Скоро отбой, и колония усиленного режима в селе Д. Львовской области погружалась в сон. Людей не наблюдалось, и высокие бараки, как голливудские исполины, из фильмов ужасов, пугали обречённым видом, и нагоняли страх на заключённых. Вертухаи прятались в тёплых каптёрках, и носа не высовывали на улицу. Мороз крепчал, и если верить прогнозам, зима в этом году будет морозной и снежной. Вздрагивая и натягивая мокрую спортивную шапочку на уши, я смотрел на чужой для меня мир, и не мог поверить, что всё это правда. Ужасная картина, художника неудачника, стояла перед глазами во всей красе. Не добавить, ни убавить красок, на столь бездарное полотно не получалось. Сзади оставался КП, камбуз и здание администрации колонии. Подходя к запретке, я остановился, представляя, что через какие-то двадцать метров – свобода. За забором деревня, мирная жизнь, в которой нет места таким людям как я. Преступившим закон, и отбывающим наказание. Горько усмехнувшись, зажмурился. Всего один рывок, и запретка будет преодолена. Смелый прыжок через забор, и восвояси, на все четыре стороны. От этих мыслей на душе стало легче, и даже снежные хлопья, падающие как из рога изобилия на землю, не казались такими противными и мерзкими. Налетевший порыв ветра принёс запахи деревенской кухни, и домашнего уюта. Я как можно глубже вдохнул, стараясь подольше удержать и запомнить давно забытые ощущения. Это правда, то, что говорили старые зэки, что на свободе воздух другой. Сладкий, опьяняющий. Не то, что здесь, с привкусом страха, крови и ненависти. Могучим рёвом взвыла сирена, и луч прожектора бесцеремонно ударил в лицо. Вдалеке послышался лай собак. По мою душу, никак иначе. Пятясь, словно рак отшельник, я прикрыл лицо рукавом от яркого света и побежал в сторону барака. «Нас не догонят, нас не догонят…» – напевая, едва слышно, задыхался от непривычного, быстрого бега. Силы были уже не те, тело не слушалось, ноги ослабли за время заключения, и едва не падая на оградительную сетку, одним рывком подпрыгнул, и полез наверх.

* * *

– Стой, стрелять буду!

За спиной слышался топот сапог, и приближающийся собачий лай. Оставалось совсем чуть-чуть, и я окажусь в локалке. Уже на заборе зацепился курткой за проволоку, и порвал карман. Надо прыгать, другого выхода нет. И отталкиваясь ногами, сиганул в небольшой сугроб. Благо «обиженные» убирали снег вовремя, и сейчас я был им обязан, за столь мягкое приземление. Спрыгнул удачно, снег смягчил падение, и, выкарабкиваясь, как альпинист в горах из снежного завала, лёг на пузо и полез, кряхтя, как партизан. Уже маячил свет из двери приоткрытого барака, метров десять, и я окажусь внутри. Сердце бешено колотилось в груди, пот градом заливал лицо. Зачем нужно было так рисковать? Идиот, не иначе. Конечно, ради нескольких глотков чистого воздуха стоило пойти даже под пули, без капли сожаления. Вскакивая, рванул на второй этаж, по дороге срывая шапку и телогрейку.

– Шары, мусора! – закричали шныри, и побежали прятать в матрасы, и в «кабуры» (тайники в стенах), весь криминал. В который входили – карты, деньги, телефоны и прочие предметы, не подлежащие для использования в повседневной жизни заключёнными.

– Будет шмон, – кричал шнырь, зацепившись ногой за порог, и падая лицом в жёлтую лужу, перед лестницей на второй этаж. Его тут же схватили, и как следует отходили дубинками вертухаи, безжалостно молотя по спине и почкам. Человек пять, ночной смены, во весь галоп неслись по ожившему, словно пчелиный улей бараку, нагоняя ужас на худющих, перепуганных, полусонных людей.

– Всем выйти в коридор, проверка, – кричал усатый сержант, по прозвищу «Муха».

Здоровенный сельский детина, с широкими плечами, и руками ниже колен, как у гориллы, устрашал беззащитных, бесправных зеков наглостью и жестокостью.

– Пять минут ублюдки, у вас пять минут, если кто-то задержится, или не успеет выйти, мы вывернем весь барак наизнанку. Где завхоз? Где этот петух-Гамбурский!

Он подошёл к узкой двери в конце коридора и несколько раз ударил ногой. Дверь со скрипом открылась, из-за неё выглянул сонный и измученный завхоз отряда, Олег Сивый.

– Что за проблема «Муха»? – спросил он, зевая, и не понимая, что происходит.

– Проблема? Это сейчас у тебя, козлячья рожа, будет проблема, – рявкнул «Муха», и со всей силы врезал завхоза кулаком в глаз. – Где блатные?

Завхоз с грохотом упал на пятую точку и спиной ударился об угол нары. Потирая ушибленную спину он хотел, нагрубить вертухаю, но тот пригрозил кулаком.

– Попробуй гнида пожаловаться замполиту, я тебя сгною в карцере. Понял? Сам лично просуну между булок, по самые помидоры.

Завхоз увидел, что «Муха» не шутит, и виновато кивнул головой. Под глазом у него уже красовался синяк. Тем временем шестьдесят человек, весь отряд, стоял в две шеренги в коридоре, и ждал.

– Всем закрыть пасти, и не чирикать! – заорал «Муха», и со всей дури ударил дубинкой по облезшим перилам.

Он вальяжно прохаживался вдоль неровной шеренги, и злыми, волчьими глазами сверлил ничего не понимающих зэков. Чувствуя себя хозяином положения, мог избить любого, за один только жест или улыбку. Зэки опускали головы и тупо молчали. Ещё двое вертухаев сверяли списки с картотекой, и читали фамилии заключённых. Всех, кого называли, отмечали, и они выходили из строя.

– Козёл, почему не вижу блатных? Они, что не такие как все? Особенные? Так мы их быстро к «обиженным» устроим, по знакомству, правда? Как в анекдоте про вошь. Значит, приходит вошь к своему начальнику и жалуется; не могу больше сидеть на усах у Пети. Он курит, а у меня астма. Начальник, недолго думая, дал ей новое место работы, в трусах Маши. На следующий день, вошь снова приходит и жалуется. Начальник орёт благим матом, и говорит: чем тебя Машин лобок не устраивает? Место тёплое. Вошь опечаленным голосом отвечает: место хорошее, не спорю, вечером я уснула у Маши в трусах, утром проснулась на усах Пети. Он курит, а у меня астма!

«Муха» беглым взглядом посмотрел на своих, и громко заржал. Гы-гы-гы!

Из дальнего конца коридора показались два человека. Первым шёл высокого роста «Михо», грузин по национальности, следом за ним «Жила». Шли спокойно, с неким вызовом в глазах, и не обращали внимания на переполох, царивший в бараке.

– Вот и красавэлы наши, блатные! Лёлик и Болик!

Вертухай замахнулся на того, кто шёл первым, и хотел ударить, но встретившись с суровым взглядом, с кислой физиономией опустил дубинку и со злостью прошипел: в общий строй, «Михо», «Жила». Зато, что на пять минут опоздали на проверку, напишу раппорт. Карцера вам не миновать.

– Пиши дорогой, пиши, – ответил с усмешкой «Михо», – бумага всё стерпит.

Это был высокий, подтянутый грузин, лет двадцати пяти. Смотрящий за бараком. Независимый, дерзкий, как «настоящий сын гор», он с невозмутимым выражением лица встал в строй, и с издёвкой смотрел на «Муху».

– Кто последний пришёл в отряд? После отбоя? Если этот человек сейчас не выйдет, я обещаю, мы проведём шмон по полной программе. Это значит, что при морозе минус восемнадцать градусов, весь отряд, с личными вещами выйдет на улицу, на досмотр. И этим дело не закончится. Если мы найдём хоть один телефон, или сим-карту, «Михо» и «Жила», отправятся в «Бур». На раздумья, господа уголовнички, пять минут. Время пошло.

«Муха» засёк время и закурил «Мальборо». Многие зэки с завистью смотрели на дорогие сигареты вертухая, и, вдыхая мягкий аромат табака, вспоминали годы беспечной молодости.

Я топтался позади всех и понимал, что сегодняшнюю ночь проведу в карцере. Выхода не оставалось, и, не затягивая время, раздвигая локтями плотный строй, вышел и застыл.

– Фамилия? Значит, это ты был возле запретки, и хотел уйти в побег?

Голос «Мухи» стальной и злобный заставил напрячься. Он подошёл ко мне и дубинкой поднял подбородок.

– Дёмин, Михаил, статья 122, часть вторая. Срок четыре года.

Резкий удар в живот сломал меня напополам. Я ойкнул, захрипел и упал на колени. В глазах потемнело, и резкая боль заставила стиснуть зубы и зарычать.