Господи, помоги! Эти двое, дети они или просто идиоты, не понимают, что наделали! Они как младенцы, которые хотят конфетку и потому давятся и плюются хлебной жвачкой. И теперь навечно останутся не детьми и не взрослыми, ведь в Преисподней не растут, они будут скучать и возненавидят первую попавшуюся жертву. Они - самоубийцы, потому в них есть очень мелкие наклонности палачей... Но что же с ними делать, как их развлекать, как создавать иллюзию роста и деятельности? Или пусть мучаются и мучат - но мучить будут его, Бенедикта!
...А ошибка была элементарна: столоначальник С не был виновен в посылке тех документов. Он, скорее всего, знать о них не знал: они должны были попасть к нему, но не попали. Для бывшего преподавателя логики и нынешнего бюрократа перепутать входящие и исходящие - нелепая ошибка! И подвести коллегу... Но докладная уже пошла по инстанциям, Бенедикт отправил ее, а теперь следует написать опровержение.
***
Пока Бенедикт усмирял панику, девица принесла все, что надо; дети о чем-то беседовали, хихикая время от времени. И тут Господь, упомянутый мысленно, кажется, сжалился над столоначальником. Осторожно приоткрыв дверь, вошел некто третий. По сутулости его и согнутым локтям можно было надеяться, что он - чиновник, из маленьких. Человек этот не поздоровался, не поклонился, не осмотрелся, как если бы всегда работал именно здесь. На нем коробом стояло одеяние из ворсистого сукна. Оно походило на привычные Бенедикту одеяния университета, но оказалось затейливее - с широким отложным воротником и вторым, стоячим. Отвороты второго воротника покрыли, видимо, крашеной кошкой, потому что намеки на полосы было все-таки видно. Одеяние новое, а вот сапоги рыжие и с заплатами, головной убор с козырьком расплющен и засален. Человек очень бережно снял суконное одеяние и повесил его на крючок у входа; пола завернулась, открыла подклад из маркого белого коленкора. Поправив полу, человек отошел полюбоваться одеянием и только потом развернулся к Бенедикту.
Тот видел словно бы себя на посту ректора, такое вот кривое зеркало. Один нелепый старикашка в "почти новом", но уже обвисшем одеянии оглядывал другого, одетого в безобразное то ли черное, то ли зеленое нечто с протертыми локтями, но с блестящими пуговицами. Один был высок, тощ и гибко-неподвижен, второй - скован и суетлив, низенький и какой-то словно бы отечный. Оба выглядели небритыми, как очень и очень многие мужчины в Аду: душа в Преисподней сохраняет облик тела, в котором застала ее смерть, а побриться прямо во время агонии почему-то приходит в голову далеко не каждому. Щетина начальника отросла довольно ровно, смягчив довольно хищные линии челюсти, а у новичка росла островками возле ушей, в углах рта и подбородка. Новенький оказался рыжеват, волосики младенчески-легкие, а на лице конопушки и глубокие рубцы от оспы. Носик уточкой. Как бы и нет лица, но все-таки это лицо, и вполне определенное.
- Так! Александр, Нина! Возьмите бумагу, перья!
- Что нам делать?
- Учиться писать пером, пока на вашем языке. Пишите каждый о том, какой он человек. Я этого все равно прочесть не сумею, поэтому можете не врать.
Мальчик и девочка переглянулись, громко вздохнули, но послушались.
- Здравствуйте! Я барон Бенедикт фон Кройцерхауфен, ваш столоначальник и бывший ректор провинциального университета.
- Я знаю, Ваше превосходительство.
- А кто Вы?
- Я титулярный советник Башмачкин, Акакий Акакиев, Ваше превосходительство.
Так. Надо называть его как-то иначе, но не по имени же?
- Так Вы чиновник?
- Да, Ваше превосходительство.
- Вас сюда сама судьба послала!
Тут уже и детки оторвались от бумаг.
- Акакий Акакиевич! - как-то слишком уж восторженно вскрикнула Нинель. - А мы Вас знаем!
