Джим вычистил сапоги и получил деньги.

– Ну, теперь убирайся отсюда! – прикрикнул полисмен.

– Не горячись, служивый, – возразил Джим, – помнишь, ты однажды говорил мне, что когда-то сам был бедным мальчиком? Значит, ты должен знать, как нелегко нам живется. Отчего ты не хочешь позволить мне остаться здесь?

– Оттого, что ты подожжешь двор своими спичками и окурками сигар.

Вместо ответа Джим засунул руки в штаны и вывернул свои грязные карманы.

– Видишь, у меня нет ничего: ни спичек, ни окурков! – ответил он.

– Но ты будешь зажигать свечку или лампу и шуметь со своими товарищами.

– У меня нет товарищей, только клиенты, – возразил Джим. – И баловаться мне тоже некогда: я только работаю и сплю.

– Разве ты никогда не бываешь… ребенком? – спросил полисмен, против воли залюбовавшись энергичным мальчуганом.

– Мне некогда быть ребенком. Я жду, пока разбогатею…

Некоторое время полицейский зорко следил за мальчиком, но скоро убедился, что тот держит свое слово. Тогда он оставил Джима в покое, предоставив ему жить в берлоге на задворках.

Мерфи охотно принял бумажник на хранение, когда узнал, каким образом мальчику достались такие крупные деньги.

– Я приду за ними завтра утром, – сказал ему Джим, уходя, и, вернувшись в свою каморку, вытянулся рядом с Джейми под старой попоной и вскоре заснул спокойным, счастливым сном.

После невольного купания в заливе за Реджинальдом стали зорко следить днем и ночью. Перед сном ему аккуратно подавалось лекарство, и в доме соблюдалась полнейшая тишина. Гувернантка затаив дыхание на цыпочках ходила по толстым коврам, а миссис Лоренц отдавала приказания касательно комфорта своего сына таким тихим шепотом, что казалось, он исходил от какого-то привидения. Лампа с золоченой подставкой освещала мягким полусветом великолепно убранную комнату.

Мальчик лежал на пуховой подушке, раскидав по ней свои длинные золотистые локоны. Его белоснежные ручки покоились на шелковом одеяле, а балдахин из газового тюля еще более приглушал и без того слабый свет лампы. Над изголовьем кровати красовался тонкой резьбы ангел-хранитель с распущенными крыльями, под которыми находилась изящная надпись с инкрустацией: «Он дарует сон своим избранным».

Рядом с кроватью на бронзовой табуретке лежали принадлежности утреннего туалета: маленький атласный халат, шелковые чулки и вышитые золотом туфли. Позади открытых портьер алькова[2]виднелась кровать преданной гувернантки, которой было наказано не смыкать глаз во время сна ее дорогого питомца. Сама миссис Лоренц находилась в соседней комнате и строго следила за точным исполнением ее приказаний.

Ночь прошла спокойно, и только спустя пять-шесть часов после того, как Джим и Джейми успели заработать и съесть свой завтрак, Реджинальд открыл глаза навстречу прекрасному летнему дню.

Мадемуазель Кларет была все время настороже и, как только мальчик проснулся, пожелала ему доброго утра и спросила по-французски, не угодно ли ему встать.

– Угодно! – кивнул ее подопечный.

– Будьте любезны отвечать мне по-французски.

– Я буду отвечать вам по-французски только тогда, когда захочу, – последовал ответ.

– Но, мистер Реджинальд, ваша мама желает, чтобы вы говорили со мной по-французски.

– Я не француз, и вы, мадемуазель, не сделаете из меня француза.

– Разве вы не хотите быть вежливым? Этого все от вас ожидают.

– Вы вечно ожидаете чего-то, мадемуазель. Отчего бы вам не подождать, когда оно само явится?

– Вы огорчаете меня, мистер Реджинальд.

– Огорчаю? А вспомните-ка, мадемуазель, сколько раз вы огорчали меня своими несносными французскими глаголами!

– Это делалось ради вашей пользы.

– Я всю жизнь делал все ради своей пользы, теперь же я буду…

– Нет, нет, мистер Реджинальд, – прервала его гувернантка, – не говорите ужасных вещей, будьте хорошим мальчиком!

