Бенедикт обратился в соляной столп и стал прозрачным. А Ириней все шуршит мягким пером, думает что-то о вызволении адских душ. Гордые гностики хотели бы освободиться сами, не Божьим произволом. Он, Ириней, им такого не позволит - так служить ему в Аду, служить Преисподней, пока... Поздно. Не нужен Бенедикту Ириней - ему самому не нужен, но канцелярии очень даже пригодится.

Столоначальник оживал потихоньку. Безумие - Людвиг сам написал и сам передал прошение. Он говорит о совести, о покаянии, о вине и о смертных грехах. Он сознательно не соблюдает правил. Это дерзость - обычно люди подчиняются правилам автоматически, даже не понимая того, чему подчинились - и что находятся под их властью. Так ошеломляет Ананке.

Второе - это настоящий скандал. Людвиг знает наверняка, за что он здесь. Прочие овцы об этом не думают - дескать, Господу было виднее, в чем они грешны. Да и я, Бенедикт, барон с Кучи Грошей, знаю, почему здесь я. Я очень глупо запродал душу и, наверное, могу ее украсть отсюда.

Третье - Людвиг посмел опровергнуть обвинения, сам себе выбирал вину. Такое безумие не угодно не только Аду, но и Церкви. В этом я, мол, каюсь, а в том - не считаю нужным! И, главное, зацепки, зацепки находит! Нет никакого маразма, нет сумасшествия! Кстати, и для себя зацепки я вижу, пусть ненадежные - но с чего ты взял, что опора должна быть прочной?

Так прошло еще сколько-то мелких событий - то, что здесь заменяет время. Потом постучали, был получен ответ, и Людвиг вошел и поклонился. Вид он сделал непроницаемый: непонятно, узнал он Бенедикта или не узнал. При жизни старый Людвиг Коль походил на переспелую и подгнившую грушу: словно бы штаны набиты ватой спереди и сзади, а головка на тоненькой шейке клонится в сторону, чаще на правое плечо. Ступни он ставил тоже презабавно, носками внутрь, и из-за болей в позвоночнике сильно ворочал тазом при ходьбе. По лестницам он не всходил, а вползал, цепляясь за перила. Был у него еще один атрибут, не очень заметный. То ли молочно-голубоватые глазки, то ли пух на лысине, то ли еще что-то - но казалось, что старика сопровождает странный свет, бледный и слепящий, смягчающий грани, стирающий цвета. Потому-то казался Людвиг недоступным и слишком странным. Сейчас он смотрелся в точности так же.

Неловко. И начинать следует Бенедикту.

Из кресла он вылез, распрямился, как будто бы делал что непотребное, и, склонившись, написал на обоих документах какие-то расплывчатые резолюции. Передал Иринею; тот, не глядя, принял. Неловкость превратилась в странную оторопь. При жизни Людвиг Коль не влиял на него так, не обездвиживал.

...Увел гостя дальше, к окну. Это окно, как любая вещь в Преисподней - видимость и мучение: его то ли заложили кирпичами, то ли приспособили переплет и подоконник просто к стене. Бенедикт подумал-подумал, да и брякнул:

- Зачем ты написал прошение о коте? Теперь его замучают. Зачем ты предал беднягу?

- Не замучают, - улыбнулся Людвиг углами губ. Вид у него стал такой, будто бы ему одному известна какая-то очень приятная тайна, и всех остальных глупцов он снисходительно жалеет.

- Я подписал твои прошения и передам дальше. Сам знаешь, тут от меня ничего не зависит.

- Зато от меня очень даже зависит. Ты при жизни умел читать и писать на языке Эзопа.

- Но зачем все-таки ты приплел сюда кота?

Людвиг оперся поясницей о подоконник; при жизни он больше на лавочке сидел, но тут было слишком высоко.

- По нескольким причинам. Отсюда можно незаметно выйти?

- Угу.

- Как при жизни?

- Как при жизни.

- Тогда идем.

Незаметная дверца слева вывела их вон, но это оказалось странным местом. Так же, как в городе N., мостовая, лет триста назад замощенная булыжниками. Улочка сворачивает чуть влево, но стены, границы ее - без окон. И прямо посреди дороги поставили жаровню на треноге. Она горит, дает неплохой свет, по мостовой скачут тени. Но две тени падают неверно, и они неподвижны: стена справа остановила тень длинную, а слева прилипла тень то ли репки хвостиком вверх, то ли груши.

