– Куда ты столько, – возмутился я. – Оставь.

– Девочки голодные, – отмахнулась она, игнорируя приказ.

Точнее, пожелание, выглядевшее как приказ. Майя восприняла именно как пожелание, я вынужденно согласился, и это было лучше для всех. Она пошла первой. Я нес Кристину, замыкала Антонина с одним мешком.

Там, где ровно, все было нормально. Терпимо. В буераках Кристина съезжала, заваливаясь в сторону от больной ноги. Мои пальцы, сжавшие ее ноги под коленями, не справлялись с нагрузкой.

– Держись крепче! – говорил я, словно она сама не понимала.

Еще как понимала. Не хуже иной обезьянки царевна цеплялась даже здоровой ногой. Горячее дыхание опаляло мне ухо. Свисавшие кудряшки щекотали лицо.

– Если нести вдвоем, будет легче, но придется бросить еще один мешок, – констатировала Антонина, глядя на изменившиеся деревья вокруг.

Она была права, из тянувшегося вверх молодняка можно сделать удобные носилки. Но на изготовление уйдет время, а оно на исходе. И я не останавливался.

В траве под ногами попадалось все больше камней. Кроны шумели. Наши носы сопели и раздувались, шаги становились все тяжелее и меньше, пот застилал глаза, капал со лба и щек, пропитывал одежду.

Через какое-то время девочки сдулись, как забытые воздушные шарики. Ровно державшая спину Майя без сил опустилась на землю. Антонина грохнула мешок наземь так, словно там камни. Мешок обиженно чавкнул.

– Оставляем поклажу, – распорядился я. – Позже вернемся сюда за едой и водой.

– Если опять что-то не приключится, – не преминула вставить Антонина.

Когда снова двинулись, царевны несли по нескольку апельсинов – ни у кого рука не поднялась бросить все.

Хватило нас еще на полчаса. Увидев, что мои ноги заплетаются, Майя с Антониной молча опустились на землю. Я осторожно расположил Кристину рядом.

– Тихо! – взлетел мой палец.

Хруст. Или показалось? Уверенности не было, но стрела легла в поданный Кристиной гнук.

Я сделал круг. Потом большой круг. Девочки испуганными мышками застыли, выставив вперед мечи.

Юлиан уже определил бы на запах, есть опасность или нет. Но Юлиана не было. Был мой нос. Мои глаза. Мои уши. Они все тщательно просканировали. Если хруст имел место, то естественный.

– Отбой тревоги, – сообщил я по возвращении.

Но гнук пока остался под рукой – на всякий случай.

Клинки вернулись в ножны, Кристина вновь принялась маяться с удерживаемой на весу ступней, Майя вытянула ноги и, прикрыв глаза, откинулась спиной на ствол дерева. Присевшая на бугорок Антонина задумчиво теребила рукоять меча.

– Взявшего в руки запрещенное оружие ждет смерть, – с отсутствующим взором заявила она.

Я объяснил:

– Если применю его, то исключительно против врагов.

Рано обрадовался.

– Неважно, – спокойно проговорила крупная царевна. – Это нарушение закона.

Не желая встречаться взглядом, она сняла шлем и принялась начищать узорчатый металл пучком сухой травы. Высвобожденные волосы заключили лицо в светлую рамку и красиво упали на защищенные бронзой плечи. Густые брови сурово сошлись на переносице. Вид хмурой царевны вызывал в памяти сцены из фильмов про женщин-рыцарей, коротающих время между схватками с недостойными их клинка рубаками-мужчинами, вечно не понимающими, с кем имеют дело.

– Тоня, если на нас нападут, – сказала Кристина, – мы будем защищаться от врага его же оружием, иначе нас перестреляют.

– Все равно это нарушение закона, а преступивший закон сознательно ставит себя вне общества – общество обязано ответить тем же.

Кто бы мне сказал, что попадусь в свои же сети. Однажды я так погубил Гордея. Теперь по макушку наполненная самомнением зазнайка хочет угробить меня. И угробит, сто процентов. Потому что закон, каким бы дурацким ни был, на ее стороне.

Кристина занервничала:

– Тоня, с ума сошла?! Чапа и его гнук – наш единственный шанс выжить!

