И вдруг щелчок. Трубку сняли, но молчат.

- Антон? - голос у меня срывается.

- Да, - неуверенный глуховатый ответ.

Но я уже взяла себя в руки, стараюсь говорить спокойно и медленно:

- Я Эля. Я была на вокзале, когда ты приехал. Ты помнишь меня?

- Вам, наверное, нужна моя мать, её нет дома.

- Нет, я хочу поговорить с тобой. Антон! Ты слышишь меня? - он молчит. - Мне очень нужно тебя увидеть... Мы дружили до войны, ты помнишь? Я дочь портнихи, мы живём за железнодорожной станцией... Помнишь?

Он молчит.

- Как нам встретиться, Антон? Можно, я приду?

- Нет.

- Только не клади трубку, пожалуйста!

- Что тебе нужно?

На этот простой вопрос мне нечего ответить. Что мне нужно? Чтобы было, с кем танцевать на балу?

-Сегодня я получила аттестат об окончании школы. Но на торжественный вечер я не осталась, хотя у меня есть пошитое для него платье...

Он молчит. Что я несу? Надо заканчивать разговор.

- Антон, я позвоню завтра в это же время. Я прошу тебя, будь у телефона, мне очень важно, чтобы именно ты взял трубку... Если ответит госпожа Тэсс, у меня не хватит духу заговорить. Хорошо? До завтра, Антон!

Я, помедлив, нажала рычаг. Он не произнес ни слова.

Что я затеяла, что я скажу ему завтра? - Как прошёл день? - Никак , - ответит он и пошлёт меня далеко...

Ну и пусть пошлёт. Пусть. Я должна продолжить то, что начала, иначе буду жалеть всю свою жизнь.

Однако назавтра я не смогла выполнить обещание - не по своей вине.

Когда я повесила трубку и повернулась, чтобы выйти, сквозь стеклянную дверь будки на меня весело и в то же время угрожающе смотрела чёрная собачья морда. Но, по правде говоря, я не успела испугаться. Проводник овчарки был тут же, он держал конец поводка и всего лишь на минутку отвлёкся. Глянув на меня серьёзно, без улыбки, он отстранил пса и показал, что я могу выйти. Я узнала: передо мной была конвойная собака, сопровождавшая колонну пленных в тот день, когда мы с Петриком ходили за молоком.

Появился и начальник конвоя, тот самый обер-ефрейтор. Он внимательно разглядывал меня.

- Ваше лицо мне знакомо.

- Мы встретились недавно у железнодорожной станции, вы ещё спрашивали дорогу у моего брата.

- Совершенно верно! - Военный улыбнулся, - что же юная дама делает здесь одна и в таком нарядном виде?

- Иду домой с выпускного бала, - почти не соврала я.

- Вот как, значит, для барышни не нашлось провожатого ...

Разговаривая, мы дошли до кронштейна с меткой рейсовых автобусов.

- Меня не нужно провожать, я всегда сама езжу.

Пожилой военный не спешил уходить, молча меня разглядывал. Рядовой с овчаркой ждал чуть поодаль. Я уже начала немного волноваться и поглядывать, не едет ли автобус.

- А тот паренёк, значит, твой брат?

- Да.

- Он еще учится?

Я не могла понять, к чему этот допрос. Неожиданно обер-ефрейтор произнес:

- Если тебе нужна работа, приходи завтра в пять часов вечера к воротам лесопилки. Спроси Бинда. Это моя фамилия. На кухне нужна помощница, запомнила?

Я кивнула. Он улыбнулся, откозырял, они вдвоем пересекли улицу и не спеша удалились. Вскоре появился и мой автобус.

***

Песочный город, построенный мной,

Давным-давно смыт волной.

Мой взгляд похож на твой,

В нем нет ничего, кроме снов и

забытого счастья.

Из песни

Такой шанс упускать было нельзя - работа, да ещё на кухне! Наша маленькая семья находилась не в том положении, чтобы выбирать.

В назначенное время я была у лесопилки, когда назвала фамилию Бинда, меня пропустили. Я нашла здание администрации, небольшой домик с крылечком, как на даче. Там пришлось долго ждать, потом наконец мне дали заполнить анкету - фамилия, паспортные данные, сведения о родителях. Я пишу: мать портниха, отец... Написать "погиб"? Я решила не врать, будь что будет.

