— Поймал, — прошептал Штефан и вырубился.
Если б он сознание не потерял, я б его задушил. Ну. Может, и не задушил, силенок маловато, но хотя бы попытался!
…
Скандал, который я закатил слишком заботливому мужу по возвращении в замок, слышали, наверное, даже за Гарнакской грядой. Ну, а что? Во-первых, лучшая защита — это нападение, во-вторых, разумных речей от меня слышать не желали, а в-третьих, моя слабость была моей силой. Психология и манипулирование — второе я настоящего разведчика, как ни крути. Особенно в этом немощном теле.
— Я тебе муж или не муж?!
— Муж, но…
— Ты меня в клетку посадил, как зверька полоумного! Как бабу истеричную!
— Ты не…
— На плац не пускаешь, на охоту не берешь, даже нож столовый в руки не даешь!
— Ради твоей же…
— А я! Княжич! Военную Академию закончил!
— Вишенка, пожалуйста…
— Сбегу нафиг! Пусть меня ночью магические твари сожрут! Одежды нет, развлечений нет, ничего нет! Борд — и тот поломал, мерзавец! А я его сам делал! Своими руками!!!
— Лапонька, сладкий мой, я все исправлю, правда. Перестань, ну же.
Успокоился я только тогда, когда получил все, что хотел: доступ ко всему и вся, Коннора как мальчика для битья на плацу, несчастного оборотня Маннера в качестве портного и обещание сделать такой борд, какой я захочу. Штефан повесил голову и уполз в свои покои побитым щенком, я упал на кровать, закрыл глаза, чтобы насладиться победой… и едва успел увернуться от летящего в глаз кулака… то есть от пощечины, которую хотела мне залепить Мариша. Я такой злой ее никогда не видел.
— Ты что творишь, пиклюк безголовый?! Жить надоело? На подносе он с горы покататься решил! Я те покатаюсь!
Я спрятался за столбик кровати, но это не помогло, потому что мокрое полотенце в ее руках превратилось в грозное оружие и хлестко приложило меня по заднице. Пришлось предпринимать стратегическое отступление.
— Мариша, ты чего?
— Я чего? Это ты чего! Разве можно так с людьми обращаться?! — двинулась за мной она.
Я ускорился, бубня на ходу:
— Нормально я обращаюсь. Вежливо. И вообще, никого не трогаю, никому дорогу не перехожу, живу себе тихо-мирно…
— Да мы тут всем замком чуть не поседели, на твои выкрутасы глядючи, что уж про Штефана говорить, а ты ему вместо благодарности скандал закатил. Пиклюк неблагодарный!
— Я его меня спасать не просил!
— Я просила, — неожиданно успокоилась Мариша и села на постель.
— Ты? Зачем? — плюхнулся с ней рядом я. Толкнул плечом в плечо.
— Дурак ты, Ян. Ох, дурак, — свернула полотенце в квадрат она. Развернула. Снова свернула. — Люблю я тебя. Живым хочу видеть и счастливым. Как можно дольше.
— Кха, кха, что? — подавился воздухом я. Она меня любит?! Сдурела совсем? Пятьдесят лет тетке!
— Как сына люблю, глупый, — толкнула меня плечом в плечо она.
Я облегчённо выдохнул и решил такое серьёзное заявление без внимания не оставлять:
— Сын из меня не очень, ты же знаешь. Мамы у меня никогда не было, но если бы была, я бы хотел, чтобы она была похожа на тебя.
— Льстец и обманщик, — проворчала Мариша, незаметно убирая капли слез из уголков карих с золотом глаз. — Ладно, меня ты успокоил. Иди с мужем разбирайся, его из-за тебя чуть удар не хватил. И не зубоскаль! А то хуже будет.
Фраза царапнула слух наждачкой, и я спорить передумал: недавно с одним старым хрычом позубоскалил — до конца новой жизни с последствиями разбираться буду. Да и правда в её словах есть. Штефан же не знал, что я специально с горы сиганул, и перепугался.
Я представил себя на его месте, и мне стало так стыдно, что уши полыхнули. Об этой стороне дела я не подумал. Впрочем, товарищи вроде меня о моральной стороне победы крайне редко думают, иначе никогда бы в разведку не пошли. Те, кто думает, в дурке свои дни заканчивают или еще где похуже. Однако меня это не оправдывало. Штефан же мне ничего плохого не сделал, а с ним, как пиклюк. Эх…
Так что я пришел к нему в спальню, залез под одеяло, голову на широкую грудь положил и виновато носом захлюпал, мол, друг, я не хотел.
