Я сжал кулаки и задержал дыхание. Адвокат замолчал и с умным видом расстегнул кожаный портфель, с золотой застёжкой и вытащил документы.

В конце зала сидели потерпевшие, с родными. Они специально скромно оделись, и выглядели людьми обездоленными и замученными до смерти гражданином Дёминым. Я усмехнулся, и тяжело вздохнул.

– Назовите своё имя, и фамилию, подсудимый.

– Дёмин Михаил Николаевич, родом из Киевской области. Село Благодатное, Почаевского района.

– Там прописаны и проживаете?

– Нет, оттуда родом родители. Проживаю в Киеве, Дарницкий район, улица Тампере.

– Женаты? Где работали?

– Женат, детей нет, в настоящее время безработный. Полгода назад работал в строительной фирме.

– Это правда, что вы окончили военное училище?

– Правда, ваша честь, закончил.

– С места работы вам дали нелестную характеристику. Ваш начальник написал, что вы халатно относились к работе, прогуливали, пили, и из-за этого он вынужден был вас уволить. Это правда?

– Нет, неправда. Конечно, ваша честь, я не могу доказать обратное, но уверяю вас, что работу свою я любил, и относился к ней с должной ответственностью. Проработал на фирме не один год, и заслужил не только уважение среди коллег, но и поощрения от руководства фирмы. Тем более, вы не поверите, но я не пьющий. И это наглая ложь.

– Об этом в бумаге ничего нет. Тогда как объясните такую характеристику? И кому верить? Вам, либо же вашему непосредственному начальнику? Пусть даже бывшему руководителю? Здесь есть кто-то из коллег Дёмина?

Судья обратился в полупустой зал, однако никто ему не ответил. Я вспомнил своего близкого друга Валерку, и понял, «что друг, оказался вдруг, и не друг, и не враг, а так…», – как в песне Владимира Семёновича Высоцкого. Не пришёл. Побоялся испачкаться и потерять работу.

Поднялась моя мама и сказала: мой сын ваша честь никогда не увлекался алкоголем. И то, что написано в бумаге неправда.

– Простите, вы кто? – задал вопрос судья.

– Мать Михаила Дёмина. Это мой сын, которым мы всегда с мужем гордились. Он прекрасный человек, и то, что эта драка была нужна кому-то, и подстроена, у нашей семьи не вызывает сомнений.

– Спасибо, я ещё дам вам слово, – ответил судья нахмурившись.

Мама заплакала, и Мария усадила её на место и принялась успокаивать.

– Дёмин, расскажите, как всё произошло. Только давайте спокойно, без эмоций.

Я поднялся и с трудом взял себя в руки. Смотрел на Марию и вспоминал, как мы с ней бежали от немцев в лодке на другой берег реки. Под пулями, и грохотом артиллерии. Ранение, медсанчасть. Как встретил её первый раз в лесу, и она спасла меня от расстрела. Мария как будто прочитала мои мысли и прижала руки к груди, а после к едва выступавшему животику.

– Возвращаясь из магазина домой, с покупками, в подворотне я встретился с этими двумя.

И я указал пальцем на двоих парней сидевших на скамейке.

– Я редко курю, ваша честь, но этим парням страх как хотелось закурить.

Прокашлявшись, и волнуясь, продолжил: один из парней был сильно выпивши, и первым полез в драку. Я защищался ваша честь, не больше.

– И применяли боевые приёмы рукопашного боя, которым вас научили в военном училище? – задал вопрос судья.

– Применял. Моей жизни угрожала реальная опасность, потому, что у одного из парней был нож. Это была необходимая самооборона.

– Нож не нашли, и вам это известно Дёмин.

– Если не нашли, ваша честь, это не означает, что его не было.

Судья показал, чтобы я сел на место, и принялся допрашивать потерпевших. Те, сговорившись, в один голос твердили, что это я на них напал и избил, требовал денег. В один из моментов я не выдержал и крикнул: да вы посмотрите на этих амбалов? Я по сравнению с ними карлик, из цирка. Клоуны, получили за свою грязную работу деньги, и теперь отрабатывают их сполна.

– Дёмин, если вы не прекратите, я вынужден буду проводить судебное заседание без вас. Последнее предупреждение, – сказал судья, и налил из маленькой бутылочки в стакан минеральную воду.

Потерпевшие в один голос требовали для меня сурового наказания, и вдобавок ко всему компенсировать затраты на лечение. Мой адвокат проводил слабую линию защиты и абсолютно неубедительную. Прокурор запросил шесть лет лишения свободы. В своём последнем слове, я повторил, что ни на кого не нападал, не отнимал деньги, и только защищался. Когда судья вместе с заседателями удалился на совещание, я вспомнил слова Анатоль Франса: «человек ни разу не преследовавшийся законом, приносит немного чести своей Родине…»

Зачитывая приговор, судья ни разу не поднял голову и не посмотрел в мою сторону. Четыре года колонии усиленного режима для меня прозвучало как «гром среди ясного неба». От такой новости я упал на скамью и закрыл уши руками.

В зале поднялся шум, потерпевшие ликовали, и открыто насмехались надо мной. Ещё бы, свои деньги они «честно» отработали, и могут спокойно жить дальше, и продолжать заниматься грязными делишками. Мама плакала навзрыд, и Мария всячески её утешала. Моим близким разрешили свидание на следующий день в СИЗО.

Конвоир потянул меня за рубашку, и заставил встать, когда судья удалился восвояси. Испытывая уже полное равнодушие, я понимал, что потерял всё, что имел, и сейчас надо думать о том, как выжить в зоне, следующие четыре года.

– Мы завтра придём к тебе на свидание, – кричала Мария вслед, когда меня заталкивали в воронок, на заднем дворе суда. Я не успел им ответить, и, оказавшись в одиночной клетке, прислушивался к звукам снаружи.

Мария просила начальника караула взять небольшую передачу для меня, но тот отказал, сославшись на то, что не положено нарушать инструкции. Через час я уже был в камере для осуждённых и с грустью думал о том, как порой к нам жизнь несправедлива и жестока.

* * *

Под утро я окончательно замёрз, зуб на зуб не попадал. Делая нехитрые упражнения, не обращал внимания на усмешки вертухаев, и занимался. Приседал, прыгал, усиленно двигал плечами. Снимая ботинки, растирал пальцы, до красноты, и хотел стакан горячего чая, сухие носки, и тёплую одежду. В шесть часов утра прошла проверка, но обо мне как будто забыли и продолжали держать в «стакане». ДПНК делал вид, что меня не существует, и явно игнорировал. Не выдерживая такого произвола, я обратился к нему: сколько мне ещё сидеть? По закону, вы не имеет права больше шести часов держать человека на улице.

– Так ты у нас грамотный? – ответил ДПНК, и подошёл к «стакану». На его откормленной физиономии читалось полное равнодушие, и некая брезгливость. – Законы знаешь?

– Послушайте, я сам офицер, и вам не позволительно так себя вести. Имейте элементарное уважение к человеку. Отпустите в отряд, скоро завтрак.

– На одном месте Дёмин, я вертел таких офицеров как ты. Понимаешь меня?

Сейчас ты заключённый, который отбывает наказание, за преступление, и прав у тебя не больше, чем у лагерной собаки. Так, что закрой свою пасть, и жди. Ты, видать, недавно здесь? В блатные метишь? А сам автомат в руках держал, присягу принимал. Офицер хренов. Придёт начальник оперативного отдела, через час, тобой займётся.

Я хотел ему ответить, но он не стал слушать. Презрительно махнул рукой, и вышел на сдачу смены караульной службы. Уже начался вывод людей на промзону, и заключённые, длинной вереницей потянулись в столовую, после к КП. Провожая глазами худых, обездоленных людей, искал знакомых. Мой отряд одним из последних выходил из столовой, и я издалека заметил «Гилку», шныря блатных. Он, что-то прятал под телогрейку и, получая наставления от «Михо», смотрел в мою сторону. Невысокого роста, «Гилка» уже отсидел лет шесть, и собирался освобождаться, в родной Крым. Обычно он не выходил на промзону, и я продолжал внимательно наблюдать, за тем, что же будет дальше. «Михо» подозвал ДПНК, и отвёл в сторону. Ещё двое заключённых закрыли окно в дежурной части, и «Гилка» пулей примчался к «стакану», и протянул мне, через толстые металлические прутья небольшой пакет.