Гарри пожимает плечами. Терять ему нечего — он и так уже сказал гораздо больше, чем нужно.

— То и значит. Как будто не знал. Давно уже. С самой школы.

Кожа у Малфоя внезапно идет пунцовыми яркими пятнами — щеки, скулы и даже открытая шея. Он внезапно толкает Гарри в плечо и, краснея еще больше, орет:

— Откуда я мог это знать, ты, тупица?!

Теперь приходит очередь Гарри закатывать к небу глаза.

— Ты всегда и всё про меня знаешь.

Гарри в этом совершенно уверен. С тех пор, как Малфой подался в невыразимцы, тот знает про Гарри всю подноготную, даже то, чего пока еще нет.

— Поттер, ты совсем идиот? — теперь Малфой говорит это тихо, но так, что уж лучше б кричал. Словно каждое новое слово колет его в самую грудь. — Нет, не идиот. Ты придурок! Дебил! Гриффиндорская сволочь! Я же всю свою жизнь ради тебя, дурака… Исковеркал. Перекроил. Лишь бы быть рядом с тобой. А ты… Весь такой правильный “не-подходите-ко-мне-я-натурал”, в глаза мне вечно тыкал своей Дженевьевой.

— Джиневрой, — Гарри слишком растерян, чтобы додуматься промолчать.

— Знаешь, Поттер, лучше сейчас меня не беси!

От ярости Малфой дышит натужно и хрипло, а его приоткрытые губы маячат у Гарри прямо напротив лица. Слишком близко. Слишком желанно. До дрожи.

Хороший аврор всегда принимает решения на инстинктах, — иначе не выжить. Поэтому Гарри толком не понимает, как успевает прижаться к этим губам. Не понимает, зачем так исступленно толкается внутрь языком, пытаясь их немного раздвинуть, и зачем, обезумев, тянет Малфоя за шею к себе. А меньше всего понимает, почему Малфой так охотно поддается ему, подается вперед и вжимается, влипает в него грудью и бедрами, разжигая внутри настоящий пожар. А еще отвечает. Отвечает не только губами — всем телом — так, что Гарри за одно только это готов умереть.

Если бы Гарри спросили сейчас “у тебя с кем-нибудь было?”, он бы уверенно выкрикнул “нет”. Потому что подобного — никогда. Когда каждый нерв звенит незнакомой струной, а в ушах — барабанные дроби.

Жадность и жажда — два ненасытных, всепоглощающих чувства — готовы сожрать его изнутри. С каждой секундой его прошлое тает, уходит в небытие, оставляя в памяти только его. Руки, губы и тело. Весь мир исчезает за пределами малфоевских губ и глаз, чуть дрожащих уверенных пальцев, прерывистого дыхания и светлых волос. Если и есть в этой жизни хоть какое-то счастье, то всё оно здесь, рядом с ним. Плечи, кисти, лицо. Поджарый живот. Гарри хочется дотронуться до всего, до чего он только позволит. Малфой тихо стонет. И позволяет. Позволяет так много, что Гарри просто не верит. Ни себе, ни ему. И только и может, что гладить и трогать гладкую кожу, беззастенчиво вторгаясь в тепло. Желанный. До одури. До полной потери себя.

Его безумие прерывает то ли всхлип, то ли стон.

— Поттер, придурок, что ж ты творишь? Я же так кончу.

Это тоже откуда-то из нового мира. Магия. Волшебство.

— Кончай. Я хочу, — свой хриплый голос невозможно узнать. — Слышишь, Малфой? Я… очень… сильно… хочу… Кончай. Для меня. Слышишь, Драко?

Последний мучительный стон, и теплые вязкие капли начинают выстреливать вверх, оседать на груди, на руках, даже на шее. Гарри хочется их собрать языком.

Малфой тяжело дышит, уткнувшись в шею губами. И Гарри отчетливо понимает, сколько раз теперь ни кончай, с ним всегда будет мало. Слишком мало его.

Яркое чувство, запаянное в душе когда-то давно, обезумев, рвется на волю, и Гарри осознает, что теперь он навеки в плену. В плену у Малфоя. Это сладко и страшно. Поэтому Гарри молчит. И тот тоже молчит, только словно случайно трогает шею губами, и от этого Гарри щекотно и нежно. И почему-то хочется петь.

