелестят и поблескивают, и вдруг начинают отделяться от картонного переплёта-крыльев... Да это и не страницы вовсе, это сурикены, это тонкие, отточенные лезвия пилы-циркулярки. Они вращаются всё быстрее и несутся на меня, чтобы вцепиться в горло. Но я не могу кричать, не могу пошевелиться... Что это? Кошмарный сон? Я на земле, я лежу без движения и напряжённо прислушиваюсь. Мне чудится свист проносящихся над моим лицом стальных смертоносных крыльев, отвратительный, визгливый звук. Я боюсь шелохнуться, боюсь вздохнуть. Вдруг кто-то тянет за руку -" Вставай!". Рыжеволосый Пинцер, почему-то в тёмных очках: - "Мне нужна помощь, меня нужно вывести отсюда... Пойдём, пойдём!" - он настойчиво тянет меня. Я делаю усилие над собой, нечеловеческое, небывалое усилие и вырываюсь.

***

Неужели ты не слышишь,

Как весёлый барабанщик

Вдоль по улице проносит

барабан

Марш школь-

ных рекрутов

Я не умерла. И даже не заболела. Хотя, после закрытия лагеря с лесопилкой поступила на швейную фабрику и работала в полторы смены. Мой организм оказался прагматичным и несентиментальным. Почки и печень в порядке? Лёгкие функционируют, сердце сокращается? Всё, живи.

Я могла сколько угодно воображать себя на смертном одре, чахнущей, слабеющей, угасающей на глазах. И Антона, глотающего слёзы раскаяния над моей подушкой и приносящего цветы на мою могилу. В действительности я каждый день отсиживала положенные часы в цеху за швейной машинкой, потом ещё подметала или мыла пол. По воскресеньям мама тоже мне спуску не давала, и понемногу её терапия помогла. Боль свернулась калачиком где-то под грудью и как будто затихла . И я старалась её не тревожить, обходила дом госпожи Тэсс за три квартала.

Так прошла слякотная, промозглая зима, приблизилась годовщина окончания войны. Для нас это был грустный рубеж - об отце по-прежнему никаких известий. Но на парад, который готовился в день победы, мы с Петриком собирались пойти. Брат хотел посмотреть на вертолёты, об их готовящемся выступлении много говорили, а на моём присутствии настояла мама. Она боялась, что Петрик ввяжется в какую-нибудь очередную драку.