Никто не говорил ей, что будет легко. А так хотелось услышать это, хоть бы от кого, даже от матери. Ну, хотя бы что-то, типа: «Все будет хорошо! И может быть, когда-нибудь ты даже поедешь в свое нереально крутое путешествие». Ей всегда мерещился поезд, который уносит ее вдаль, откуда она сможет увидеть самые высокие синие горы. Все детство она ждала этот поезд и даже представляла себе литую ажурную подножку вагона. Она даже протягивала ногу, чтобы ощутить её, но ступня, как правило, всегда повисала в пустоте, и обычно это было во сне. Тогда она просыпалась, садилась в кровати и долго прислушивалась – не слышно ли протяжного гудка тепловоза.

Алета собирала чемодан. Да, никто ей ничего подобного не говорил, и вот ей четырнадцать и за плечами восемь классов Колакорской школы, уныло скучные наставники и самодовольные одноклассники. Она оставила здесь полжизни и ничего не получила взамен. Разве, что школьную форму и кипу тошнотворных учебников.

Не раз она улетала мыслями далеко от предмета школьного изучения. Ей очень хотелось выскочить из душного класса и помчаться на вокзал, сесть в один из красивых поездов и отправиться куда глаза глядят. Нет, есть, конечно, и самолеты, но куда им до поездов! С борта самолета нипочем не откроешь окно и не вдохнешь аромат луговых трав и вкусные запахи сельской булочной, не увидишь самые красивые уголки земли.

«Все будет хорошо», – говорила она себе, подавляя зарождающиеся где-то в груди рыдания безысходности, которые грозили вырваться так некстати. Оставаться в серых стенах Колакора она уже не могла, а возвращаться домой не хотела. Возвращение для нее не сулило ничего хорошего. Мать считала, что она не достойна называться ее дочерью, поэтому и отправила подальше от глаз: в элитную школу за тридевять земель от дома. Прилежанием Алета не отличилась, как впрочем, ничем другим, и это ужасно раздражало ее мать, которая считала, что ее ребенок должен быть непременно лучше других. Кроме того, во внешности ее тоже не было ничего примечательного, она никогда не была одной из тех девчушек, которых обожают учителя.

Не то, чтобы она была уродиной, но мальчишки на нее не смотрели, а девчонки не горели желанием заводить дружбу. Прыщи, высыпавшие на щеках рдели алым цветом, белесые брови, волосы, прямые как пакля, не имеющие определенного цвета – что-то между русым и светло рыжим. А еще неровные крупные зубы со щербинкой и взгляд сквозь толстые стекла очков. Очкарик, вобщем, что тут сказать…

Бросая томик «Джейн Эйр» в дорожную сумку, Алета подошла к зеркалу и еще раз посмотрела на себя. Нет, ничего не изменилось. Даже стало хуже. Раньше хоть прыщей было не так много, а теперь, вон, аж, как расцвели! Алета попробовала улыбнуться самой себе, – улыбка вышла какая-то вымученно-усталая, ее глаза за очками не улыбались вовсе, а глядели на нее растерянно и печально. Жалкое зрелище! Мать ее еще хуже возненавидит.

Отец Алеты – Лючиф Деле – умер, когда ей исполнилось три. По мнению матери, Алета во всем походила на своего отца, а именно, обладала невзрачной внешностью, сдержанным нравом, говорила тихо, больше сидела за книжкой, чем резвилась и играла. Казалось, девочка боялась сделать какое-то неправильное движение или сказать не то слово. Мама же ее напротив, была женщиной красивой, с кучей всевозможных достоинств, в число которых входили напористость, энергичность, склонность к организации всяких праздников и вечеринок. Она обожала устраивать званые обеды, ее завораживала красивая одежда, шум толпы, лестные отзывы об устроенных ею мероприятиях. Само собой разумеется, что рождение ТАКОЙ дочери нанесло непоправимый удар по ее самолюбию. Она не могла простить своей дочери бесцветности. Что бы Алета ни сделала, что бы ни сказала – ей всегда это ставилось в упрек. Ее называли безрукой неумехой, обвиняли в отсутствии вкуса, такта, красноречия и много чего другого. Мать поначалу пыталась научить ее светским манерам, завивала ей волосы, одевала в дорогие гипюровые платья с атласными лентами и брала с собой в гости. Но девочка не вписывалась в шикарные интерьеры многочисленных маминых друзей и знакомых: она путалась в подоле платья, спотыкалась на каждом шагу и смотрела все время под ноги. После нескольких таких попыток мать оставила свою затею вывести дочь в свет, утвердившись в мыслях, что она – маленькая копия Лючифа. От отца Алете достались близорукость и серебряный колокольчик.

За все время своей учебы Алета ни разу не ездила домой на каникулы, оставаясь в Колакоре. Мать навестила ее лишь шесть раз, два из них были случаи, когда Алету дважды госпитализировали с тяжелой формой гепатита и воспаления легких.

И вот сейчас она впервые едет на каникулы домой. Алета тяжело вздохнула: ей совсем этого не хочется. Но оставаться в школе – это медленно сходить с ума от невыносимо скучных и серых будней.. Она застегнула чемодан, в дорожную сумку положила фотографию отца и серебряный колокольчик. Перед тем как положить колокольчик в сумку, она еще раз подержала его в руке: эта вещица – единственное, что осталось ей от отца, воспоминания о котором были очень смутными. Она помнила его улыбку и запах, а еще то, что он любил, когда она звонила в этот колокольчик. Он радостно смеялся при этом и часто повторял: ты только позвони, и я всегда буду рядом. «Обманул», – нередко думала про себя Алета, глядя на колокольчик, – «оставил меня совсем одну». Слегка взмахнув рукою, Алета позвонила – раздался нежный мелодичный звон.

«Наверное, так поют ангелы», – грустно подумала она, положила колокольчик в сумку и вышла из комнаты.

Провожала ее на вокзал наставница, старая дева, в принципе не плохая, но чрезмерная аккуратистка. Для безопасности поездки было полностью выкуплено купе класса «люкс», чтобы ехать без попутчиков.

Когда поезд тронулся, Алета села на мягкий диванчик, обитый бархатом, и впервые ощутила себя свободной. Она поджала под себя ноги и стала во все глаза смотреть в окно. Мимо нее, набирая скорость, пробегали серые дома Колакора и редкие деревья с обрезанными кронами. Когда поезд отдалился от города, Алета радостно улыбнулась весенним полям, ленивым коровам на насыпи и желто-серым кудряшкам облаков. Вскоре стало смеркаться, но она продолжала смотреть в окно, пока глаза были способны разглядеть хоть что-то из местного пейзажа. Принесли чай: как раз к сливочным печеньям, которые ей заботливо завернула в бумажный пакетик наставница. Алета выложила на стол печенье и свой серебряный колокольчик. Под стук колес было замечательно смотреть в окно, пить чай с печеньем и слушать мелодичный звон.

Она продолжала вглядываться в уже ночную темноту, пытаясь разглядеть огни небольших ферм. Они были похожи на светлячков в лесу, и от этого света на душе становилось спокойно и уютно.

Вдруг Алета резко отпрянула от окна. Нет, ей не померещилось: по ту сторону оконного стекла на нее кто-то смотрел точно так же, пристально вглядываясь, приблизив глаза к самому стеклу. Но этого не может быть! Определенно, глаза принадлежали человеку, но какой человек мог смотреть на нее, находясь снаружи летящего в ночной мгле поезда? Девушка решила, что все-таки на фоне серости и однотонности ее жизни, нервы стали сдавать, и видение за окном – всего лишь игра ее подуставшего воображения. Алета отодвинулась подальше от окна, почти вдавилась вглубь диванного бархата. Спать совсем не хотелось, но она все равно крепко зажмурила глаза: ей мерещиться всякая жуть, потому что она все время пялится в окно. Надо дать глазам отдохнуть. Но так сидеть было немного страшно, она решилась открыть глаза. Разлепив ресницы, она сразу же встретилась взглядом с небесно-синими, нет, абсолютно синими глазами, внимательно наблюдавшими за движением ее лица. От неожиданности Алета подпрыгнула на месте. Потом она застыла, можно сказать окаменела, в той позе, в какой находилась, и только глазами впилась в странную фигуру сидящего прямо напротив нее паренька. Все в его облике, включая одежду, было каким-то чудным, но что именно, она поначалу не поняла, потому что вихрь мыслей в этот момент проносился у нее в голове. Кто это? Почему он на нее так смотрит? И, наконец, как он сюда попал, ведь она четко слышала, что дверь в купе не открывалась?!