– Обычно я вижу жену. Как Радмила просит поднести ей зеркало и как разбивает его подвернувшимся под руку железным блюдом; бесконечные наши с ней ссоры. И нашу первую брачную ночь – но это милосердно редко. Странно, – Голем искоса взглянул на него, – что ты спросил.

Деян пожал плечами.

«Мне не следует быть здесь, – подумал он. – Но все-таки я здесь».

Он встал и умылся собравшейся в пологе водой; утолил жажду из нашедшегося рядом кожаного бурдюка.

Спать больше не хотелось: сон пугал.

От холода немели пальцы, и он тоже сел к тлеющим углям. С другой стороны от костровища, завернувшись в плащ, спал капитан Альбут; его лицо казалось высеченным из камня. После неожиданно устроившейся свадьбы смертного холода в капитане стало еще больше, чем до того; но там, где прежде бушевала буря, воцарилось спокойствие. Он не собирался жить – но готов был умереть с чистой совестью.

– Когда-то я думал: люди – они как книги, – сказал Деян. – Что однажды записано, то они и есть. И сколько ни перечитывай, ни подновляй обложку – это уже не изменится. Но, видно, я ошибался: иногда люди все-таки меняются… И не всегда к худшему.

– Все люди меняются: кто-то больше, кто-то меньше, – сказал Голем. – Все живое подвержено переменам, все мертвое – тлену и разложению.

Чародей замолчал. Было слышно, как потрескивают угли в костре, как каплет с полога вода, как фыркает где-то близко недовольная путами и привязью лошадь.

– Скажи, Деян, – Голем окликнул его, уже когда он решил, что достаточно отогрелся и пришел в себя, чтобы попытаться уснуть снова, – чего бы ты хотел?

– Чего бы я хотел? – недоуменно переспросил Деян.

– Что бы ты сделал, окажись ты на моем месте?

– Я не на твоем месте, Рибен, и надеюсь никогда даже близко не оказаться.

– Да я не про колдовство! – Голем поморщился. – А просто про возможности… Про власть, если угодно. Когда я говорил с твоими односельчанами, то назвался хозяином Старожья, князем – тем, кем был когда-то. Но, если взглянуть здраво, это ерунда почище той, что я один из Хранителей. Я ведь ничего не знаю про сегодняшний день Алракьера: каким он стал? Ничего не знаю про то, чего желают люди. А ты здесь, как-никак, живешь. Вот я и спрашиваю: чего ты хочешь? Что бы ты стал делать, если б, скажем, сам стал королем?

– К чему тебе? – спросил Деян, выгадывая время для раздумий.

– Еще спрашиваешь! Ты сам недавно выговаривал мне за то, что прошлое в моих глазах заслоняет настоящее, – сказал Голем со слабой улыбкой. – Пока все идет к тому, что я не переживу встречу с Венжаром, а Венжар не переживет встречи с бароном Бергичем. Но если сложится иначе… – Улыбка чародея превратилась в странную, болезненную гримасу: ему тяжело давалось думать о такой перспективе. – Я не могу и не хочу ничего обещать, Деян: ты и сам слышал, что сказала Харрана. У меня нет времени. Но если будет возможность что-то нужное сделать для людей – я сделаю.

– Ну, знаешь… – протянул Деян. – Я, если ты не забыл, крестьянский сын, а не княжеский! И всю жизнь в глуши прожил. Откуда мне знать, как кому лучше?

Прежде – пока он спокойно жил дома, зачитываясь книгами, которые привез с собой преподобный Терош Хадем, – в его голову приходило множество мыслей о том, что он изменил бы в Орыжи и во всем мире, если б мог; о чем-то таком приятно было помечтать, засыпая.

Но теперь ему сделалось жутко.

Не кто-нибудь, а всамделишный князь и колдун с полной серьезностью спрашивал, «что делать», и не кого-нибудь – а его! Однако в роли мудрого советника Деян себя совсем не видел.

– Сейчас этими землями правит княжеский сын, а не крестьянский; ну и как – нравится? – возразил Голем.

