Все эти планы вуалировались более чем либеральной фразеологией. 13 марта 1812 г., досадуя на то, что Пруссия вдруг отказалась поддержать Россию, уже изготовившуюся к походу на Францию, Александр I, этот рабовладелец, имевший 10 млн рабов, написал Фридриху-Вильгельму III — рабовладельцу, имевшему 3 млн рабов: «Лучше все-таки славный конец, чем жизнь в рабстве» (9. Т. 6. С. 306).
Итак, столкновение гегемонистских стремлений наполеоновской Франции и царской России вело к тому, что война между ними становилась вероятной. Сделал же эту войну неизбежной, породил ее, стал главной ее причиной конфликт между Францией и Россией из-за континентальной блокады.
Участие России в континентальной блокаде Англии имело пагубные последствия для русской экономики. Из-за того, что были разорваны традиционные связи с Англией, внешняя торговля России за 1808–1812 гг. сократилась на 43 %[181]. Новая союзница, Франция, не могла компенсировать этого ущерба, поскольку экономические связи России с Францией были поверхностными.
Нарушая внешнеторговый оборот России, континентальная блокада расстраивала ее финансовую систему. Уже в 1809 г. бюджетный дефицит вырос по сравнению с 1801 г. с 12,2 млн до 157,5 млн руб., т. е. почти в 13 раз; «дело шло к финансовому краху»[182]. Русская экономика в условиях континентальной блокады стала походить на человека, задыхающегося в остром приступе астмы. Помещики и купцы не могли примириться с этим: они жаловались, роптали, называли Александра I «приказчиком Наполеона» и угрожали ему исподтишка участью Павла I, убитого в 1801 г. отчасти тоже за разрыв с Англией. А. Коленкур записал такие разговоры в петербургских салонах: «Надо постричь императора в монахи… А Румянцева (канцлера империи. — H. T.) послать квасом торговать»[183]. Царизм, учитывая волю господствующих классов, потворствовал контрабандной торговле с Англией, а 31 декабря 1810 г., дабы нормализовать внешнеторговый оборот России, ввел самый запретительный за всю историю XVIII–XIX вв. таможенный тариф, особенно на товары, «ввозимые по суше». Этот тариф, ударивший главным образом по французским товарам, историки почти единодушно расценили как «объявление таможенной войны Франции» (7. Т. 2. С. 551; 12. С. 279; 31. С. 8; 32. Т. 3. С. 363, 502)[184].
Наполеон, избравший континентальную блокаду единственно верным средством одоления своего главного врага и потому считавший ее «одним из важнейших дел, великой мыслью его царствования» (32. Т. 3. С. 497), ревниво следил за соблюдением блокады каждым из своих сателлитов и союзников. Тем болезненнее воспринял он русский тариф 1810 г., поднесенный ему в качестве новогоднего «презента», как предательский удар со стороны главного союзника (9. Т. 6. С. 92)[185], хотя, конечно же, дело здесь не в предательстве царизма, а в экономической необходимости, которой царизм вынужден был подчиниться.
Если экономический конфликт между Россией и Францией из-за континентальной блокады породил войну 1812 г., то ускорили развязывание войны русско-французские противоречия в конкретных политических вопросах.
Самым острым из них был польский вопрос. По Тильзитскому договору Наполеон создал из польских земель, принадлежавших Пруссии, так называемое Великое герцогство Варшавское — в качестве своего плацдарма на случай войны с Россией. После этого всякий раз, когда требовалось осадить Александра I, Наполеон угрожающе напоминал, что он может восстановить Польшу в границах 1772 г., т. е. до начала ее разделов между Россией, Австрией и Пруссией (7. Т. 2. С. 400, 520; Т. 3. С. 91, 217)[186]. Такие угрозы нервировали Царя и обостряли напряженность в русско-французских отношениях, тем более что царизм замышлял присоединить к себе не только Варшавское герцогство — этот, по выражению А. Вандаля, «авангард Франции… отточенное острие ее копья, прикасавшееся к телу России и грозившее вонзиться в него» (7. Т. 3. С. 3), — но и вообще все польские земли (Александр I — А. Чарторыйскому 12 февраля 1811 г.: 9. Т. 6. С. 56–59).