— Я все для тебя сделаю, Ян. Правда. Только не пугай так больше, — обнял меня он.
— Прости, — искренне извинился я. Погладил его по животу пальцами, чуток завидуя шести идеальным кубикам пресса. У меня раньше почти такие же были. — Я не думал, что меня кто-то увидит. Обед же.
— Мариша увидела, когда еду мне принесла. Чуть из окна не выпрыгнула! Нельзя так с ней. Она же женщина.
— Черт… Ты не думай, я не сумасшедший, просто люблю со снежных горок на борде кататься. И не просто люблю, но и умею, — перевел разговор на другое я. Терпеть не могу быть виноватым. — Хочешь, тебя научу?
— Не хочу.
— Ну и ладно, я сам…
— Только через мой труп.
— Ты обещал!
— Я обещал борд, а не разрешение на нем кататься.
— Штеф, я не ребёнок, — попытался возмутиться я.
Он сгреб меня в объятия с такой силой, что я пискнул и сопротивляться передумал. Вслух в смысле. Сосредоточился на обиде, несчастном сопении и ласковом поглаживании стратегически важного места на трусах Штефана (меня любовницы таким макаром на подарки разводили только в путь). Он, как и я в прошлой жизни, не выдержал и пяти минут: жестоко меня исцеловал, кончил в трусы и сдался:
— Только под моим личным руководством.
— Ты лыжи любишь? — расслабился и повеселел я.
А что? Напарник в горах не помешает, да и вдвоем интереснее. На борде Штефану с его ростом, весом и общей негибкостью будет некомфортно, а вот на лыжах — вполне себе.
— Люблю.
— А с горок на них катался?
— Да, — закопошился он. Вытащил из-под одеяла ногу и ткнул пальцем в шрам под коленом. Хороший шрам, солидный, у меня похожий был. По-любому сложный перелом со смещением. — Там, где ты сегодня скатился на подносе, я в десять лет скатился на лыжах. В результате год на одной ноге скакал — чудо-маги и недо-лекари никак кости на место поставить не могли. Четыре раза ломали и снова собирали.
— Етить-колотить!
— Не переживай, все в прошлом, — погладил меня по голове Штефан. — Нет худа без добра. От скуки я начал экспериментировать и изобретать. Теперь без этого жить не могу.
— В этот раз все будет иначе. Клянусь, — от чистого сердца пообещал я и остался у него на ночь.
Ну, а что? Он же кончил уже, приставать не будет, а лежать удобно: тепло, уютно и сонно. Безопасно. И вообще…
…
Вишенка мояяя, ненагляяяднаааяяя,
Выйди на балкоооон, поглядиии на меня!
Ууууууууу
Тыц-тыц-тыц. Бам-бам.
Я беззвучно ржал, вцепившись зубами в подушку, сидя на полу возле двери, и никак не мог заставить себя выйти на лестницу. Толпа одетых в одинаковые темно-синие халаты мужиков во главе с белоснежно-выпендрежным Штефаном, вооруженная боевым барабаном, горном, пастушьей дудкой, кувшином с солью и лужеными глотками отчаянно фальшивила, стоя в холле неровным полукругом. Это мой драгоценный супруг решил музыкой меня побаловать. Я как эту живописную толпу начинающих шоуменов увидел, так сразу в спальню и сбежал, чтобы не дай бог предстоящий концерт хохотом не сорвать и парней не обидеть. Они ж меня ни в жисть не простят.
Вишенка мояяя, ненагляяяднаааяяя,
Бееез тебяяя мне неее прожиииии
Уууууууу
Тыц-тыц-тыц. Бам-бам!!!
Ииииикхаиииииить и дняякхакханяааа!!!
— Хрхрхрюхрюхахахахах, етить-колотить-не-могу-больше! Хаххахаххрюхахаха! — ржал я, утирая слезы и унимая колики в боку. — Штефан, пиздец певец! А остальные?! Медведь по их ушам не только потоптался, он на них перезимовал! Хахахахха!
Плюх!
Жесткий подзатыльник, прилетевший от возмущенной моим поведением Мариши, помог перестать ржать.
Уиих!
Меня вздернули на ноги, отобрали подушку и вручили вычурный носовой платок.
— Не будь свиньей, Ян!
Пинк!
Я вылетел из дверей спальни ракетой благодаря волшебному пенделю Мариши, наткнулся на перила и очень удачно потерял выданный платок. Он красиво спланировал вниз со второго этажа и опустился прямо в руки мигом заткнувшегося Штефана:
