Рыжий не доверил бы Хэ Тяню ни один секрет, даже самый дебильный, типа привычки пережевывать апельсиновый сок — нужно быть мудаком, чтобы раскрывать врагу свои слабости. Рыжий не доверил бы Хэ Тяню ничего из того, что приходит в голову вот так, с ходу. Но Рыжий знает: если Хэ Тянь сказал, что присмотрит за Пейджи, пока Рыжий в Клетке, значит Пейджи на этот вечер в надёжных руках.

И Рыжему впервые за очень долгое время спокойно, когда он тащится домой, отпизженный здоровяком Трипом.

Да, по нему сегодня знатно приложились, и да, вечер откровенно не задался — он готов был продолжать, но скотина-Чжо остановил бой, потому что Трип явно был под чем-то: хреначил с такой силой, что от каждого удара желудок переворачивался и бился о глотку. Деньги, конечно, достались ему.

А Рыжему — только разбитый угол рта и грубо пересчитанные рёбра. Ещё, по ходу, ушиб колена, лёгкий вывих запястья и смачная ссадина на брови.

И ни одного сраного юаня, только сочувствующий взгляд Чжо.

Вечер откровенно хренов, но, по крайней мере, Рыжий не думает о том, что Пейджи забудет принять таблетки перед сном. Он не думает, что Пейджи откроет дверь каким-нибудь дебилам, которыми полнится их злачный район, которые за милую душу обчистят их дом. С Пейджи вообще ничего ужасного не случится.

И это спокойствие в расквашенной грудине неожиданно вызывает тонкий, прохладный укол страха. Потому что — к этому нельзя, к этому запрещено привыкать.

Потому что — полагаться нужно только на себя.

Потому что Хэ Тянь такой же, как и остальные — рано или поздно он пропадёт, растворится в своей семье или своих проблемах. Рано или поздно он, блядь, наконец-то исчезнет из мира Рыжего, и всё наконец-то вернётся на свои долбаные места.

И отвыкать от того, что ты больше не один, — это худшее, что может случиться с человеком. Это намного сложнее, чем может показаться.

Рыжий морщится.

Он поднимается по ступенькам медленно, потому что ушибленное колено реально болит. Он сжимает зубы, шумно дышит носом: парни, которые часто имеют дело с болью, знают один секрет. Боль можно продышать. Если сделать это правильно, станет немного легче. Один-два, вдох… один-два…

Дверь открывается прежде, чем Рыжий успевает стащить с плеча рюкзак и достать ключи. Свет из прихожей на секунду ослепляет, так что выражение лица Хэ Тяня видно не сразу.

Почему-то Рыжий уверен, что тот стискивает зубы и пробегает глазами по всему Рыжему: что-что, а этот взгляд (этот ебучий радиоактивный выжигающий рентген) он всегда чувствует безошибочно.

Бросает на ходу:

— Чё, цветы на мне проросли?

И привычно отодвигает Хэ Тяня плечом с дверного проёма, но правая нога подводит: колено выворачивает болью. Тело ведёт вбок.

Рыжий врезается в крепкую грудную клетку ключицей. Хэ Тянь, к унизительному стыду Рыжего, даже не покачивается. Выставляет свободную руку, крепко сжимает ею плечо. Тёмные глаза сканируют разбитое лицо, и выражение их становится всё более разъяренным с каждой секундой.

Ого, какие мы серьёзные.

Запах дурацкого чайного одеколона и горячего тела лижет прямо в нос, Рыжий резко задерживает дыхание, дёргается в сторону. Хмурит лоб, прибивая предостерегающим взглядом — не лезь. Лицо Хэ Тяня разве что трещинами не идёт, настолько каменное. Настолько говорящее.

— Ой, блядь, — раздражённо выдыхает он, засандаливая рюкзак на вешалку. — Только не начинай мне баки забивать. Я устал. Реально. Просто помолчи.

Хэ Тянь смотрит, как он рывком расстёгивает толстовку и стаскивает сначала с одного плеча, потом — съедая шипение — с другого. Говорит прохладно:

— Я молчу.

— Вот и спасибо, бля, — сипит Рыжий.

Привычным движением бросает толстовку на крючок — она повисает почти ровно, — и рёбра от движения прошивает такой болью, что перед глазами становится темно. Он напряженно застывает. Бесшумно выдыхает через рот. Ждёт, когда попустит.

Но попускает медленно.

Сука, что бы ни сожрал Трип, это реально действенное говно. Раньше он так не бил.