– Заповедь гласит: соблюдай закон, – стояла на своем Антонина. Ее натиравшая шлем рука словно сдирала кожу с вероятного противника. – В заповеди нет оговорок. Любая поправка – кощунство, надругательство над законом.

– Самозащита не может быть преступлением! – не выдержала Кристина.

Даже забыла о боли в ноге.

– Закон справедлив, когда он выполняется, – процитировала Антонина школьную молитву, – всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.

Кристинин взгляд посерел и похоронил меня заживо. Майя хотела что-то сказать в попытке вразумить, но Антонина вдруг встала, руки надели шлем, словно добавив происходящему солидности, и царевна произнесла формулу, после которой ничто не может остаться прежним:

– Говорю! Наш временный командир Чапа назначен ангелом Томой, позволившей ему взять в руки запретное оружие и командовать царевнами. Посему она тоже нарушительница закона. Каким-то обманным путем коварная Тома сумела растопить сердце доблестной Варфоломеи, заставив цариссу удочерить ее. Затем произошли странные события. На школу совершено нападение, перед этим кого-то внутри школы предупреждали вывешенным флагом с треугольниками. Затем Варфоломея с семьей погибает, оставляя новоявленную царевну Тому единственной наследницей. Уже здесь стоило бы задуматься. Но никому нет дела, каждый за себя. А Тома, которая, насмехаясь над традициями, даже ходит в мужском, продолжает хохотать нам в лицо!

Антонина распалилась в пламенном негодовании. Щеки порозовели, маленькие глазки прожигали насквозь. Откуда в этом чердаке под шлемом столько зависти и мстительности? Неужели царевна верит в произносимое?!

Она верила. И пыталась уверить других.

– Не достигнув необходимого возраста, – продолжала Антонина, – но зная, что это спишется на ангельское происхождение, Тома обзавелась двумя невесторами неизвестной породы, из числа не то чертей, не то людоедов. Одного поставила нам командиром. Он с первой минуты плевал на закон, который запрещает брать в руки гнук. Он даже бравирует этим. Это неслыханно. Я сообщу о нарушении закона немедленно, как только мы спасемся.

Не как только, а если, подумалось мне. А учитывая происходящее…

– Тоня, как ты можешь?! – Кристина вытянула больную ногу и оперлась на утонувшую в траве ладонь. – Еще издеваешься: «как только спасемся». Кто нас спасет? Сами? Ты даже еды сама добыть не можешь. Из пещеры от смерти и многого другого нас спасла Тома, сейчас спасает ее друг Чапа. Сказано: не враждуй на сестру свою в сердце своем…

– …И обличи ближнюю свою, и не понесешь греха, – с удовольствием закончила фразу Антонина. – Вот! Знание о преступлении и недонесение не менее преступны, чем само преступление.

– Ближнюю свою! – уцепился я за соломинку. – Не ближнего. Я – мужчина.

– Под ближней имеется в виду…

– Говорю! – громко перебил я. – Обвиняю Антонину, как там тебя…

– Меланьину, – напомнила Кристина позабытую мной фамилию.

– …В корыстной трактовке и собственных толкованиях буквы закона!

– Это неправда! – Антонина побелела.

– В присутствии свидетелей Кристины Есениной и Майи…

– Береславиной, – быстро подсказала курносая девочка.

– Береславиной, – повторил я, – также обвиняю Антонину Меланьину в том, что зная о ношении мной гнука с целью самообороны и защиты жизней учениц школы, она не менее преступно покрывала возможное, как она его теперь называет, преступление в течение двух суток, пока считала эту самооборону защитой себе самой. Когда поняла, что спаслась, решила обвинить других в том, что они делали не только возможное, но и невозможное для ее спасения, рискуя своими жизнями ради спасения ее жизни. Ты знала, что я спасал тебя из пещеры с помощью гнука?

Царевна окаменела под моим взглядом.

– Ну…

– Да или нет?

– Я не присматривалась…

– Прошу свидетелей заметить, – ликующе заострил я внимание, – обвиняемая пытается солгать в свое оправдание. Гнук в моих руках не заметить было нельзя, с его помощью я освободил всех. Он был на мне с первой минуты до нынешней. А как же заповедь седьмая – не произноси ложного свидетельства? Так видела ты гнук с момента освобождения, Антонина Меланьина, или нет? Как думаешь, что по этому поводу скажут еще двенадцать свидетельниц?