Титулярный советник покраснел (странно, остальные краснеть не могли, ибо в Преисподней нет крови) и сморщился, не собравшись с ответом. Он словно бы отупел и задумался так, как это делают животные. А Нинель продолжала свое, и было страшновато от визгливых ее интонаций; возможно, что и новенький оторопел.
- Да! Писатель Гоголь сочинил повесть про Вас и про Вашу шинель.
- Ага. В школе проходили, - Алекс хихикнул: на языке его времени имя чиновника воспринималось довольно неприлично.
- Вам ее вернули?
- Шинель? Вот она!
- А как?
Тут новичок расплылся до ушей: вслед за ним, насколько это возможно в Аду, просиял и Бенедикт - новенький хотя бы умеет писать, если дружит с литераторами. Чиновник рассказал вещь совершенно неожиданную:
- Вернул апостол Петр. Он меня проводил и у входа отдал шинель. И говорит: "На, вот она, душа твоя, шинель!". Пошутить изволил. А она и впрямь как душа...
- Апостол Петр? - поразился Бенедикт.
- Да!
- Какая честь! - встрял мальчишка, но Акакий иронии не заметил и возбужденно продолжал:
- Но у него не было с собой ключей. Наверное, я...
- ...не такая важная птица? - гнул свое Алекс.
- Да. Титулярный советник... Он меня проводил, а статуя у входа ожила и подняла плиту.
Вот как надо его называть!
- Акакий Акакиевич, у того, кто поднимал плиту, был хвост?
- Что же Вы говорите, Ваше превосходительство! Не может такого быть. У него ноги спутала змея...
- Все понятно.
Тот, кто поднял плиту - это Минос, все ясно. Данте видел его и чуть ли не говорил с ним. Интересно, юнец это запомнил? Наверное, нет - сидит и молчит, а ведь Минос распределяет грешников по кругам Ада: сколько раз обмотается хвост Миноса вокруг грешника, в круг с таким номером он и попадет. А Акакия он почему-то не захлестнул, не пошевелился! Тот, кто шутил - третий судья, Эак. Спору нет, смотрится он хорошо, но он - идиот. Его касаются глупые, случайные смерти, но не грехи. Стало быть, новенький принадлежит Эаку и может не понимать, что с ним и где он. Бенедикт насторожился. Если придется защищать Акакия от мальчишки, мучений станет чуть побольше. А тот не понимает. Московиты подобострастны, а при власти подобны Хаму. Акакий уловил, что столоначальник чем-то недоволен, и весь обратился в слух.
- Акакий Акакиевич, Вы умеете хорошо и быстро писать? Бумаги срочные, идут очень важным персонам...
- Столоначальник мною был доволен.
- А латынью и греческим владеете?
- Никак нет, ваше превосходительство! - титулярный советник даже головою замотал, мелко-мелко, и попятился.
- Что же нам тогда делать? Пишем-то мы по-латыни в основном...
Тут чиновничек собрался и решительно заявил:
- Это неважно, ваше превосходительство!
- Как?!
- Я переписывал бумаги, но никогда их не читал!
- Как такое возможно?
Этим заинтересовалась и юная парочка. Акакий Акакиевич поглядел на всех троих нежно и покровительственно:
- А вот как. Разрешите показать, Ваше превосходительство?
- Показывайте!
Титулярный советник проскользнул на место у левого плеча нового начальника.
- Ах, какой у Вас тут славный свет! Теней совершенно никаких! И перья прекрасные - это перья ангелов, такие...
"Неужели он думает, что оказался в Раю? Он сошел с ума, умирая?"
- А чернила! Но что мне написать?
Бенедикт подал те же самые инструкции для служителей.
- Какой прекрасный шрифт!
- Будьте внимательнее, это латынь.
- Конечно же! Ежели наверх чинам прошения подавать...
Акакий Акакиевич уселся по-хозяйски, попрочнее поставил локти и попробовал перо. Писал он довольно медленно и очень, очень ровно. Бенедикту всегда нравились работники с долгим дыханием, а Акакий мог бы писать вечно. Копия получилась совершенно точной, только черной, а не красной. Оценив работу, Бенедикт написал на клочке довольно небрежно: "Акакий, ты в Преисподней" и передал подчиненному.
- А вот это Вы можете написать таким же шрифтом, как в красном документе?