Меня приняли. Позднее мне стало ясно - принимала администрация лесопилки, а не начальство лагеря военнопленных, те были бы куда строже.

Итак, военнопленные, мне предстояло работать среди них. В день приёма я никого из прусов не видела, когда всё наконец оформили, было уже поздно. Из-за этого я не смогла позвонить Антону. Я, конечно, добежала до телефонной будки, но автомат "проглотил" подряд две монетки, попросить новую было не у кого, несмотря на летнее время в этом районе было очень пустынно. Мне пришлось вернуться домой. Какое несчастье, что у нас нет телефона!

Нельзя сказать, что работа по приготовлению пищи была мне незнакома, но на производственной кухне всё другое, даже если это маленькое производство. В первый день я устала так, что еле доплелась до кровати. Но по-немногу привыкла, познакомилась с некоторыми сотрудниками и подружилась с работавшей на кухне Ленни. У неё был мальчик лет 8-9 , почему-то звали его Соней. Он проводил на лесопилке всё время. Когда я спросила, почему его так зовут, это имя или прозвище, мать расхохоталась - "Это призвание!".

На третий день моей работы случилось то, что, наверное, было неизбежно: я порезалась, снесла с указательного пальца целый лоскут кожи.

- Молодец, поработала, - услышала я за спиной насмешливо-укоризненный голос Ленни, - ты что так побелела, крови боишься?

Я не боялась крови. Может быть, меня потрясло как раз её отсутствие - обнажилось розоватое, ничем не прикрытое мясо, кровь пошла только когда я пошевелила пальцем. Подбежал Соня:

- Надо Йонтаса звать.

Ленни кивнула - Давай!

До этого я почти не сталкивалась с пленными, видела их только издали, даже во время обеда. Работало здесь всего двадцать человек, они принимали пищу на воздухе, под навесом. Разливал обычно Соня.

Пленные вели себя тихо. Основной лагерь находился на каменоломнях, сюда, на более лёгкую работу отправили самых слабых. Но вот теперь мне, очевидно, предстояло более тесное общение. Через пару минут на пороге появился белобрысый Соня, а за ним худощавый человек в круглых очках. Пленным нельзя было первыми заговаривать, даже здороваться, и он остановился молча, только снял свою пилотку.

Ленни подвела к нему меня со стиснутой в локте рукой, которую я сжимала, чтобы остановить кровь. Выделили два стула, освободили краешек стола, нашёлся йод и чистый носовой платок. Потом я узнала, что этот человек был фельдшером. Он не выказал ни удивления, ни сочувствия, вообще никаких эмоций, но при этом быстро и почти безболезненно вытер кровь, края раны смазал йодом, а саму рану прикрыл кусочком чисто вымытой луковичной шелухи и перевязал.

Но на этом процедура не закончилась. Йонтас положил мою руку на ладонь своей правой, лежавшей на столе и накрыл сверху левой рукой, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Наверное, целую минуту ничего не происходило, потом я почувствовала очень лёгкое покалывание, незаметно оно усилилось, в какой-то момент стало почти больно рядом с раной , и тут же он убрал ладони. В это мгновение наши взгляды встретились - мой удивлённо-радостный и его испытующий. Он удовлетворённо кивнул и встал. Ленни, которая вместе с сыном всё это время стояла рядом, угостила Йонтаса куском сала. Когда он ушёл, она поинтересовалась:

-Н у как?

Рука почти не болела.

- Что это было? - спросила я.

- Не слыхала раньше про прусских лекарей? Йонтас многим помогает...

В тот день меня поставили разливать обед. Соня показал, как зачёрпывать, чтобы попало равномерно и гущи и жидкости. Пленные подходили молча, протягивали свои разномастные котелки и плошки, никто не поднимал головы, не смотрел в глаза, даже не разговаривал. Правда, я заметила среди в чём-то похожих друг на друга немолодых лиц нового человека - парня, который стоял рядом с Йонтасом, он выделялся не только молодостью, но и торчащими, как парик клоуна рыжими волосами. Как оказалось, дней десять назад сгорел мотор малой циркулярной пилы, и это случилось как раз тогда, когда на ней работал Пинцер (так звали рыжеволосого) . Его отправили в наказание назад на карьер, но Йонтас каким-то образом смог уговорить Бинда и другое начальство его вернуть.