Совсем обессилев, Малфой доверчиво укладывается щекой ему на плечо и, кажется, даже зевает. Подобное чувство у Гарри вызывали только щенки. Когда хочется то ли зацеловать до безумия, то ли намертво стиснуть и не отпускать.

— Омут завтра в нашем отделе возьмешь, — Малфой снова уютно зевает.

— Какой еще омут? — Гарри бездумно запускает пальцы в светлые волосы, не веря, что теперь все это счастье — его.

Малфой еще крепче обвивает его шею руками и трется о щеку щекой.

— Который мы забрали у Томаса. Надо было кое-что посмотреть.

Гарри растерянно замирает, пытаясь хоть что-то понять.

— Забрали?

— Вчера. Наш отдел. Вернуть ему не забудь, — Малфой снова пытается уложить голову ему на плечо.

— А портсигар вам зачем?.. — вопрос вылетает по-аврорски, на автомате.

— Чтобы вы не доперли, что это наши дела. Там же возьмешь и вернешь. Порадуешь Томаса, заодно отчитаешься о раскрытии дела, — он поудобнее умащивается на его плече головой.

Малфоевские бока такие тощие, что отодвинуть его от себя проще простого. И держать почти на весу, раздраженно заглядывая в расслабленное лицо:

— Так это все вы?

Малфой устало и нежно глядит на него.

— Поттер, ну, ты еще не наигрался в аврора? Пойдем лучше в кровать. Холодно на полу.

Вид у него настолько лениво-наивный, что Гарри неожиданно накрывает опасная правда:

— А пудру. Ему. Тоже вы?

Зачем спрашивать, если он и так уже знает ответ?

Малфой равнодушно пожимает плечом.

— Должен же был тебе кто-то открыть на это глаза. Почему бы не я?

— Почему бы не ты… — эхом повторяет Гарри, даже не пытаясь его скинуть с себя. И добавляет почти без эмоций: — Ты хоть понимаешь, что всю жизнь мне сломал?

— Уверен? — Малфой отшатывается и, прищурившись, глядит на него. Глаза закрывает лохматая светлая челка, белая рубашка свисает с оголенных плечей. И то, что Гарри опять его до одури хочет, только усиливает его праведный гнев.

— Так это неправда про Джинни? Это подстава?

Малфой напрягается, мгновенно становясь скотиной-Малфоем.

— Подстава? — его лицо искажает злая гримаса, которой Гарри невольно пугается. Слишком сильный контраст между его недавней расслабленной нежностью и тем, что он видит сейчас. — Значит, вот, как ты думаешь обо мне? Ну так беги, утешай ее, Потти. Она тебя уже заждалась! Мне же ты все равно никогда не поверишь.

Малфой рывком поднимается с места и, не глядя на Гарри, поспешно начинает приводить в порядок одежду, а Гарри хватается за свой старый шрам. Как он может поверить ему, если Малфой всю жизнь был врагом? Враг и теперь.

Движения у Малфоя резкие, почти некрасивые, но Гарри все равно не может не смотреть на него. Не может его не хотеть. Но он же опять обманул его. Обманул?

Гарри внезапно вспоминает виноватые лица Дина и Рона, и до него вдруг доходит безыскусная правда, о которой он попытался забыть. Он просто трусливый аврор, готовый поверить любому, лишь бы только не верить ему. Потому что только Малфой, один в целом мире, способен разбить ему сердце, так что обратно его уже ни за что не собрать. Даже осколков не будет.

— Я тебе верю. Прости.

От этих глухих слов Малфой замирает, не успев застегнуть пуговицу до конца.

— Я верю тебе, слышишь, Малфой? — Гарри почти кричит, потому что это очень больно — открывать свое сердце. — Я не верю ей. Я верю тебе. Только очень прошу. Никогда мне не ври. Потому что я… Я не смогу. Тебя не смогу, — последние слова Гарри уже почти шепчет. Потому что не может сказать этого вслух. “Не смогу тебя потерять”.

Но Малфой словно понимает это без слов. Молча опускается рядом. Говорит тихо, глядя куда-то в сторону, отчего кажется, что это все-таки правда:

— А я никогда и не мог. И теперь не смогу. Но… Тебе выбирать.

Гарри впервые видит, как он волнуется. Как ему страшно. Как под всеми холодными, надменными масками проступает тонкая, настоящая кожа. Беззащитная, нежная. Как напряженно ходит кадык, и бьется синяя венка рядом со светлым виском.