- Странно, - сказал Бенедикт. - Этого не было.

- Вероятно, и нет.

- Зачем, - утомленно вздохнул Бенедикт, - Зачем ты обратился к мне?

- Моя фамилия начинается на К, а имя - на L. Мне тебя не миновать.

Ощущение плоского света все-таки оставалось, оно скрадывало Людвига; легче было видеть не его, а его странную тень. Тени верней и надежней, чем те, кто их отбросил.

- Ты пишешь и знаешь, что ничего на самом деле от тебя не зависит. Но ты почему-то должен писать и даже не спрашиваешь, почему...

- Я знаю, почему.

Тень отмахнулась пухлой ручкой:

- А я - я преподаю источниковедение уличным акробатам и жонглерам! Боги мои, да ведь они все неграмотны! Да и кому здесь нужно это источниковедение?!

- Судьям?

- Они, наверное, собираются посмотреть все это как-нибудь потом. Они могут откладывать на потом. Источниковедение - неграмотным, и актеры не спрашивают, для чего им это нужно. Моему коллеге это нравится, он на своем месте...

- Никогда не мог понять, - обидчиво заявил Бенедикт, - Почему все кругом, за исключением меня, прекрасно понимают... нет, владеют правилами игры. Они вступают, действуют, и все друг друга прекрасно чувствуют. Интересы-то у них шкурные. Я это знал, но не знал, какие именно эти шкурные интересы.

- Вот потому тебя сделали ректором и надолго оставили в покое.

Теперь был заметен Людвиг, не тень, и смотрел он по-доброму.

- Но при чем здесь все-таки кот?

- Смотри! Первая причина. Это прошение - бред. Коты не попадают в Ад, они не грешат. Я буду смеяться, а кое-кто остолбенеет. Как ты, например.

- Но все-таки нехорошо. Жаль кота. Он умер?

- Я оставил его живым. Ты не думай, я этим прошением не предавал его, и я не шутил. Причина вторая. Этот кот - не совсем кот, очень уж похож на святого человека. Хотелось бы создать ему Рай.

- И воспользоваться мною и Судьями?

- А почему нет?

Нет-нет. Ты сам создашь свой кошачий Рай. Ты сам - старый кот с непроницаемым взглядом. Чеширский Кот.

- Третья - ради тебя. Ты что?

Бенедикт только фыркнул:

- Не думал, что именно ты будешь делать что-то ради меня, да еще в Аду.

Теперь пришла очередь Людвига смотреть так, как смотрят на упрямых дурачков.

- Я пригрел всего одного кота, который не совсем кот и не совсем мой. А ты? Этот твой Игнатий - человек с душевным складом пса или медведя. Он даже тебя близко не подпускал...

В уме Бенедикта наступила ясность, сделалось любопытно. А Людвиг довольно улыбнулся и продолжил:

- Или этот твой фаворит, который по правую руку, с иконным лицом...

- Это Ириней, бывший епископ Лиона. Тот самый, борец с гностиками, - Бенедикт засмеялся. - Он - мой преемник, но пока не знает этого!

- Ты готовишь преемника? Ого!

- Тогда не называй его фаворитом.

- Это неважно. Я говорю не о нем - о тебе. Ты понял, что ты делаешь?

- Что?

- Ты выбираешь не совсем людей. Человек-зверь. Человек-икона. Чем-то тебя не устраивает человеческая природа.

- Не устраивает.

Бенедикт насторожился и похолодел

(он все знал? и ревнует?)

был еще и человек-ангел, первый

а Людвиг продолжал, и напряжение в голосе сменилось смехом:

- Ты бы и меня не обошел вниманием, будь я лет на сорок помоложе, ведь так?

- И потому, - Бенедикт изобразил светское изумление. - Ты намереваешься что-то сделать для меня. За то, что я мог обратить внимание. Или за то, что не обратил. Нет, не совпадает.

- Не в этом дело! - а вот это уже самая настоящая досада. - Просто я тебя понял. Тебе тут делать нечего.

- Твое собственное прошение... Сам знаешь, что бы я там ни написал, Ад только ухудшит твое положение и добавит мучений мне. Тогда зачем?

- Совесть замучает? Ах, как хорошо! Тебя, столоначальник, даже не передернуло от такого слова! К чертям в уборную мое прошение!

- Как?!