— Спасибо, что присмотрел за матерью, — говорит Рыжий негромко.

— Не за что, — отзывается Хэ Тянь.

Ещё один факт из мира животных: когда мажорчик злится, голос у него отмерший. Отсутствующий, как будто он андроид или типа того.

Рыжий думает: да. Не за что.

Отталкивается от стены и медленно идёт в гостиную — там темно, только телевизор мигает. Звук на минимуме.

Бросает, не глядя:

— Ну всё, давай. Дверь можешь просто захлопнуть.

И Хэ Тянь захлопывает.

В гостиной слегка вздрагивает оконное стекло.

Рыжий опирается руками о диванную спинку, опускает голову, очень медленно выдыхает, прикрывая глаза. Он знает. Он чувствует, что этот хрен не ушёл. Воздух тут по-прежнему заряжен, как будто под потолком парит грозовая туча. Хэ Тянь ещё здесь.

— Отвечаю, — тихо говорит Рыжий в подвижную, подсвеченную электрическим светом темноту, — если хоть слово, хоть одно словечко мне пязднешь о Клетке — наваляю. Я не шучу, понял?

Хэ Тянь — ёбаный ниндзя. Хер его знает, в какой школе ниндзюцу его научили бесшумно передвигаться по скрипучим полам, но Рыжий внезапно чувствует крепкую — и осторожную — руку, тепло обхватывающую его локоть.

Затем тихий голос:

— Сядь.

Хэ Тянь выцеживает каждое слово, вычищает свой голос от эмоций, но руки почему-то прикасаются мягко. Рыжий всем своим помятым существом противится этому, но обходит диван и садится, почти валится на подушки. Шипит:

— Всё, доволен?

— Где аптечка?

Он бесится:

— Зарыта на заднем дворе.

Затем ловит прямой взгляд и закатывает глаза. Говорит:

— Господи. В ванной. Там же, где у всех нормальных людей.

Хэ Тянь выходит из гостиной.

В ванной зажигается свет.

Рыжий откидывает голову на мягкую спинку и бестолково уставляется в подрагивающее изображение телевизора, которое снова начало давать лёгкий шум. Снова с сигналом проблемы — сезон дождей. Всегда так.

На экране трэш: Хитрый Койот мчится за Дорожным Бегуном. Щёлкает зубами прямо у его ног, протягивает лапы, но никак не может поймать — хватает воздух.

Это такой бред, устало думает Рыжий. Мультику тыща лет. Столько серий просто о том, как дикая собака загоняет калифорнийскую кукушку. О том, что абсолютно выматывающий и бесполезный процесс однажды может превратиться в смысл твоего существования. Он ведь всё равно не догонит её. А если, блядь, и догонит, то на этом тут же закончится шестидесятилетний мультфильм.

Это такой бред.

Хэ Тянь возвращается и кладёт пластиковую аптечную коробку на чайный столик. Рыжий переключает внимание с телевизора на то, как Хэ Тянь протягивает руку и зажигает торшер.

Как плавно он передвигается, как будто каждый долбаный день бродит здесь, как будто даже с закрытыми глазами сможет найти пульт, переключить канал, подойти к окну и задёрнуть шторы, и всё это — ни разу не споткнувшись.

Проваливай, хочет сказать Рыжий. Дальше я сам.

Пофигу, что у него тупо нет сил даже для того, чтобы поднять руку и взять антисептик. Ещё больше он не хочет, чтобы Хэ Тянь прикасался к нему. Не хочет, чтобы Хэ Тянь думал, что ему позволено вести себя с ним вот так. Как будто он имеет на это право.

Знавал он таких самоуверенных мудил. Парочке даже начистил рожу, когда они начинали думать о себе слишком много. И сейчас…

Блин, сейчас даже злиться нормально не выходит.

А вот у Хэ Тяня — очень даже. Судя по выступившим желвакам, которые становятся очень хорошо видны, когда он достает пузырёк с антисептиком, ватные тампоны. Когда он делает шаг к Рыжему, становится перед ним.

Упирается коленями в подушки дивана по обе стороны от вытянутых ног Рыжего, и в голове салютом вспыхивает абсурдное: если сейчас сядет ко мне на колени, я его ударю. От этого начинает активно горячеть лицо. Рыжий сейчас между ног Хэ Тяня, бедрами чувствует его колени, а этому мудаку, походу, даже в голову не приходит, насколько неоднозначная у них поза. Этот мудак тупо бесится.