– Он ради меня, Екатерина Михайловна, уволился из хабаровской фирмы «Ремонтник», и его взяли мастером в нашу механическую мастерскую.
– Да, взяли. Не спорю, у него родственники со связями. Но мы здесь и не таких верблюдов сквозь игольное ушко пропускали. А приехал он сюда, чтобы пропивать с местными и приезжими девицами твои деньги. Молчишь? И правильно делаешь. Кроме всего прочего, он очень часто летает на самолёте, в Комсомольск-на-Амуре. Он снимает там проституток…
– Мне уже говорили, что… Но я не верю.
– Ты ведь знаешь, Ира, не меньше, чем я. Но ты не хочешь ничему верить. Ведь он у тебя уже не живёт, а только прибегает за деньгами. Да и иногда позаниматься с тобой сексом. Таких наглых людей ни в одной Африке, ни на какой пальме не найдёшь. Нет таких в природе! Но вот у нас, в Заметном, есть представь себе! И эта тварь… с тобой. Не просто с тобой, Ирина, а твой… хозяин или владелец, получается.
– Зачем вы такое говорите, Екатерина Михайловна?
Татану чуть не выронила из рук чашку с чаем, хотела, как следует, возмутиться, но опустила вниз голову.
– Господи! Да то, что я говорю, цветочки! Ты послушай людей! – Залихватова разволновалась больше, чем Ирина. – Ведь они редко ошибаются. Ты, кристально чистая девушка, стала пить, как сапожник. Да и, вряд ли, сейчас так сапожники так пьют. Каждый за своё место держится. Безработица… вечная и беспредел!
– Но у меня нет никаких прогулов и нарушений дисциплины?
– Этого ещё не хватало! А твой сокол ясный, рыжий в крапинку, Бова-богатырь, который метр с кепкой в прыжке, причём, с шестом, давно уже живёт с сорокалетней спившейся Клавдией. Есть тут такая. Всем даёт, да никто не берёт. А ему, твоему козлу, всё равно, с кем пить и на ком лежать.
Ирина вдруг прикрыла рукой рот, вскочила со стула и выбежала на улицу. Её, явно, тошнило. Екатерина Михайловна с сочувствием посмотрела ей вслед. Взяла чашку с остывшим чаем, преподнесла к губам. Вскоре вернулась и Татану, смущённо сказала:
– Что-то меня затошнило, и голова закружилась.
– Сколько?
– Я не поняла, Екатерина Михайловна, что «сколько».
– Всё ты поняла, Ирочка. Я о сроке твоей беременности спрашиваю.
– Три месяца. Чуть больше. У нас сразу же получилось… в мае. Я не хотела, но так произошло.
Она разрыдалась, закрыв лицо руками. Екатерина Михайловна придвинулась к ней вместе со стулом, обняла её. В глазах её заблестели слёзы. Ирина подняла голову и сказала, по-взрослому:
– Прямо, не знаю, что и делать.
– Делать надо… аборт. Не стоит ломать себе жизнь, Ира. А впрочем, можно и родить. Ты без жениха не останешься. Красота твоя не блекнет, но разума, ты уж извини за прямоту, у тебя становится всё меньше и меньше.
– Я не знаю, как поступить, Екатерина Михайловна. Но я очень хочу, чтобы у меня был ребёнок. Но в сентябре поздно уже что-то делать.
– По большому счёту, и сейчас уже не желательно заниматься такими… ковыряниями. Медицина, правда, получше стала, но… потом может случиться так, что детей рожать не сможешь,– Екатерина Михайловна была озабочена и рассудительна. – Такое дело всем известно и понятно.
– А я хочу! Мне хочется иметь мужа, много, много детей.
– Он знает, твой Гера, об этом?
– Да. Он говорит… он говорит, что я нагуляла его с каким-то Пашкой. Но я не знаю, тётя Катя, ни какого Пашку. Я никого… в этом смысле не знаю, кроме Геры.
– Ещё бы! Такому гаду надо всегда наставлять рога. Он – не мужик, и таковым даже в ином мире уже не станет. Но мне и тебе понятно, что ребёнок, которого ты носишь в себе, от него, от… гнусного пеодаракиса. Ничего, что я с тобой, Ирина, на греческом языке разговариваю?
– Мне не до шуток,– Ирина машинально сделала большой глоток чая.– Впрочем, и вам тоже, я знаю, Екатерина Михайловна.