Другим вопросом, углубившим конфликт между Францией и Россией к 1812 г., был германский вопрос. В декабре 1810 г. Наполеон, следуя своему правилу «уметь ощипать курицу, прежде чем она успеет закудахтать», присоединил к Франции герцогство Ольденбургское под тем предлогом, что его «берега благоприятствовали английской контрабанде»[187]. Тем самым Наполеон грубо нарушил ст. 12 Тильзитского договора, в которой признавался суверенитет герцогства. К тому же захват Ольденбурга больно ущемил и династические интересы царизма, ибо герцог Петр Ольденбургский был дядей Александра I, а сын герцога, Георг, — мужем любимой сестры Царя Екатерины Павловны. Поэтому Александр I заявил 20 февраля 1811 г. официальный протест Наполеону (3. Т. 6. С. 69–71, 93) и повел с ним упорную дипломатическую борьбу из-за Ольденбурга.
Наконец к 1812 г. остро столкнулись русско-французские интересы на Ближнем Востоке. Царизм стремился к захвату Константинополя, а Наполеон, желавший сохранить Турцию как устойчивый противовес России, препятствовал этому (7, T. 1. С. 291, 294–296, 301; 9. Т. 4. С. 561; Т. 6. С. 751. Прим. 442)[188], хотя Александр I в обмен на согласие французов «уступить» русским Константинополь даже предлагал Наполеону «армию для похода в Индию»[189].
Итак, война 1812 г. явилась продуктом империалистских противоречий между буржуазной Францией и феодальной Россией. Главным узлом этих противоречий была континентальная блокада, а самым острым их пунктом — стремление Наполеона к господству в Европе. Со стороны Наполеона война 1812 г. носила агрессивный, грабительский характер. Правда, утверждения, будто Наполеон ставил целью «захватить» Россию, «расчленить и уничтожить» ее, даже «стереть с лица Земли», «превратить русский народ в своих рабов» (2. С. 152, 593; 16. С. 72, 89)[190], надуманны и несерьезны. Наполеон, конечно же, не ставил перед собой столь нереальные задачи. Дело не в этом.
Дело в том, что Наполеон в 1812 г. хотел разгромить вооруженные силы России на русской земле, «наказать» таким образом Россию за несоблюдение континентальной блокады и заставить ее идти в фарватере его политики, как младший партнер идет за старшим. Сам он выразился так: «Я принудил бы Россию заключить мир, отвечающий интересам Франции»[191]. Крупнейшие в СССР знатоки нашей темы Е.В. Тарле и А.З. Манфред доказали, что Наполеон «строил все планы, все расчеты на последующем соглашении с Царем»; он потому и не отменил крепостное право в России, не попытался даже поднять против царизма нерусские народы, не стал восстанавливать Польшу, что «хотел исключить все, что сделало бы невозможным последующее примирение с русской монархией» (22. С. 665, 667–668; 32. Т. 7. С. 257, 440).
Как бы то ни было, нашествие Наполеона угрожало не только престижу, но и суверенитету России, несло ей и унижение, и разорение, и подчинение ее интересов интересам Франции. Известно, что перед самым нашествием Наполеон делился со своим генерал-адъютантом Л. Нарбонном мыслью о совместном походе французских и русских войск на Индию. «Представьте себе, — говорил он Нарбонну, — что Москва взята, Россия сломлена, с Царем заключен мир или же он пал жертвой дворцового заговора… и скажите мне, разве есть средство закрыть отправленной из Тифлиса великой французской армии и союзным войскам путь к Гангу?..» (7. Т. 3. С. 347).