– Не нравится, – признал Деян. – Ну, если уж на то пошло… ну… Перво-наперво я б отыскал способ заключить с Бергичем мир. Чтоб люди не гибли больше ни за что ни про что. Восстановил бы все то, что за войну пожгли и поломали. Сделал бы всюду, где люди живут, хорошие дороги, чтоб ездить можно было, чтоб торговцы приезжали, и ученые люди, и лекари… Чтоб те, кто хочет, могли грамоте учиться; чтоб если вдруг большой голод, пожар, наводнение – помощь была… Только пустые слова все это, Рибен, – со вздохом заключил он. – Мир за просто так не подпишешь, дорог за здорово живешь не проложишь: иначе давно бы не воевали и не ломали бы в ямах да на кочках ног. Одним воевать охота, другим в глуши самим по себе вести хозяйство. Соседей не знать и в казну не платить. Как живем; так, верно, и будем жить еще долго.

– Возможно, – согласился Голем. – Но можно же и понадеяться на лучшее.

– Что-то у тебя самого не больно-то получается, – не удержался Деян.

Голем отмахнулся:

– Я не знаю, что для меня будет лучше и на что уже надеяться; а тут иное.

Деян не стал спорить и молча ушел спать: отчего-то этот недолгий разговор окончательно испортил его и без того скверное настроение.

Улегшись под пологом, он подумал, что следует переговорить с чародеем в другой раз – и о далеком прошлом, о котором тот знал больше, чем кто бы то ни было другой, и о настоящем, в котором им предстояло встретиться с Венжаром ен’Гарбдадом, и о будущем…

Но случая не представилось.

– I –

Следующие два дня пути оказались намного хуже дня первого. Дорога поднималась в гору и не становилась лучше, но Голем, худо-бедно восстановивший силы, торопил – потому они ехали с рассвета едва ли не до полуночи: он остановился только тогда, когда измученная вьючная кобыла провалилась копытом в глубокую яму и поломала ногу. Альбут выстрелом избавил животное от мучений и объявил, что дальше рисковать людьми и лошадьми отказывается. Голем, скрипя зубами, признал его правоту.

Было не до разговоров; вообще ни до чего.

С трудом заставив себя встать после короткого и тревожного сна, Деян подумал, что в первые дни после выхода из Орыжи чародей, верно, щадил его – иначе они далеко бы не ушли. Усиливающаяся c каждым часом боль в лодыжке делала изматывающую дорогу совсем невыносимой. Промучавшись до полудня, Деян вспомнил о лекарстве Харраны и без долгих колебаний воспользовался им сам; сразу стало легче, но навалилось какое-то сонное отупение. Потому от последних часов пути в памяти остались только разрозненные обрывки; даже невероятно огромная река, которая стала видна, когда они выехали на открытое пространство, с высоты показалась ему похожей на грязную ленту и совершенно не произвела впечатления…

Однако к вечеру действие лекарства ослабело ровно настолько, чтобы он все еще мог наступать на ногу – но уже мог соображать. Произошло это весьма своевременно, потому как цель изнурительного пути показалась впереди. Она рассеивала сумерки огнями сотен костров, у которых отогревалась и кашеварила оборонявшая высоты армия; встречный ветер издалека доносил густой, тяжелый запах и стук топоров: солдаты восстанавливали подмытые ливнями укрепления.

К границе огромного лагеря подъехали в открытую, не таясь. Отряд, охранявший дорогу, позволил им приблизиться, но, когда до освещенного круга оставалось полсотни шагов, взял их на прицел; офицер приказал остановиться и назвать себя.

Деян ожидал от Голема какого-нибудь впечатляющего колдовского представления, вроде того, что тот устроил в Нелове с завязыванием штыка в узел – однако на этот раз все произошло обыденно. Капитан Альбут переговорил с офицером, который оказался его знакомым, после чего ушел с ним в лагерь один. А спустя четверть часа появились четверо мужчин, носивших черные нарукавные повязки и теплые плащи поверх обычных мундиров, и пригласили – скорее, потребовали – проследовать за собой.

Капитан не вернулся: после женитьбы он со всей очевидностью потерял к своей «темной лошадке» интерес, а его люди вовсе никакого интереса к чародейским делам не имели; потому, едва оказавшись в лагере, увели лошадей и смешались с другими солдатами, подошедшими поглазеть на странную процессию.