– Что с тобой, мой милый? – спросила миссис Лоренц, поспешно входя в комнату. – Мадемуазель, ведь я вам велела никогда не спорить с Реджинальдом.

– Но, мама, мадемуазель и не спорила со мной, это я спорил с ней! – возразил маленький тиран.

– Ты не должен волноваться, мой дорогой! Доктор Кемпер говорит, что это вредно для твоего здоровья.

– Мама, – спросил вдруг Реджинальд, – а доктора долго живут?

– Какой странный вопрос! Они живут так же долго, как и другие люди, друг мой.

– Как бы я хотел, чтобы доктору Кемперу было лет сто…

– Что ты хочешь этим сказать, Реджинальд? Тебе надоел наш добрый доктор?

– Да, мама, очень надоел!

– Ты хочешь другого?

– Да, мама, я хочу, чтобы у меня был мертвый доктор!

Миссис Лоренц не нашла удобным продолжать этот разговор и послала гувернантку проверить температуру воды в ванне, приготовленной для мальчика. Ванна оказалась готова, и маленький джентльмен предложил матери удалиться из комнаты.

– Ты сама знаешь, мама, какая ты беспокойная, – сказал он, – а я едва выношу около себя даже мадемуазель.

– Только не оставайся слишком долго в воде, дорогой, и не замочи свои локоны. Да не забудь потом, как выйдешь из ванны, сейчас же надеть туфли, – наказывала ему мать, уходя.

– Ну, мадемуазель, теперь вы тоже можете идти, – мальчик повелительным жестом указал гувернантке на дверь.

– Боюсь, вы, пожалуй, еще утонете в ванне, – заметила француженка с тревогой, покорно направляясь к выходу.

Остановившись за дверью, она приложила ухо к замочной скважине и скоро услышала, что ее воспитанник начал плескаться в воде.

Через некоторое время она снова подошла к двери, за которой все еще раздавался плеск воды.

– Доктор запретил вам оставаться в ванне дольше десяти минут! – с беспокойством крикнула она своему питомцу.

– Мой доктор умер и не может теперь ничего запрещать! – послышалось из-за двери.

– Ваша мама говорит…

– Моя мама говорит то, что думает мой новый доктор! – крикнул мальчик.

И в ванной комнате наступила тишина.

– Мистер Реджинальд! Мне страшно! Ради Бога, впустите меня! – закричала гувернантка.

Ответа не последовало.

– Мэм, мэм! – закричала мадемуазель Кларет в испуге. – Мистер Реджинальд не отвечает! Я боюсь за него!

На крик прибежала миссис Лоренц и стала умолять сына отворить дверь. Наконец задвижка щелкнула, дверь распахнулась, и обе женщины увидели Реджинальда среди груды лежавших на полу золотистых локонов. Ножницы в руках мальчика служили явной уликой совершенного им преступления.

– Реджинальд, дитя мое! Что ты наделал? – всплеснув руками, воскликнула миссис Лоренц при виде остриженной и взъерошенной головы своего любимого чада.

– Джим Трейси не носит локонов! – коротко и твердо ответил мальчик.

– О, эти прекрасные локоны! – воскликнула гувернантка с сожалением.

– О, эти прекрасные локоны! – повторил, передразнивая, мальчик и, схватив свой бархатный костюм, с презрением швырнул его в ванну.

– О, это прекрасное пунцовое платье! – совсем оторопела гувернантка. – Вы ужасный мальчик!

– Зато теперь я избавился от этой мартышкиной одежды и этих противных локонов, – злорадно заметил Реджинальд. – Если вам снова захочется вырядить меня обезьяной, лучше уж сразу повесьте меня на стену гостиной рядом с прочими вашими побрякушками!

– Это ужасно! – простонала миссис Лоренц и, обращаясь к гувернантке, указала на лежавшие на полу локоны. – Подберите их. Я думаю, мне придется вас уволить, мадемуазель Кларет: вы не можете больше справиться с Реджинальдом.

Бедная гувернантка побледнела и молча вышла из комнаты, а из-за двери немедленно раздался гневный голос мальчика, прозвучавший в ушах француженки чудесной музыкой: