Одним словом, Мария Татану, она же в девичестве Прозорова, с Залихватовым до самой смерти переписывалась. О чём весточки, Архип Филиппович не знал. Не нашёл писем… Да и не искал особо.
– Он, что её любовником тоже был, как и многие мужики? – Спросила с какой-то настороженностью Ирина.– Впрочем, какая разница!
– Не надо бы тебе так злорадно говорить о собственной матушке. Меня упрекаешь, а у самой язык, как помело. Тут вот ты, как раз, ошибаешься. Залихватов очень в хорошей и крепкой дружбе состоял и с твоим, можно сказать, отцом Тарасом Татану. Вместе на охоту и рыбалку ходили. Всё там чисто и пристойно.
– Я уже ничему не верю.
На какое-то мгновение Прозоров замолчал, внимательно разглядывая совсем старую фотографию, на которой он был запечатлён совсем молодым. С двуствольным ружьём за плечами, улыбающийся, в руках держал охотничий трофей – большого застреленного глухаря.
– А ты поверь мне, Ирочка, – Архип Филиппович отложил снимок в сторону.– Гриша был семейный человек, и приехал на наши прииски с женой Катей. Весёлая такая. Работала продавцом в продуктовом магазине. У них уже дочери тогда минуло года три-четыре. Алиной звали. Потом и ты сразу появилась на свет. Его дочка, получается, лет на пять тебя старше.
– Я не понимаю, дед, почему ты мне о нём рассказываешь, об этом Залихватове.
– Тут и понимать нечего, Ирка. Надо смотреть жизни в глаза, да и смерти тоже. Слушай меня внимательно и не перебивай. Если со мной что-то случится, то он тебе… Григорий Залихватов поможет в жизни устроиться. Конечно, вместо отца он тебе не стает. Но в трудную минуту в беде не бросит. Не такой человек. Правда, люди с годами меняются. С таким фактом не поспоришь. Но будем надеяться на самое доброе.
Старик стал подробно рассказывать о том, в каких – таких дальневосточных и одновременно северных краях надо искать Залихватова, как туда можно добраться. Нелегко, но надо знать путь-дорогу. Он там, на прииске «Вербинском» золото моет, живёт в посёлке Заметный. Вроде, как уже и драгёром стал.
Прозоров улыбнулся, сказав, что Ирина непременно сдружиться с дочкой Григория Алиной. Та, небось, уже очень взрослая стала и, скорей всего, замуж вышла.
– Ты почему мне такие вещи говоришь, дедушка Архип? – Настороженно спросила Ирина.– Ты что и, на самом деле, от меня под землю сбежать намылился?
– Я говорю то, что я знаю и чувствую. Я ведь пока не собираюсь идти туда… к верхним людям. Но если, что-то со мной случится, то нет у тебя тут, в Сибири, ни кого родных и близких. Безродные мы все, чёрт возьми! Да и часто иной чужой человек бывает ближе родного. Как ни крути, такое часто бывает.
– Мне страшно потерять тебя дед. Ты единственный родной мне человек. Но если что… Так я проживу. Есть изба. Замуж выйду. Буду к вам, ко всем, на могилки ходить.
Она уже не плакала, но находилась в угнетённом состоянии. Говорила свои горькие слова монотонно.
– Это не изба, внученька, а лачуга. Рухнет она скоро. А замуж? За кого тут выходить замуж? За Федю Плешакова? Может быть, он парень и не плохой. Но его мамаша, которую ты в ледяной воде искупала, не даст вам житья. Сто процентов! Она и собственного мужа со света белого сжила. Некоторые люди утверждают, что отравила. Не сужу её, но люди редко говорят зря… В любой сплетне есть и правда.
– Разве ж один Федька в Потайпо? Много ведь…
– Тебе учиться надо было бы. Но что есть, то есть. Ты даже ещё и не работаешь. Но я не упрекаю, боже упаси. Просто, Ирка, на будущее…говорю.
Он снова начал доподлинно и основательно рассказывать, где находится прииск «Вербинский», где живёт этот Залихватов. Еще раз напомнил, что это очень далеко отсюда, на Севере Дальнего Востока нашего, российского. Но кроме всего прочего Прозоров начал показывать документы и те не многочисленные письма, которыми должна будет воспользоваться Ирина. Ведь несколько весточек Залихватов послал и ему, Прозорову. А потом, как-то, их связь оборвалась.
Текучка и суета сует, в которой теряется очень многое, порой, самое важное и дорогое. Архип Филиппович объяснил Ирине, что все данные, письма и прочее, всякое и разное, в старой папке находиться будут. В сундуке. Там же и в красной тряпке и деньги лежат. Тут, как выразился Прозоров, достаточно, чтобы и его по-человечески зарыть, и ей, внучке, на авиабилет хватит, и ещё останется… на жизнь. Но только на первое время.
Ирина упала перед дедом на колени, обняла его ноги. А он гладил её по голове.
Боже мой, как жестоки бывают взрослые к детям, не понимая, не ведая, что творя. Но ведь и жизнь, она, зачастую – не малина. Поэтому и взрослеет подрастающее поколение очень рано. А порой и – черствеет.
Ирина проснулась ранним зимним утром. В избе стоял жуткий холод. Странно. Обычно дед её, полуночник, всегда топил печь, и в доме хватало тепла. А сейчас уснул. Ирине не хотелось вставать с постели, но деваться некуда. Надо. Не замерзать же. Пусть трудно преодолеть себя, ощущая даже под толстым ватным одеялом жуткий неуют.
Она быстро и решительно встала, оделась в теплый трикотажный костюм. Её очень удивило и даже, в какой-то мере, забавляло то, что первые в жизни дед не растопил под утро печь. Но Ирина не обижалась на него. Вот она сейчас немного приведёт себя в порядок и огонь в печи разожжёт – и в доме будет тепло и уютно.
– Ну, дед,– сказала тихо она,– ты у меня совсем разбаловался. В избе такая холодина, как на улице.
Она прислушалась на мгновение. Тишина.
– Спит мой дедуля. Пусть отдохнёт. В жизни и так пахать ему много приходилось. Сейчас, Архип Филиппович, одну секунду! Я хоть на ногах, но пока ещё, считай, сплю. Сейчас проснусь, как следует, и будет у нас с тобой в избе и тепло, и уютно.
Ирина включила в комнате свет. Её взгляд упал на стол, где лежали документы, бумаги и фотографии. Она всё аккуратно собрала в папку, завязала её тесёмочки. Потом отрыла дедовский сундук, и положила её на самый верх лежащей в нём одежды.
Потом Ирина вышла на кухню, включила и там свет. Архип Филиппович лежал на своём топчане на боку, укрытый одеялом с головой. Ирина громко сказала:
– Ты же потом, дедушка, будешь сам ругаться, если я сейчас тебя не разбужу. Так, что вставай! А я сейчас печку растоплю. Да ты у меня якут, холода не боишься.
Она резко сдёрнула с него одеяло. Собиралась растормошить старика.
Ирина наклонилась к нему и вдруг поняла, что Архип Филиппович мёртв. Но она не хотела, не желала верить в то, что произошло. Судорожно схватила его руку, прижалась к ней щекой.
– Ну, вставай! Не пугай меня, дедушка!
Она поцеловала его в лоб.
– Да, ты у меня… мёртвый. Хитрец. Ты всё заранее чувствовал… Ты знал! Как же я теперь без тебя? Зачем ты меня бросил одну… среди этих сугробов?
Ирина навалилась на деда всей грудью и горько зарыдала.
Потом она резко встала на ноги и прямо в тапочках выскочила на улицу. Татану благим матом, не по-детски, а по-бабьи, закричала на всю улицу:
– Люди добрые, помогите! Мой дедушка… умер! Его больше нет!
Она упала грудью на сугроб, и заголосила, завыла, по-другому и не скажешь. Девушка в неуёмном горе царапала ногтями смёрзшийся снег.
К ней стали подходить люди, знакомые и незнакомые. Подняли её, поставили на ноги. Начали, утешать, успокаивать, повели в дом.
Но прошёл суетливый и страшный день, и наступила ночь. Ирина не спала. Да и как это сделать, если в доме покойник… Впрочем, он не был для неё мертвецом. Разве может родной, близкий и единственный, ни на кого не похожий, её дед умереть? А сели это так, то земная жизнь устроена не справедливо.
Она сидела у себя в комнате при включённом свете, в тёплой одежде и в упор смотрела на фотографию своей матери. Ирина ей сказала отрешённым голосом:
– Вас там теперь, на том свете, много, мама. А я тут совсем одна.
На кухне, которая и была горницей, на двух табуретках стоял гроб. В нём смиренно лежал Архип Филиппович. Выражение лица у него было скорбным, а вместе с тем, виноватым и обиженным. Он, как бы, хотел сказать: «Никто меня не понимает». А чего тут понимать? Если умер, значит уже ни «есть», а «был». Но это… спорно.
