Пы.Сы.
Струйка пота крадется среди холмов и ложбин четко прорисованных мышц спины мощного золотоволосого парня, склонившегося над пахом потрепанного демонами, двуликого, но от этого еще более беззащитного и прекрасного ангела, упершегося затылком в подушку и вцепившегося в волосы того, кто терзает его бело-розовое восторженное естество губами, языком и чуткими пальцами, которые скользят вниз, массируют звенящие удовольствием яички и ныряют в растянутый за несколько дней, наполненных сумасшедшим сексом, анус. Находят заветные бугорки ничем не замутненного счастья.
— Василь… Пожалуйста…
— Все, что захочешь, зайка…
Ангел не открывает глаза, подчиняясь золотоволосому гиганту во всем.
Чувствует его бешеное желание нутром и тянет его за волосы к себе ближе, чтобы
слизать каплю пота с пульсирующего истеричной жилкой виска;
накрыть его рот жадными губами;
позволить хозяйничать в своем;
пройтись по спине и плечам ногтями, наказывая за медлительность;
обхватить ногами за шею. Вздрогнуть. Расслабиться.
— Зайка… пожалуйста…
— Все, что захочешь, Василь…
И в который уже раз поверить: полностью и безоговорочно.
Принять. Поймать ритм. Куснуть за плечо, ускоряя. Открыть глаза.
Стереть с виска золотоволосого каплю пота.
Посмотреть вверх и застонать вслух от накатившего эстетического удовольствия.
Зеркало на потолке не знает, что такое стыд, совесть и уж тем более скромность, а потому показывает ангелу все, что он хочет видеть: неостановимые крепкие бедра, игру мышц рук и спины, золото волос, в которые запускает пальцы. Капли на загорелой коже. Даже конопушки, солнечной россыпью живущие на широких плечах любимого мужчины.
Золотоволосый приподнимается, а потом и вовсе устраивается на коленях, не прекращая сводящего с ума плавного движения внутрь и наружу. Открывает взгляду ангела остальное: пальцы на бело-розовом напряженном члене, отпускающие его и медленно ползущие по молочно-белому стройному телу к розовым соскам, а от них выше, к ключице, шее, кадыку, подбородку и губам.
Ангел ловит пальцы губами, посасывает их, обводит языком и переводит взгляд на лицо золотоволосого. Тонет в его зелено-голубых, потемневших от страсти глазах и сжимает мышцы ягодиц, удерживая подкатывающий к головке члена оргазм.
— Давай! — запрокидывает голову к потолку золотоволосый.
Ввинчивается в покорно распахнутое до упора и замирает на ту самую вечную секунду, которая жизненно необходима ангелу, чтобы успеть зажмуриться, обхватить член рукой и раскрасить себя полупрозрачными солеными каплями.
— Люблю тебя, — стонет золотоволосый и содрогается в сильнейшем оргазме, упираясь одной рукой в постель, а другой сжимая стройное бедро ангела, который жмурится от счастья и ждет, когда тяжелое тело придавит его к постели, ведь без этого не будет того завораживающего чувства подчин…
— Пацаны, не убивайте, но тут какой-то сумасшедший иноСранец приехал. Лопочет не по-нашему и рвется в дом. Орет: «Живо продукты!» и уходить не желает. Че с ним делать?
— Блять…
— Семеныч…
— Пацаны, он меня заебал! Петровича в доме нет! Я без него никаких продуктов никому давать не буду!
Ангел с безнадегой в глазах смотрит в зеркало над головой, лаская спину обреченно-возмущенно сопящего носом любимого чуткими пальцами, и думает о Техасской резне бензопилой (плюс/минус труп, никто же не заметит!), когда из-за двери раздается возмущенное:
— Lâchez! Je suis un producteur! Alex, où êtes-vous?
— Уберите руки. Я продюсер. Алекс, вы где, — автоматически переводит ангел.
— Что ты сказал?! — ахает золотоволосый и подхватывается с постели. — Там твой продюсер?! Лешка! Это же чудо!!!
— Я… не готов вот так… Стой!!!
Поздно. Золотоволосый на ходу впрыгивает в видавшие виды труселя с корабликами, в два прыжка достигает двери и распахивает ее настежь. Невысокий, вычурно одетый, возмущенный донельзя мужичок окатывает его одобрительным взглядом с ног до головы, переводит взгляд на лежащего на постели обнаженного ангела и расцветает на глазах.
— Je suis heureux de vous voir heureux, Alex.
— Я тоже рад видеть себя счастливым, — улыбается ангел.
Садится на постели. Прикрепляет протез, встает и, не стесняясь своей наготы, идет к…
— Так, что за шум, а драки нет? — вырастает за спиной иностранца вооруженный солидной поварешкой Петрович. — Кто вам опять трахаться помешал? Это же ни в каки…
Иностранец оборачивается, чтобы прогнать очередного идиота, и замирает статуей.
— Пьер?! — роняет поварешку на пол Петрович.
Бледнеет. Краснеет. Делает шаг назад… и впечатывается спиной в стену под напором бросившегося на него француза.
— Ти! Я думать ти смерт! Ти! Скотка! Еп твой мам!
— Пьер, успокойся. Люди же…
— Плевайт! Ти!!! Бросайт! Сайленс! Ублюдка! — трясет его за грудки мужичок.
Все сильнее хлюпает носом. Все чаще моргает. Все слабее цепляется за Петровича и, наконец, затихает в его руках, обнимая пиявкой.
— Пьер, хороший мой, не плачь. Я все объясню, — ласково шепчет Петрович. Поднимает мокрые глаза на офигевших мужиков вокруг и смущенно улыбается: — Я был шеф-поваром не самого плохого ресторана в Париже, а Пьер…
— Петрович? Ты чей-то с мужиком обнимаешься? — раздается удивленный донельзя голос от лестницы. — Врал мне, получается! Эх ты, натурал-обманщик!
Жуткого вида старик с кандалами на руках и ногах неспешно хромает к дверям спальни и тащит по полу свою вторую голову. Француз охает и падает на руки Петровича в обморок. Семеныч начинает ржать, дед Михей смущенно теребит цепи, а двое в дверях спальни с тоской смотрят на бардак и не видят во всем случившемся ничего смешного.
— Василь, может, бросим их тут и улетим в Голландию? На пару месяцев. Там нам никто трахаться не помешает.
— Пацаны, меня с собой возьмете? Давно хотел в Европу слетать, да в одного ссыкотно.
—Блять, Семеныч!!!
18.05.17