– Какие тут могут быть шутки, Ирочка? Смех сквозь слёзы… называется,– Залихватова обняла Ирину за плечи, прикоснулась щекой к её щеке. – Но ты не волнуйся. Если что, то его очень просто, Ира, женить на тебе. Надо подать на него в суд за развращение малолетних… Да, именно! Тебе пока только шестнадцать лет. В тюрьму, я уверена, ему не захочется идти. Таких вот, славных, как твой Гера, нигде не любят. На зоне он тоже в героях ходить не будет. Но ведь это тоже не выход, моя ты пригожая. С такой обузой, как Граков, и одного месяца в законном браке не проживёшь.
– Да. Насильно мил не будешь.
– Наконец-то, ты это поняла. А с твоего подонка, как с гуся вода. Смотри сама. Совершенно не знаю, что тебе и посоветовать. Если бы Алина была жива, и подобное произошло бы с ней, то в такой ситуации я тоже не знала бы, как и поступить.
– Я звонила в Хабаровск, его родителям. Они обо мне и слышать нечего не хотят. Говорят, что их Гера не мог так поступить и что, с моей стороны, это чистый шантаж.
– Они тебе, Ира, деньги предложили?
– Ничего они мне, Екатерина Михайловна, не предложили. Даже слова доброго не сказали. Облаяли, как собаки. Друг у друга из рук телефонную трубку вырывали, чтобы меня сволочью, потаскухой и шантажисткой обозвать.
На некоторое время Залихватова замолчала. Такая новость до такой степени оскорбила её и ошарашила, что он, чуть ли не до крови, закусила губу.
Она встала из-за стола. Подошла к холодильнику, открыла его дверцу, взяла оттуда вазочку с малиновым вареньем. Поставила на стол, даже не обратив внимания на то, что на нём уже имелось предостаточно всяких и разных сладостей.
– Будем вместе думать. Не такая уж и страшная беда произошла. Люди вон, как мухи, мрут. Тут куда пострашней. А ты живёшь, и ещё потом всем нос утрёшь, если не будешь дурой. Но как я опасаюсь, что пойдёшь ты в разнос, как говорится.
– Нет, не пойду… в разнос. Только не надо на Геру подавать в суд. Я ведь, во многом, и сама виновата…
– Да, очень во многом. Но, получается, пусть мерзкий подонок живёт и здравствует, и дальше продолжает пакостить добрым людям? Ведь очень многие настроены против него очень… критически. Он тут каждому второму мужику денег не так и мало должен, и не собирается отдавать. Мелкий, но до чего же наглый! Он хорошо не закончит свою никчемную жизнь.
– Мне, всё равно, жалко его. Как он будет без меня?
– Он тебя не пожалел, а ты вот о нём думаешь. Но страшно мне. Ведь это, Ирочка, не доброта из тебя идёт. Ты о себе думаешь. Как – никак, первый мужчина. И ведь от такого мелкого и столько дерьма! Подумать только.
– Я… знаете… не совсем с вами согласна.
– Не надо, Ира, обижаться. Если я не скажу тебе правду, то никто другой этого не сделает.
– Может быть, вы правы. Но мне сейчас не легче. Мне говорила одна женщина в Бодайбо, учительница географии, что во мне спит сам Дьявол, что он когда-нибудь обязательно проснётся.
– Глупая женщина – твоя учительница. Ничего в тебе не спит. Нет, понятное дело, там никакого ни чёрта, ни беса. Ты просто беззащитная девочка, и самоё страшное в том, что мы не знаем, как тебе помочь. После драки не следует кулаками махать. Но, честно говоря, я не желаю твоему другу… ничего доброго. Бог ему судья!
Они вели долгий разговор, да ведь и было, о чём.
Жизнь устроена так, что в одну и ту же секунду один умирает, другой рождается. Не может произойти такого, чтобы в единый час население Земного Шара или, в крайнем случае, посёлка, к примеру, такого, как Заметный начало радоваться или печалиться. Так не бывает, ибо Человечество, хоть и единый организм, но составные его части очень разнородны. В то время, когда Ирине было очень плохо, её сожитель-кровосос Грабов прекрасно проводил время сразу с двумя подругами.
Точнее, именно сейчас он развлекался с одной покладистой и проблемной в житейском плане дамочкой в кустах молочая. Само собой, занимался сексом. Если конечно в пьяном состоянии подобные соития можно так назвать. Происходило не слияние тел или душ, а неуклюжая попытка… отметиться, причислить себя к кругу сексапильных граждан и активных в половом плане.
Но вдруг, откуда не возьмись, появилась и вторая подруга. Она нарисовалась у куста, пьяно покачиваясь, стала терпеливо ожидать своей очереди. Подумав немного, только что появившаяся, жаждущая, изрядно подвыпившая дама, села на пенёк и неторопливо, но решительно сняла с себя трусы. Встала в полный рост, крепко сжимая свои исподние, замызганные подштанники, в правой руке.
