- Отдайте кому следует. И вон отсюда!
Шкодники убрались. Башмачкин прекратил дрожать над пролитыми чернилами и немного расслабился:
- Ваше превосходительство...
- Они не ведают, что творят? Да, Акакий Акакиевич?!
- Я прошу извинения...
- Да к черту эти чернила! Осыплются.
- Туда мел попадет.
Башмачкин видел, как остывает Его превосходительство - медленно, наподобие банного камня. Тот уже не гневался, он досадует. Да, дети давно не видали, как он встает. Они проверяли, каменная у него задница или не каменная. Они не посмели больше трогать Акакия и переключились на Бенедикта. Нина отвлекла его, он встал, и тогда Александр... Им было скучно, их не уважали и не замечали - и плох тот преподаватель, который этого не понимает. А то, что он их боится, дети использовать так и не посмели. Или не поняли этого - не осмелились даже так подумать.
***
Прошедшего совершенного времени в Преисподней нет; потому-то дело Жана-Батиста Ламарка могло оставаться в подвешенном состоянии вечно, и опорою он стать не мог. Бенедикт не видел этого его прошения - вероятно, оно ушло еще в отдел КLМN; в его время и людей было куда меньше, и демоны безжалостней... Был еще один большой отчет, потом еще. Кто читал их? Ничего особенно нового об Аде из них узнать было невозможно, обыкновенные случайные колебания, на чем весь Ад и стоит. Но это создавало опору неграмотному Акакию - он копировал второй большой отчет и пребывал в обычном для него нежном покое. Иногда он вспоминал, что столоначальник опасен - все знают, что немцы на русской службе - страшные звери, а он такое зверское обличие даже видел и убийство предотвратил - и это в Раю! Бумаги надежны, бумаги безмятежны и без него, титулярного советника Башмачкина, существовать не могут. Он будет писать до самого Страшного Суда, тогда им написанное зачитают вслух, и восстанут, как школьники или чиновники, по первому зову. Но пришел еще кто-то - краем глаза Акакий Акакиевич ухватил только темную тень и услышал короткий шорох. Упругий шорох - значит, бумага ценная.
А Бенедикт понимал, что от его резолюций не зависит ничего, но не был в этом полностью уверен. Может быть, что-то меняется случайно: вот же, он написал прошение, и вредные подростки не вернулись. Любое его действие или бездействие обернется на пользу Ада, ведь не ради мучений грешников существует Преисподняя. Может быть, прав сумасшедший доктор медицины, и Ад - это всего лишь потерявшая душу тень Земли. Выхода нет, спасение - абсурд. Новый толстый лист мог быть и счастливой случайностью.
Итак, тот самый ересиарх(или экклезиарх?), пропитавший многие земли кровью, ждал перевода в Чистилище. Его имя должно было оказаться в томе "Lot-Ly", где-то в середине. Надо просмотреть, прочесть, что-то сделать в ответ. Но страшно, очень страшно. И невероятно завидно - как Бенедикту навязали службу палача, так этому предлагают освобождение. Не сам он требовал перевода, как несчастный Ламарк и все те, кого мучают надеждой и прививают ненависть к ней. Так что же?
Ересиарх не желает покидать пределов Преисподней на том основании, что Чистилища не существует!
Он боится оказаться в небытии или просто упрямо настаивает на своем, как и при жизни, в отсутствие разумных аргументов? В этом и сила его - в тупом, но необходимом упрямстве; если этот человек и боится, ужаса он не признает никогда - наверное, больше всего он боится именно страха
Он категорически отказывается покидать пределы Преисподней на том основании, что Чистилища не существует!
А кто это пишет? Отчаявшийся палач или просто жертва, которой надоел беспокойный сосед? Так-так, доносчик пожелал остаться неизвестным - вот почему такая толстая, гладкая бумага!
Что важнее, этот человек дал понять, почему отказывается от перевода, хотя пытки, чтобы выгнать его, были предприняты чрезмерные и невыносимые. Он проговорился, что готов сокрушить Преисподнюю.
одним упрямством ее не уничтожишь
Он сказал, что медленно, но верно соберет силы, чтобы разверзнуть Ад, когда придет время Страшного Суда. Такая гордыня - великий грех: Тот, кого запрещено именовать здесь, Сам придет и Сам разверзнет Преисподнюю! Это повод усилить мучения и отказаться от перевода этого грешника в Чистилище. Но что, если на самом деле соберет силы и разверзнет? Что делать сейчас ему, Бенедикту?
Итак, сей великий грешник привел Преисподнюю в беспомощное состояние. Сам столоначальник КL, доктор философии, окаменел и, казалось ему, промерз так, что выступил иней на плечах. Как быть? Инстинкт палача подсказывал - надо дать ход этой докладной! Тогда грешника отправят в Чистилище и можно будет выследить, где и как открывается проход. И что можно сделать, чтобы и его, Бенедикта, выставили отсюда. Палач предположил, что этот грешник действительно несокрушим и неутомим. Но старый преподаватель восстал в душе и тихонько возразил так: этот святой человек уже сейчас согрешил, впав в безмерную гордыню, возомнил себя орудием Господним, а что же будет дальше? Преисподняя сокрушит и развеет в пустоте эту страшную душу. Он, грешник, в гордыне своей не видит предела своих сил - но ты, палач, знаешь точно, эти пределы есть, и они уже близко. Но зачем принимать решение за этого сокрушителя, если он уже принял свое? Ох, поберегись, доктор философии! Что будет, если ты сохранишь этого человека, убережешь его от лишней боли? Кто станет еще одним кирпичиком в фундаменте Преисподней - он, ты или вы оба?
Но жаль эту душу как хорошую книгу, обреченную костру. Истинным человеком этот грешник перестал быть еще при жизни и не заметил этого. Не поймет и сейчас.
Но что же делать все-таки? Документы не присылают по одному. Есть важные и есть пустышки. Пустышка теперь - это очередная жалоба того же самого Иринея на Маркиона и Валентина - они, язычники, недостойны находиться в Аду! Но почему, почему докладные этого склочника попадают именно сюда?! Все прекрасно знают Иринея из Лиона - этот враг гностиков очень тщателен, упорен и не слишком уж зол, это не фанатик. А давай-ка сделаем так:
Бенедикт сотворил резолюцию со ссылкою на прошение, которого пока не существовало. Написал и прошение от своего имени - указав все заслуги Иринея и восхвалив его в понятных для адских чинов выражениях, он покорнейше попросил перевода этого грешника в отдел КL на вакантную должность секретаря. Тут разум Бенедикта стал ясен, подвижен, и он понял, как поступить с сокрушителем Ада.
Акакий Акакиевич тем временем закончил копию. Пока он присыпал ее песочком, пока вытирал перо, Бенедикт накидал черновик. Титулярный советник уже хорошо разбирался в его почерке, и особенно стараться не следовало. Башмачкин закончил и посмотрел на начальника. Тот подал ему и безымянную докладную, и свой черновик.
- Акакий Акакиевич! Вы не могли бы скомпоновать один документ из этих двух?
- Я, Ваше превосходительство, не умею этого, - голос его ласково просил прощения и успокаивал. - Никогда не умел. Вы уж оставьте все как есть.
- Но это необходимо, титулярный советник.
- Тогда...
- Вот, смотрите: Вы напишете эту же шапку, но под нее поместите не тот текст, который был, а тот, что я написал.
- Да.
Пока Акакий писал, рыжие глазки его, постоянно подернутые туманцем или очарованные, прояснялись. Окончив, он документа не отдал, а отложил как что-то сомнительное, опасное. Посмотрел ясно и внимательно, а потом спросил - он никогда ничего не спрашивал, тем более так:
- Бенедикт Христианович, а зачем Вы это приказали? В Раю?
Бенедикт, прозванный когда-то Простофилей, врать умел не очень хорошо, разве что скрытничал. Сейчас требовалось солгать без подготовки.
- Понимаете, Акакий Акакиевич, это докладная из Преисподней.
Тот встопорщил бровки и приоткрыл рот, словно бы мысль на лету ловил, как собака муху.
- Мы их и раньше получали, да Вы не интересовались... Так вот, речь идет о покаянии одного великого грешника, надо передать наверх...
